Неточные совпадения
И профессор опять при этом значительно мотнул Вихрову головой и подал ему его повесть назад. Павел только из приличия просидел у него еще с полчаса, и профессор все ему толковал о тех образцах, которые он должен читать, если желает сделаться литератором, — о строгой и умеренной жизни, которую он должен вести, чтобы быть истинным жрецом
искусства, и заключил тем, что «орудие, то есть талант у вас есть для авторства, но
содержания еще — никакого!»
Если даже согласиться, что возвышенное и комическое — моменты прекрасного, то множество произведений
искусства не подойдут по
содержанию под эти три рубрики: прекрасное, возвышенное, комическое.
Потому, если эстетика — наука о прекрасном по
содержанию, то она не имеет права говорить о возвышенном, как не имеет права говорить о добром, истинном и т. д. Если же понимать под эстетикою науку об
искусстве, то, конечно, она должна говорить о возвышенном, потому что возвышенное входит в область
искусства.
Автор не менее, нежели кто-нибудь, признает необходимость специальных исследований; но ему кажется, что от времени до времени необходимо также обозревать
содержание науки с общей точки зрения; кажется, что если важно собирать и исследовать факты, то не менее важно и стараться проникнуть в смысл их. Мы все признаем высокое значение истории
искусства, особенно истории поэзии; итак, не могут не иметь высокого значения и вопросы о том, что такое
искусство, что такое поэзия.
Правда, впоследствии, когда пение становится для высших классов общества преимущественно
искусством, когда слушатели начинают быть очень требовательны в отношении к технике пения, — за недостатком удовлетворительного пения инструментальная музыка старается заменить его и является как нечто самостоятельное; правда, что она имеет и полное право обнаруживать притязания на самостоятельное значение при усовершенствовании музыкальных инструментов, при чрезвычайном развитии технической стороны игры и при господстве предпочтительного пристрастия к исполнению, а не к
содержанию.
Мы говорили об источниках предпочтения произведений
искусства явлениям природы и жизни относительно
содержания и выполнения, но очень важно и впечатление, производимое на нас
искусством или действительностью: степенью его также измеряется достоинство вещи.
Содержание, достойное внимания мыслящего человека, одно только в состоянии избавить
искусство от упрека, будто бы оно — пустая забава, чем оно и действительно бывает чрезвычайно часто; художественная форма не спасет от презрения или сострадательной улыбки произведение
искусства, если оно важностью своей идеи не в состоянии дать ответа на вопрос: «да стоило ли трудиться над подобными пустяками?» Бесполезное не имеет права на уважение.
Само собою разумеется, что в этом отношении произведения
искусства не находят себе ничего соответствующего в действительности, — но только по форме; что касается до
содержания, до самых вопросов, предлагающихся или разрешаемых
искусством, они все найдутся в действительной жизни, только без преднамеренности, без arrièr-pensêe.
Но эта формальная красота или единство идеи и образа,
содержания и формы-не специальная особенность, которая отличала бы
искусство от других отраслей человеческой деятельности.
Итак, 1) прекрасное как единство идеи и образа вовсе не характеристическая особенность
искусства в том смысле, какой придается этому слову эстетикою; 2) «единство идеи и образа» определяет одну формальную сторону
искусства, нисколько не относясь к его
содержанию; оно говорит о том, как должно быть исполнено, а не о том, что исполняется.
«Предмет
искусства — прекрасное», прекрасное, во что бы то ни стало, другого
содержания нет у
искусства.
Не соглашаясь, чтобы
искусство стояло не только выше действительности, но и наравне с нею по внутреннему достоинству
содержания или исполнения, мы, конечно, не можем согласиться с господствующим ныне взглядом на то, из каких потребностей возникает оно, в чем цель его существования, его назначение.
Но из всех
искусств наиболее противится подведению своего
содержания под тесные рубрики прекрасного и его моментов поэзия.
Итак, справедливо, что фраза: «
искусство есть воспроизведение действительности», должна быть дополнена для того, чтобы быть всесторонним определением; не исчерпывая в этом виде все
содержание определяемого понятия, определение, однако, верно, и возражения против него пока могут быть основаны только на затаенном требовании, чтобы
искусство являлось по своему определению выше, совершеннее действительности; объективную неосновательность этого предположения мы старались доказать и потом обнаружили его субъективные основания.
Теперь мы должны дополнить выставленное нами выше определение
искусства и от рассмотрения формального начала
искусства перейти к определению его
содержания.
Неизмеримо выше других
искусств стоит поэзия по своему
содержанию; все другие
искусства не в состоянии сказать нам и сотой доли того, что говорит поэзия.
Задачею автора было исследовать вопрос об эстетических отношениях произведений
искусства к явлениям жизни, рассмотреть справедливость господствующего мнения, будто бы истинно прекрасное, которое принимается существенным
содержанием произведений
искусства, не существует в объективной действительности и осуществляется только
искусством.
