Неточные совпадения
Тут с ними разгуляешься,
По-братски побеседуешь,
Жена рукою
собственнойПо чарке им нальет.
Развод, подробности которого он уже знал, теперь казался ему невозможным, потому что чувство
собственного достоинства и уважение к религии не позволяли ему принять на себя обвинение в фиктивном прелюбодеянии и еще менее допустить, чтобы
жена, прощенная и любимая им, была уличена и опозорена.
«Ах, ах, ах! Аа!…» замычал он, вспоминая всё, что было. И его воображению представились опять все подробности ссоры с
женою, вся безвыходность его положения и мучительнее всего
собственная вина его.
Воспитанная в самых строгих правилах беспрекословного повиновения мужней воле, она все-таки как женщина, как
жена и мать не могла помириться с теми оргиями, которые совершались в ее
собственном доме, почти у нее на глазах.
Целую ночь Савельцев совещался с
женою, обдумывая, как ему поступить. Перспектива солдатства, как зияющая бездна, наводила на него панический ужас. Он слишком живо помнил солдатскую жизнь и свои
собственные подвиги над солдатиками — и дрожал как лист при этих воспоминаниях.
В довершение Савельцев был сластолюбив и содержал у себя целый гарем, во главе которого стояла дебелая, кровь с молоком, лет под тридцать, экономка Улита, мужняя
жена, которую старик оттягал у
собственного мужика.
Он имел изрядное состояние, но
собственные его имения находились в других губерниях, а у нас он пользовался цензом
жены.
— Папа, я решительно не понимаю, как ты можешь принимать таких ужасных людей, как этот Колобов. Он заколотил в гроб
жену, бросил
собственных детей, потом эта Харитина, которую он бьет… Ужасный, ужасный человек!.. У Стабровских его теперь не принимают… Это какой-то дикарь.
Выбор между этими предложениями было сделать довольно трудно, а тут еще тяжба Харитона Артемьича да свои
собственные дела с попом Макаром и
женой. Полуянов достал у Замараева «законы» и теперь усердно зубрил разные статьи. Харитон Артемьич ходил за ним по пятам и с напряжением следил за каждым его шагом. Старика охватила сутяжническая горячка, и он наяву бредил будущими подвигами.
В подарок
жене его выковал дед
Из
собственной цепи когда-то…
_____
Родилась я, милые внуки мои,
Под Киевом, в тихой деревне...
А тут, вместе с кроткими мольбами
жены, допекают его рассуждения и назойливые просьбы брата Любима, который говорит с ним смело и решительно, без всяких умолчаний, подкрепляя просьбы свои доказательствами, взятыми из
собственного опыта.
— Ни-ни-ни! Типун, типун… — ужасно испугался вдруг Лебедев и, бросаясь к спавшему на руках дочери ребенку, несколько раз с испуганным видом перекрестил его. — Господи, сохрани, господи, предохрани! Это
собственный мой грудной ребенок, дочь Любовь, — обратился он к князю, — и рождена в законнейшем браке от новопреставленной Елены,
жены моей, умершей в родах. А эта пигалица есть дочь моя Вера, в трауре… А этот, этот, о, этот…
«Молчи! не смей! — твердил Петр Андреич всякий раз
жене, как только та пыталась склонить его на милость, — ему, щенку, должно вечно за меня бога молить, что я клятвы на него не положил; покойный батюшка из
собственных рук убил бы его, негодного, и хорошо бы сделал».
Потом ему представлялась несчастная, разбитая Полинька с ее разбитым голосом и мягкими руками; потом ее медно-красный муж с циничными, дерзкими манерами и жестокостью; потом свой
собственный ребенок и, наконец,
жена.
До приезда Женни старик жил, по
собственному его выражению, отбившимся от стада зубром: у него было чисто, тепло и приютно, но только со смерти
жены у него было везде тихо и пусто. Тишина этого домика не зналась со скукою, но и не знала оживления, которое снова внесла в него с собою Женни.
