Неточные совпадения
Приметив на самом выезде из
города полуразвалившееся здание,
в котором некогда помещалась инвалидная команда, он устроил
в нем сходбища, на которые по ночам
собирался весь так называемый глуповский бомонд.
К довершению бедствия глуповцы взялись за ум. По вкоренившемуся исстари крамольническому обычаю,
собрались они около колокольни, стали судить да рядить и кончили тем, что выбрали из среды своей ходока — самого древнего
в целом
городе человека, Евсеича. Долго кланялись и мир и Евсеич друг другу
в ноги: первый просил послужить, второй просил освободить. Наконец мир сказал...
Испуганный тем отчаянным выражением, с которым были сказаны эти слова, он вскочил и хотел бежать за нею, но, опомнившись, опять сел и, крепко сжав зубы, нахмурился. Эта неприличная, как он находил, угроза чего-то раздражила его. «Я пробовал всё, — подумал он, — остается одно — не обращать внимания», и он стал
собираться ехать
в город и опять к матери, от которой надо было получить подпись на доверенности.
В большом зале генерал-губернаторского дома
собралось все чиновное сословие
города, начиная от губернатора до титулярного советника: правители канцелярий и дел, советники, асессоры, Кислоедов, Красноносов, Самосвистов, не бравшие, бравшие, кривившие душой, полукривившие и вовсе не кривившие, — все ожидало с некоторым не совсем спокойным ожиданием генеральского выхода.
— Вот
собираются в редакции местные люди: Европа, Европа! И поносительно рассказывают иногородним, то есть редактору и длинноязычной собратии его, о жизни нашего
города. А душу его они не чувствуют, история
города не знакома им, отчего и раздражаются.
Как всегда, ее вкусный голос и речь о незнакомом ему заставили Самгина поддаться обаянию женщины, и он не подумал о значении этой просьбы, выраженной тоном человека, который говорит о забавном, о капризе своем. Только на месте,
в незнакомом и неприятном купеческом
городе,
собираясь в суд, Самгин сообразил, что согласился участвовать
в краже документов. Это возмутило его.
Подумалось также, что люди, знакомые ему,
собираются вокруг его с подозрительной быстротой, естественной только на сцене театра или на улице, при виде какого-нибудь несчастия. Ехать
в город — не хотелось, волновало любопытство: как встретит Лидия Туробоева?
На тумбах, жирно дымя, пылали огни сальных плошек. Самгин нашел, что иллюминация скудна и даже
в огне есть что-то нерешительное, а шум
города недостаточно праздничен, сердит, ворчлив. На Тверском бульваре
собрались небольшие группы людей;
в одной ожесточенно спорили: будет фейерверк или нет? Кто-то горячо утверждал...
Было очень трудно представить, что ее нет
в городе.
В час предвечерний он сидел за столом,
собираясь писать апелляционную жалобу по делу очень сложному, и, рисуя пером на листе бумаги мощные контуры женского тела, подумал...
Город с утра сердито заворчал и распахнулся, открылись окна домов, двери, ворота, солидные люди поехали куда-то на собственных лошадях, по улицам зашагали пешеходы с тростями, с палками
в руках, нахлобучив шляпы и фуражки на глаза, готовые к бою; но к вечеру пронесся слух, что «союзники»
собрались на Старой площади, тяжко избили двух евреев и фельдшерицу Личкус, — улицы снова опустели, окна закрылись,
город уныло притих.
Климу послышалось, что вопрос звучит иронически. Из вежливости он не хотел расходиться с москвичом
в его оценке старого
города, но, прежде чем
собрался утешить дядю Хрисанфа, Диомидов, не поднимая головы, сказал уверенно и громко...
Прошел май. Надо было уехать куда-нибудь, спасаться от полярного петербургского лета. Но куда? Райскому было все равно. Он делал разные проекты, не останавливаясь ни на одном: хотел съездить
в Финляндию, но отложил и решил поселиться
в уединении на Парголовских озерах, писать роман. Отложил и это и
собрался не шутя с Пахотиными
в рязанское имение. Но они изменили намерение и остались
в городе.
