Неточные совпадения
Там нашли однажды
собаку, признанную бешеною потому только, что она бросилась от
людей прочь, когда на нее собрались с вилами и топорами, исчезла где-то за горой; в овраг свозили падаль; в овраге предполагались и разбойники, и волки, и разные
другие существа, которых или в том краю, или совсем на свете не было.
По двору, под ногами
людей и около людских, у корыта с какой-то кашей, толпились куры и утки, да нахально везде бегали
собаки, лаявшие натощак без толку на всякого прохожего, даже иногда на своих, наконец
друг на
друга.
И этот
другой командует властью Веры, не выходя из границ приличий, выпроваживает его осторожно, как выпроваживают буйного гостя или вора, запирая двери, окна и спуская
собаку. Он намекнул ему о хозяйке дома, о
людях… чуть не о полиции.
В
другом месте я заметил мухоловок, которые легко ловили на лету насекомых и так были заняты своим делом, что совершенно не замечали
людей и
собак и даже не обращали внимания на ружейные выстрелы.
Около полудня мы сделали большой привал.
Люди тотчас же стали раздеваться и вынимать
друг у
друга клещей из тела. Плохо пришлось Паначеву. Он все время почесывался. Клещи набились ему в бороду и в шею. Обобрав клещей с себя, казаки принялись вынимать их у
собак. Умные животные отлично понимали, в чем дело, и терпеливо переносили операцию. Совсем не то лошади: они мотали головами и сильно бились. Пришлось употребить много усилий, чтобы освободить их от паразитов, впившихся в губы и в веки глаз.
Осмотревшись, я понял причину своих снов. Обе
собаки лежали у меня на ногах и смотрели на
людей с таким видом, точно боялись, что их побьют. Я прогнал их. Они перебежали в
другой угол палатки.
— И буду, всегда буду. Ведь
человек, который обличает
других, уже тем самым как бы выгораживает себя и садится на отдельную полочку. Я вас обличаю и сам же служу вам. Это напоминает
собаку, которая гоняется за собственным хвостом.
Если нужда заставляет охотиться с
собакой, которая гоняется, то как скоро она найдет высыпку, надобно сейчас привязать
собаку, потому что гораздо больше убьешь без нее, особенно если несколько
человек с ружьями или без ружей будут идти около охотника не в дальнем расстоянии
друг от
друга, равняясь в одну линию.
То же должно сказать о стрельбе вообще всякой сидячей птицы, кроме тетеревов и вяхирей, которые, сидя на деревьях и посматривая с любопытством на рысканье
собаки, оттого даже менее обращают внимания на охотника и ближе его подпускают, всякая
другая птица, сидящая на земле, гораздо больше боится
собаки, чем приближающегося
человека.
Если вдруг выпадет довольно глубокий снег четверти в две, пухлый и рыхлый до того, что нога зверя вязнет до земли, то башкирцы и
другие азиатские и русские поселенцы травят, или, вернее сказать, давят, в большом числе русаков не только выборзками, но и всякими дворными
собаками, а лис и волков заганивают верхами на лошадях и убивают одним ударом толстой ременной плети, от которой, впрочем, и
человек не устоит на ногах.
На этом пункте они всегда спорили. Старый штейгер относился к вольному
человеку — старателю — с ненавистью старой дворовой
собаки. Вот свои работы —
другое дело… Это настоящее дело, кабы сила брала. Между разговорами Родион Потапыч вечно прислушивался к смешанному гулу работавшей шахты и, как опытный капельмейстер, в этой пестрой волне звуков сейчас же улавливал малейшую неверную ноту. Раз он соскочил совсем бледный и даже поднял руку кверху.
Куренные
собаки проводили сани отчаянным лаем, а смиренный заболотский инок сердито отплюнулся, когда курень остался назади. Только и народец, эти куренные… Всегда на смех подымут: увязла им костью в горле эта Енафа. А не заехать нельзя, потому сейчас учнут доискиваться, каков
человек через курень проехал, да куда, да зачем. Только вот
другой дороги в скиты нет… Диви бы мочегане на смех подымали, а то свои же кержаки галятся. Когда это неприятное чувство улеглось, Кирилл обратился к Аграфене...