К разряду простодушных у нее относились ее
собственная Лиза, одна из ее новых сверстниц, безмужняя
жена Анна Львовна Ступина, и Райнер.
— И посейчас здесь живет. И прелюбодейственная
жена с ним. Только не при капиталах находятся, а кое-чем пропитываются. А Пантелей Егорыч, между прочего, свое
собственное заведение открыл.
— По здешнему месту эти концы очень часто, сударь, бывают. Смотришь, это, на человека: растет, кажется… ну, так растет! так растет! Шире да выше, краше да лучше, и конца-краю, по видимостям, деньгам у него нет. И вдруг, это, — прогорит. Словно даже свечка, в одну минуту истает. Либо сам запьет, либо
жена сбесится… разумеется, больше от
собственной глупости. И пойдет, это, книзу, да книзу, уже да хуже…
Как все бесхарактерные люди, Прозоров во всех своих неудачах стал обвинять
жену, которая мешала ему работать и постепенно низвела его с его ученой высоты до
собственного среднего уровня.
— Не возмогу рещи, — продолжал он, вздернув голову кверху и подкатив глаза так, что видны делались одни воспаленные белки, — не возмогу рещи, сколь многие претерпел я гонения. Если не сподобился, яко Иона, содержаться во чреве китове, зато в
собственном моем чреве содержал беса три года и три месяца… И паки обуреваем был злою
женою, по вся дни износившею предо мной звериный свой образ… И паки обуян был жаждою огненною и не утолил гортани своей до сего дня…
В приемной их остановили на несколько минут просители: какой-то отставной штабс-капитан, в мундире и в треугольной еще шляпе с пером, приносивший жалобу на бежавшую от него
жену, которая вместе с тем похитила и двухспальную их брачную постель, сделанную на
собственные его деньги; потом сморщенная, маленькая, с золотушными глазами, старушка, которая как увидела губернатора, так и повалилась ему в ноги, вопия против
собственного родного сына, прибившего ее флейтой по голове.
Она вынула лучшее столовое белье, вымытое, конечно, белее снега и выкатанное так, хоть сейчас вези на выставку; вынула, наконец, граненый хрусталь, принесенный еще в приданое покойною
женою Петра Михайлыча, но хрусталь еще очень хороший, который употребляется только раза два в год: в именины Петра Михайлыча и Настенькины, который во все остальное время экономка хранила в своей
собственной комнате, в особом шкапу, и пальцем никому не позволила до него дотронуться.
Рассказал ей все; описал ей Полозовых, мужа и
жену — впрочем, больше распространялся насчет
собственных чувств — и кончил тем, что назначил ей свидание через три дня!!! (с тремя восклицательными знаками).
Виргинский жил в
собственном доме, то есть в доме своей
жены, в Муравьиной улице.
Догадавшись, что сглупил свыше меры, — рассвирепел до ярости и закричал, что «не позволит отвергать бога»; что он разгонит ее «беспардонный салон без веры»; что градоначальник даже обязан верить в бога, «а стало быть, и
жена его»; что молодых людей он не потерпит; что «вам, вам, сударыня, следовало бы из
собственного достоинства позаботиться о муже и стоять за его ум, даже если б он был и с плохими способностями (а я вовсе не с плохими способностями!), а между тем вы-то и есть причина, что все меня здесь презирают, вы-то их всех и настроили!..» Он кричал, что женский вопрос уничтожит, что душок этот выкурит, что нелепый праздник по подписке для гувернанток (черт их дери!) он завтра же запретит и разгонит; что первую встретившуюся гувернантку он завтра же утром выгонит из губернии «с казаком-с!».
Конечно, такой мизерный господин для всякой женщины не большою был находкой; но по пословице: на безрыбье и рак рыба, сверх того, если принять в расчет
собственное признание Екатерины Петровны, откровенно говорившей своим приятельницам, что она без привязанности не может жить, то весьма будет понятно, что она уступила ухаживаньям камер-юнкера и даже совершенно утешилась в потере красивого жен-премьера.