Наконец мы
собрались к миссионерам и поехали
в дом португальского епископа. Там, у молодого миссионера, застали и монсиньора Динакура, епископа
в китайском платье, и еще монаха с знакомым мне лицом. «Настоятель августинского монастыря, — по-французски не говорит, но все разумеет», — так рекомендовал нам его епископ. Я вспомнил, что это тот самый монах, которого я видел
в коляске на прогулке за
городом.
Очень важный военный гость этот, сходя, говорил по-французски об аллегри
в пользу приютов, устраиваемых
в городе, высказывая мнение, что это хорошее занятие для дам: «и им весело, и деньги
собираются».
Как ни старались люди,
собравшись в одно небольшое место несколько сот тысяч, изуродовать ту землю, на которой они жались, как ни забивали камнями землю, чтобы ничего не росло на ней, как ни счищали всякую пробивающуюся травку, как ни дымили каменным углем и нефтью, как ни обрезывали деревья и ни выгоняли всех животных и птиц, — весна была весною даже и
в городе.
Нехлюдов посидел несколько времени с стариком, который рассказал ему про себя, что он печник, 53 года работает и склал на своем веку печей что и счету нет, а теперь
собирается отдохнуть, да всё некогда. Был вот
в городе, поставил ребят на дело, а теперь едет
в деревню домашних проведать. Выслушав рассказ старика, Нехлюдов встал и пошел на то место, которое берег для него Тарас.
В мельничном флигельке скоро
собрались все, то есть Нагибин, Телкин, поп Савел и Ипат, который теперь жил
в деревне, так как
в городе ему решительно нечего было делать. Впрочем, верный слуга Привалова не особенно горевал о таком перемещении: барин своей женитьбой потерял
в его глазах всякую цену. «Одним словом, как есть пропащий человек!»
При виде улыбавшейся Хины у Марьи Степановны точно что оборвалось
в груди. По блудливому выражению глаз своей гостьи она сразу угадала, что их разорение уже известно целому
городу, и Хиония Алексеевна залетела
в их дом, как первая ворона, почуявшая еще теплую падаль. Вся кровь бросилась
в голову гордой старухи, и она готова была разрыдаться, но вовремя успела
собраться с силами и протянуть гостье руку с своей обыкновенной гордой улыбкой.
Старцев все
собирался к Туркиным, но
в больнице было очень много работы, и он никак не мог выбрать свободного часа. Прошло больше года таким образом
в трудах и одиночестве; но вот из
города принесли письмо
в голубом конверте…
Стряпуха умерла; сам Перфишка
собирался уж бросить дом да отправиться
в город, куда его сманивал двоюродный брат, живший подмастерьем у парикмахера, — как вдруг распространился слух, что барин возвращается!
— Так и началось. Папенька-то ваш, знаете, какой, — все
в долгий ящик откладывает;
собирался,
собирался, да вот и
собрался! Все говорили, пора ехать, чего ждать, почитай,
в городе никого не оставалось. Нет, все с Павлом Ивановичем переговаривают, как вместе ехать, то тот не готов, то другой.
Ему тотчас сказали, как что было; яростный офицер
собирался напасть на меня из-за угла, подкупить бурлаков и сделать засаду, но, непривычный к сухопутным кампаниям, мирно скрылся
в какой-то уездный
город.
— Помилуй, здесь жить нельзя! грязь, вонь… ах, зачем ты меня
в Москву вез! Теперь у нас дома так весело… у соседей
сбираются,
в городе танцевальные вечера устраивают…
Валентин понял. Ему вдруг сделалось гнусно жить
в этом доме. Наскоро съездил он
в город, написал доверенность отцу и начал исподволь
собираться. Затем он воспользовался первым днем, когда жена уехала
в город на танцевальный вечер, и исчез из Веригина.
— Ишь печальник нашелся! — продолжает поучать Анна Павловна, — уж не на все ли четыре стороны тебя отпустить? Сделай милость, воруй, голубчик, поджигай, грабь! Вот ужо
в городе тебе покажут… Скажите на милость! целое утро словно
в котле кипела, только что отдохнуть
собралась — не тут-то было! солдата нелегкая принесла, с ним валандаться изволь! Прочь с моих глаз… поганец! Уведите его да накормите, а не то еще издохнет, чего доброго! А часам к девяти приготовить подводу — и с богом!