Но в нем есть справедливая сторона — то, что «прекрасное» есть отдельный живой предмет, а не отвлеченная мысль; есть и другой справедливый намек на свойство истинно художественных произведений
искусства: они всегда имеют
содержанием своим что-нибудь интересное вообще для человека, а не для одного художника (намек этот заключается в том, что идея — «нечто общее, действующее всегда и везде»); отчего происходит это, увидим на своем месте.
Искусство относится к жизни совершенно так же, как история; различие по
содержанию только в том, что история говорит о жизни человечества,
искусство — о жизни человека, история — о жизни общественной,
искусство — о жизни индивидуальной.
Но отчасти подобное уже не раз допускалось в
искусстве: Виктор Гюго, например, в своем шедевре «Последний день приговоренного к смертной казни» [«Последний день приговоренного к смертной казни» — роман В. Гюго (1829), особенно близкий Достоевскому, самому пережившему мучительные часы и минуты ожидания казни, и по гуманистическому
содержанию (протест против смертной казни), и по методу изображения предсмертных мыслей и чувств героя, лихорадочно сменяющихся в его сознании и обращенных патетически к современникам и потомкам.
Еще в «Феноменологии духа» Гегель дал следующую меткую характеристику «исторического» направления в немецком богословии, которое сделалось столь влиятельно в наши дни: «Просветительство (Die Aufklärung) измышляет относительно религиозной веры, будто ее достоверность основывается на некоторых отдельных исторических свидетельствах, которые, если рассматривать их как исторические свидетельства, конечно, не могли бы обеспечить относительно своего
содержания даже степени достоверности, даваемой нам газетными сообщениями о каком-нибудь событии; будто бы, далее, ее достоверность основывается на случайности сохранения этих свидетельств, — сохранении, с одной стороны, посредством бумаги, а с другой — благодаря
искусству и честности при перенесении с одной бумаги на другую, и, наконец, на правильном понимании смысла мертвых слов и букв.
«Ревностное и доставляющее наслаждение занятие христианским
искусством не только не говорит о положительном отношении к религиозному его
содержанию, напротив, свидетельствует о таком отчуждении и отдалении от его живого религиозного
содержания, что уже исчезла склонность к оппозиции против связанного с ним
искусства и уступила место объективному историко-эстетическому отношению» (41). «Поэтому эстетическое религиозное чувство не есть подлинное и серьезное религиозное чувство» (39), хотя, конечно, этим не отрицается вспомогательная роль
искусства для религии.
Вообще, миф завладевает всеми
искусствами для своей реализации, так что писаное слово, книга, есть в действительности лишь одно из многих средств для выражения
содержания веры (и здесь выясняется религиозная ограниченность протестантизма, который во всем церковном предании признает только книгу, хочет быть «Buch-Religion» [Книжная религия (нем.).]).
Эта пора сугубо бедных
содержанием беллетристических произведений в то же самое время была порой замечательного процветания русского
искусства и передала нам несколько имен, славных в летописях литературы по
искусству живописания.
К счастию для русского
искусства и к чести для наших писателей, художественное чутье их не позволило им увлечься на вредный путь фальшивого эффектничанья, а обратило их на второй из указанных путей, и при «бедности
содержания» у нас появились произведения, достойные глубокого внимания по высокой прелести своей жизненной правды, поэтичности выведенных типов, колориту внутреннего освещения и выразительности обликов.
Со мною он был внимателен и любезен и всячески показывал мне, что он считает мое участие весьма полезным и лестным для клуба. Он тотчас же устроил те публичные лекции по теории театрального
искусства, которые я прочел в клубе. Они входили в
содержание моей книги, которую я обработал к 1872 году и издал отдельно.
Для убедительности же своего восхваления всего Шекспира они составляли эстетические теории, но которым выходило, что определенное религиозное мировоззрение совсем не нужно для произведения
искусства вообще и драмы в особенности, что для внутреннего
содержания драмы совершенно достаточно изображение страстей и характеров людских, что не только не нужно религиозное освещение изображаемого, но
искусство должно быть объективно, то есть изображать события совершенно независимо от оценки доброго и злого.
Так что первая причина славы Шекспира была та, что немцам надо было противопоставить надоевшей им и действительно скучной, холодной французской драме более живую и свободную. Вторая причина была та, что молодым немецким писателям нужен был образец для писания своих драм. Третья и главная причина была деятельность лишенных эстетического чувства ученых и усердных эстетических немецких критиков, составивших теорию объективного
искусства, то есть сознательно отрицающую религиозное
содержание драмы.
Он сумел, однако, скрыть свою тревогу с
искусством тонкого дипломата, но по приезде домой тотчас послал за Лестоком. Напрасно прождал он его всю ночь, не смыкая глаз. Врач цесаревны явился только на следующий день и рассказал со слов Екатерины Петровны
содержание вчерашнего разговора. Маркиз понял всю опасность своего положения. Правительница знала и была настороже.
И вопрос совсем не в противоположении формы
содержанию, ибо в
искусстве сама форма есть
содержание.