Старик шибко крепковат был на деньги, завязывал их, как говорится, в семь узлов; недаром, как видели мы в свое время, откладывал он день ото дня, девять лет кряду, постройку новой избы, несмотря на просьбы
жены и
собственное убеждение, что старая изба того и смотри повалится всем на голову; недаром считал он каждый грош, клал двойчатки в кошель, соблюдал строжайший порядок в доме, не любил бражничества и на семидесятом году неутомимо работал от зари до зари, чтобы только не нанимать лишнего батрака.
Суханчикова говорила о Гарибальди, о каком-то Карле Ивановиче, которого высекли его
собственные дворовые, о Наполеоне III, о женском труде, о купце Плескачеве, заведомо уморившем двенадцать работниц и получившем за это медаль с надписью"за полезное", о пролетариате, о грузинском князе Чукчеулидзеве, застрелившем
жену из пушки, и о будущности России...
Да и для
собственного спокойствия, которое тоже что-нибудь стоит, муж должен обеспечить
жену совершенно в материальном отношении; тогда даже… даже если
жена и не совсем счастлива, так не имеет права… не смеет жаловаться.
Жена Долинского живет на Арбате в
собственном двухэтажном доме и держит в руках своего седого благодетеля. Викторинушку выдали замуж за вдового квартального. Она пожила год с мужем, овдовела и снова вышла за молодого врача больницы, учрежденной каким-то «человеколюбивым обществом», которое матроска без всякой задней мысли называет обыкновенно «самолюбивым обществом». Сама же матроска состоит у старшей дочери в ключницах; зять-лекарь не пускает ее к себе на порог.
С этих пор «жоли-мордочка» в интимном домашнем круге заменяло
собственное имя чопорной дядиной
жены, которой никто в доме не любил за ее надутость и противную щепетильность.
Воспитанием его
собственных детей руководила
жена его, Софья Сергеевна, урожденная княжна Делибашева, женщина сухая и надменная и, может быть, не особенно умная, но во всяком случае совершенно бесстрастная и в своих воззрениях узкая, но упрямая.
Словом, рассудок очень ясно говорил в князе, что для спокойствия всех близких и дорогих ему людей, для спокойствия
собственного и, наконец, по чувству справедливости он должен был на любовь
жены к другому взглянуть равнодушно; но в то же время, как и в истории с бароном Мингером, чувствовал, что у него при одной мысли об этом целое море злобы поднимается к сердцу.
— К счастию, как и вы, вероятно, согласитесь, — разъяснял князь, — из княгини вышла женщина превосходная; я признаю в ней самые высокие нравственные качества; ее счастие, ее спокойствие, ее здоровье дороже для меня
собственного; но в то же время, как
жену, как женщину, я не люблю ее больше…
Пьер. На Дворянской улице, в
собственном доме… То есть в доме
жены, но это все равно. Извозчики знают… Вы с ним знакомы?
Гости съезжались с
женами и дочерьми, наконец освобожденными от затворничества домашнего указами государя и
собственным его примером.
Воздерживаюсь от передачи жестоких выходок забалованного самодура. О них может дать некоторое понятие его отношение в минуты раздражения к
собственной семье. Находя пирожки к супу или жаркое неудачным, он растворял в столовой окно и выбрасывал все блюдо борзым собакам, причем не только
жена и дети, но и мать Вера Алекс, оставались голодными.
Про него носились весьма невыгодные слухи: говорили, что будто бы он уморил
жену и проклял
собственного сына за то, что тот потребовал в свое распоряжение материнское имение.
В силу таких обстоятельств пристав считался в числе приближенных людей Плодомасова. Боярин не забывал семьи подьячего своими милостями; снабжал закромы его амбаришек зерном, наптлы — огородиной, а задворок живностью; крестил у его
жены своих
собственных детей и допускал его самого за подаянием пред свое лицезрение.