По временам, прослышав, что
в таком-то
городе или селе (хотя бы даже за сто и более верст) должен быть крестный ход или принесут икону, они
собирались и сами на богомолье.
Сестрица послушалась и была за это вполне вознаграждена. Муж ее одной рукой загребал столько, сколько другому и двумя не загрести, и вдобавок никогда не скрывал от жены, сколько у него за день
собралось денег. Напротив того, придет и покажет: «Вот, душенька, мне сегодня Бог послал!» А она за это рожала ему детей и была первой дамой
в городе.
В городе Глухове
собрался народ около старца бандуриста и уже с час слушал, как слепец играл на бандуре.
Старший Федор все так же ростовщичал и резал купоны, выезжая днем
в город, по делам. Обедали оба брата дома, ели исключительно русские кушанья, без всяких деликатесов, но ни тот, ни другой не пил. К восьми вечера они шли
в трактир Саврасенкова на Тверской бульвар, где
собиралась самая разнообразная публика и кормили дешево.
Увы! За первой остановкой последовала вторая, за ней третья,
в пока мы дошли до центра
города, пан Крыжановский стал совершенно неузнаваем. Глаза его гордо сверкали, уныние исчезло, но, — что уже было совсем плохо, — он стал задирать прохожих, оскорблять женщин, гоняться за евреями… Около нас стала
собираться толпа. К счастью, это было уже близко от дома, и мы поспешили ретироваться во двор.
Можно было легко угадать, что Авдиеву будет трудно ужиться с этим неуклонным человеком. А Авдиев вдобавок ни
в чем не менял своего поведения. По — прежнему читал нам
в классах новейших писателей; по — прежнему мы
собирались у него группами на дому; по — прежнему порой
в городе рассказывали об его выходках…
Он наскоро
собрался и уехал. На каникулы мы ездили к нему, но затем вернулись опять
в Житомир, так как
в Дубно не было гимназии. Ввиду этого отец через несколько месяцев попросил перевода и был назначен
в уездный
город Ровно. Там он заболел, и мать с сестрой уехали к нему.
По
городу грянула весть, что крест посадили
в кутузку. У полиции весь день
собирались толпы народа.
В костеле женщины составили совет, не допустили туда полицмейстера, и после полудня женская толпа, все
в глубоком трауре, двинулась к губернатору. Небольшой одноэтажный губернаторский дом на Киевской улице оказался
в осаде. Отец, проезжая мимо, видел эту толпу и седого старого полицмейстера, стоявшего на ступенях крыльца и уговаривавшего дам разойтись.
На эти деньги можно было очень сытно прожить день, но Вяхиря била мать, если он не приносил ей на шкалик или на косушку водки; Кострома копил деньги, мечтая завести голубиную охоту; мать Чурки была больна, он старался заработать как можно больше; Хаби тоже копил деньги,
собираясь ехать
в город, где он родился и откуда его вывез дядя, вскоре по приезде
в Нижний утонувший. Хаби забыл, как называется
город, помнил только, что он стоит на Каме, близко от Волги.
В Павловском воксале по будням, как известно и как все по крайней мере утверждают, публика
собирается «избраннее», чем по воскресеньям и по праздникам, когда наезжают «всякие люди» из
города.
«Воскипит земля кровию и смесятся реки с кровию; шесть поль останется, а седьмое будут сеять; не воспоет ратай
в поле и из седьми сел людие
соберутся во едино село, из седьми деревень во едину деревню, из седьми
городов во един
город».
10 февраля Быстрицкий женился на Изабелле. Фамилии не разберу
в письме Юшневской, и поселился
в заштатном
городе Хмельнике, Подольской губернии. Артель наша
собирается помочь молодым
в медовом месяце, то есть посылает помимо получаемого им пая.
