— По здешнему месту эти концы очень часто, сударь, бывают. Смотришь, это, на человека: растет, кажется… ну, так растет! так растет! Шире да выше, краше да лучше, и конца-краю, по видимостям, деньгам у него нет. И вдруг, это, — прогорит. Словно даже свечка, в одну минуту истает. Либо сам запьет, либо жена сбесится… разумеется, больше от
собственной глупости. И пойдет, это, книзу, да книзу, уже да хуже…
Неточные совпадения
— А сами что? Ужели ни одного свободного побуждения,
собственного шага, каприза, шалости, хоть
глупости!..
Конечно, и то правда, что, подписывая на пьяной исповеди Марьи Алексевны «правда», Лопухов прибавил бы: «а так как, по вашему
собственному признанию, Марья Алексевна, новые порядки лучше прежних, то я и не запрещаю хлопотать о их заведении тем людям, которые находят себе в том удовольствие; что же касается до
глупости народа, которую вы считаете помехою заведению новых порядков, то, действительно, она помеха делу; но вы сами не будете спорить, Марья Алексевна, что люди довольно скоро умнеют, когда замечают, что им выгодно стало поумнеть, в чем прежде не замечалась ими надобность; вы согласитесь также, что прежде и не было им возможности научиться уму — разуму, а доставьте им эту возможность, то, пожалуй, ведь они и воспользуются ею».
Это отеческое внушение и сознание
собственной мужицкой
глупости подействовали на Петра Васильича самым угнетающим образом.
— Вы уж извините меня, пожалуйста, но так как у меня
собственная квартира и теперь я вовсе не девка, а порядочная женщина, то прошу больше у меня не безобразничать. Я думала, что вы, как умный и образованный человек, все чинно и благородно, а вы только
глупостями занимаетесь. За это могут и в тюрьму посадить.
Пущенным наудачу слухом он удовлетворил свое
собственное озлобленное чувство против человеческой
глупости: пусть-де их побеснуются и поломают свои пустые головы.
— А для нескольких потребностей: для
собственного пропитания, для административного декорума, для уничтожения стыда у женщин, для истощения карманов у богачей и для вскрытия умирающих от холода, голода и
глупости.
Наполеон сделал это по упрямству, по незнанию, даже по
глупости — только непременно по
собственной своей воле: ибо, в противном случае, надобно сознаться, что русские били французов и что под Малым Ярославцем не мы, а они были разбиты; а как согласиться в этом, когда французские бюллетени говорят совершенно противное?
«Да нехорошо, — говорит, — с ними возиться. Ведь ей делать нечего — вот ее забота. Ее отец, бывало, для
собственной потехи все лечил
собственных людей, а эта от нечего делать для своей потехи всех ко спасению зовет. Только жаль —
собственных людей у них теперь нет, все искать надо, чтобы одной перед другой похвастать: какая кого на свою веру поймала. Всякая дрянь нынче из этою
глупостью потехою пользуется: „я, дескать, уверовал — дайте поесть“, а вы студент, — вам это стыдно».
Собственным примером эти писатели доказали, что любовь к общей пользе доходит в некоторых представителях русского общества до самоотвержения; объективная же сторона их деятельности показала, что самоотвержение русского народа доходит действительно до крайних пределов, даже до
глупости.
Но вот раз с ним случилось такое событие, что он сам себе изменил и, по
собственным его словам, «вместо того, чтобы благоразумно долг свой исполнить — наделал
глупостей».
Князь Янтарный. Я мало что помирился с Алексеем Николаичем, но я стал благоговеть перед ним, и в этом случае не беру ничего другого, как мой
собственный пример: я, как хотите это назовите, имел
глупость, неосторожность, но я, не зная человека, позволял себе говорить против него, и Алексей Николаич слышал это, конечно, потому что я говорил это всюду, говорил не только что при вас, но даже с вами. Вы, вероятно, в это время были уже невестой его, и полагаю, что должны были передавать ему это.
Андрей Титыч. Да что со мной, дураком, толковать-с; я просто пропащий человек, от своего
собственного необразования. Болтаю, что в голову придет, всякие наши рядские
глупости. Вы думаете, что я не чувствую вашей ласки, — да только я выразить не умею. Мне как-то раз показалось, Лизавета Ивановна, что вы на меня повеселей взглянули, так я загулял на три дни, таких вертунов наделал, — беда! Одному извозчику что денег заплатил.
Подобный же случай имеем мы и относительно мудрости, которая потому не может быть приложима к Богу в
собственном смысле, что мудрости и мудрому противостоит
глупость и глупец; следовательно, правильнее и вернее Он будет именоваться более, чем мудрым, или сверхмудростию.
Эта гадливость была поводом к тому, что Глафира, во-первых, далеко откинулась от Висленева в глубину своего дивана; во-вторых, что она назвала слова его
глупостью, несмотря на то, что они выражали ее
собственное мнение, и, в-третьих, что она выбежала, ища воздуху, ветру, чтоб он обдул и освежил ее от тлетворной близости жалкого Жозефа.