— Нет ли у вас рублей двухсот взаймы? Я так издержался, что, ей-богу, даже совестно! Только
жене, ради бога, не говорите, — продолжал он шепотом, — она терпеть этого не может; мне, знаете, маленькая нуждишка на
собственные депансы. [Депансы — издержки, расходы (франц.).]
Павел на этот раз почти не обратил никакого внимания на то, что застал губернского льва наедине с
женою, он думал о бедной Лизавете Васильевне, которая рассказала ему, что Бахтиаров перестал к ним ездить и прислал к ней письмо, которое она, против
собственной своей воли, приняла и прочитала.
Я, по
собственной моей комплекции, не подозревая, что он говорит аллегорикою, с признанием отвечал ему, что охотно бы пожаловал я и
жена моя, но у нас лестницы ни одной не стало…
«Такой человек рождается и развивается единственно для того, чтобы жениться, а женившись, немедленно обратиться в придаточное своей
жены, даже и в том случае, если б у него случился и свой
собственный, неоспоримый характер.
Кроме
собственного его семейства, родной брат, М. Н. З., с
женою, жившие тогда в Москве, были ежедневными его собеседниками.
Золотилов. А так, как все смотрят. И чтоб успокоить тебя, я приведу свой
собственный даже пример, хоть это и будет не совсем скромно… (Вполголоса.) Я вот женатый человек и в летах, а, может быть, в этом отношении тоже не без греха; однако чрез это ни семейное счастие наше с твоей сестрой не расстроено, ни я, благодаря бога, не похудел, не спился, и как-то вот еще на днях такого рода особа вздумала перед
женой нос вздернуть, — я ее сейчас же ограничил: знай сверчок свой шесток!
Мне стало ужасно совестно перед собою и ужасно ее жалко, потому что я ее слова уже считал ни во что, а за все винил себя, и в таком грустном и недовольном настроении уснул у себя в кабинете на диване, закутавшись в мягкий ватный халат, выстеганный мне
собственными руками моей милой
жены…
Тут узнал я, что дядя его, этот разумный и многоученый муж, ревнитель целости языка и русской самобытности, твердый и смелый обличитель торжествующей новизны и почитатель благочестивой старины, этот открытый враг слепого подражанья иностранному — был совершенное дитя в житейском быту; жил самым невзыскательным гостем в
собственном доме, предоставя все управлению
жены и не обращая ни малейшего внимания на то, что вокруг него происходило; что он знал только ученый совет в Адмиралтействе да свой кабинет, в котором коптел над словарями разных славянских наречий, над старинными рукописями и церковными книгами, занимаясь корнесловием и сравнительным словопроизводством; что, не имея детей и взяв на воспитание двух родных племянников, отдал их в полное распоряжение Дарье Алексевне, которая, считая все убеждения супруга патриотическими бреднями, наняла к мальчикам француза-гувернера и поместила его возле самого кабинета своего мужа; что родные его
жены (Хвостовы), часто у ней гостившие, сама Дарья Алексевна и племянники говорили при дяде всегда по-французски…
Особенно интересны были рассказы из его
собственной семейной жизни; он был женат и имел сына, но с
женой разошелся, так как она ему изменила, и теперь он ее ненавидел и высылал ей ежемесячно по сорока рублей на содержание сына.
Но в деревне его томит скука, образование его не столько полно, чтоб он мог довольствоваться самим собою и семейным кругом; он ищет других развлечений и находит их, разумеется, без особенных затруднений: он начинает каждый день напиваться допьяна, приводя в отчаяние свою
жену и расстраивая
собственное здоровье…
— Это дела-с
собственные мои, домашние, так как я получил от господина моего письмо, с большими к себе и
жене моей выговорами, — за что и про что, не знаю; только и сказано, чтоб я сейчас же исполнил какое от вас будет приказание. Разрешите, сударь, бога ради, как и что такое? Я одним мнением измучился пуще бог знает чего.