Отношения Грабилина к Белоярцеву как нельзя более напоминали собою отношения подобных Грабилину личностей
в уездных
городах к соборному дьякону,
в губернских к регенту архиерейского хора, а
в столицах — к певцам и актерам. Грабилин с благопокорностью переносил от Белоярцева самые оскорбительные насмешки, улыбался прежде, чем тот
собирался что-нибудь сказать, поил его шампанским и катал
в своей коляске.
После разрыва с Лизою Розанову некуда стало ходить, кроме Полиньки Калистратовой; а лето хотя уже и пришло к концу, но дни стояли прекрасные, теплые, и дачники еще не
собирались в пыльный
город. Даже Помада стал избегать Розанова. На другой день после описанного
в предшедшей главе объяснения он рано прибежал к Розанову, взволнованным, обиженным тоном выговаривал ему за желание поссорить его с Лизою. Никакого средства не было урезонить его и доказать, что такого желания вовсе не существовало.
Не дождавшись еще отставки, отец и мать совершенно
собрались к переезду
в Багрово. Вытребовали оттуда лошадей и отправили вперед большой обоз с разными вещами. Распростились со всеми
в городе и, видя, что отставка все еще не приходит, решились ее не дожидаться. Губернатор дал отцу отпуск,
в продолжение которого должно было выйти увольнение от службы; дяди остались жить
в нашем доме: им поручили продать его.
Приезжая из деревни
в губернский
город, Петр Петрович прямо отправлялся
в клуб, где сейчас же около него
собиралась приятельская компания; он начинал пить, есть, острить и снова пить.
В западной стороне, на горе, среди истлевших крестов и провалившихся могил, стояла давно заброшенная униатская часовня. Это была родная дочь расстилавшегося
в долине собственно обывательского
города. Некогда
в ней
собирались, по звону колокола, горожане
в чистых, хотя и не роскошных кунтушах, с палками
в руках вместо сабель, которыми гремела мелкая шляхта, тоже являвшаяся на зов звонкого униатского колокола из окрестных деревень и хуторов.
— Вон на Петра Матвеева посмотреть любо! — вторит ему попадья, — старшего сына
в запрошлом году женил, другого — по осени женить
собирается. Две новых работницы
в доме прибудет. Сам и
в город возок сена свезет, сам и купит, и продаст — на этом одном сколько выгадает! А мы, словно прикованные, сидим у окошка да ждем барышника: какую он цену назначит — на том и спасибо.
— Вы теперь несколько дней должны остаться во Франкфурте, — сказала ему Джемма, — куда вам спешить? Веселей
в другом
городе не будет. — Она помолчала. — Право, не будет, — прибавила она и улыбнулась. Санин ничего не отвечал и подумал, что
в силу пустоты своего кошелька ему поневоле придется остаться во Франкфурте, пока не придет ответ от одного берлинского приятеля, к которому он
собирался обратиться за деньгами.
В восьмом часу вечера, когда уже совсем стемнело, на краю
города,
в Фомином переулке,
в маленьком покривившемся домике,
в квартире прапорщика Эркеля,
собрались нашив полном комплекте, впятером.
В город он прибыл недавно, нанимал уединенно
в глухом переулке у двух сестер, старух мещанок, и скоро должен был уехать;
собраться у него было всего неприметнее.
Случилось это так: как раз на другой же день после события у супруги предводителя дворянства нашей губернии,
в тот день именинницы,
собрался весь
город.
Наконец, на пятый день собрался-таки
в город, хотя и тут нашел средство истерзать племянницу.
По воскресеньям молодежь ходила на кулачные бои к лесным дворам за Петропавловским кладбищем, куда
собирались драться против рабочих ассенизационного обоза и мужиков из окрестных деревень. Обоз ставил против
города знаменитого бойца — мордвина, великана, с маленькой головой и больными глазами, всегда
в слезах. Вытирая слезы грязным рукавом короткого кафтана, он стоял впереди своих, широко расставя ноги, и добродушно вызывал...
Ахилла было опять почувствовал припадок гнева, но обуздал этот порыв, и как быстро
собрался в губернский
город, так же быстро возвратился домой и не сказал Туберозову ни слова, но старик понял и причину его отъезда и прочел
в его глазах привезенный им ответ.