Уж на третий день, совсем по
другой дороге, ехал мужик из Кудрина; ехал он с зверовой
собакой,
собака и причуяла что-то недалеко от дороги и начала лапами снег разгребать; мужик был охотник, остановил лошадь и подошел посмотреть, что тут такое есть; и видит, что
собака выкопала нору, что оттуда пар идет; вот и принялся он разгребать, и видит, что внутри пустое место, ровно медвежья берлога, и видит, что в ней
человек лежит, спит, и что кругом его все обтаяло; он знал про Арефья и догадался, что это он.
— Бедность, голод и болезни — вот что дает
людям их работа. Все против нас — мы издыхаем всю нашу жизнь день за днем в работе, всегда в грязи, в обмане, а нашими трудами тешатся и объедаются
другие и держат нас, как
собак на цепи, в невежестве — мы ничего не знаем, и в страхе — мы всего боимся! Ночь — наша жизнь, темная ночь!
Прощаясь с сестрой, Николай крепко пожал ей руку, и мать еще раз отметила простоту и спокойствие их отношений. Ни поцелуев, ни ласковых слов у этих
людей, а относятся они
друг к
другу так душевно, заботливо. Там, где она жила,
люди много целуются, часто говорят ласковые слова и всегда кусают
друг друга, как голодные
собаки.
Но такою гордою и независимою она бывала только наедине. Страх не совсем еще выпарился огнем ласк из ее сердца, и всякий раз при виде
людей, при их приближении, она терялась и ждала побоев. И долго еще всякая ласка казалась ей неожиданностью, чудом, которого она не могла понять и на которое она не могла ответить. Она не умела ласкаться.
Другие собаки умеют становиться на задние лапки, тереться у ног и даже улыбаться, и тем выражают свои чувства, но она не умела.
А Жихарев ходит вокруг этой каменной бабы, противоречиво изменяя лицо, — кажется, пляшет не один, а десять
человек, все разные: один — тихий, покорный;
другой — сердитый, пугающий; третий — сам чего-то боится и, тихонько охая, хочет незаметно уйти от большой, неприятной женщины. Вот явился еще один — оскалил зубы и судорожно изгибается, точно раненая
собака. Эта скучная, некрасивая пляска вызывает у меня тяжелое уныние, будит нехорошие воспоминания о солдатах, прачках и кухарках, о собачьих свадьбах.
«
Собака ты, черная
собака, — подумал он с горечью. —
Человек на тебя надеялся, как на
друга, как на брата… как на родного отца! Ты мне казался небесным ангелом. А вместо всего — ты только вычистил мои сапоги…»
—
Собака, Порфирий Леонидович, водится в северных странах, у самоедов, где они поедают
друг друга среди долины ровной, на гладкой высоте, причем торопливо не свивают долговечного гнезда…
Собака считается лучшим
другом человека… Я кончил, Порфирий Леонидович.
—
Собака считается лучшим
другом человека…
Забастовщики угрюмо жмутся
друг ко
другу, почти не отвечая на раздраженные возгласы толпы, влезают на решетку сада, беспокойно поглядывая в улицы через головы
людей, и напоминают стаю волков, окруженную
собаками. Всем ясно, что эти
люди, однообразно одетые, крепко связаны
друг с
другом непоколебимым решением, что они не уступят, и это еще более раздражает толпу, но среди нее есть и философы: спокойно покуривая, они увещевают слишком ретивых противников забастовки...
— Не буду, — сказал Маклаков, подумав. — Ну, вот что — прощай! Прими мой совет — я его даю, жалея тебя, — вылезай скорее из этой службы, — это не для тебя, ты сам понимаешь. Теперь можно уйти — видишь, какие дни теперь! Мёртвые воскресают,
люди верят
друг другу, они могут простить в такие дни многое. Всё могут простить, я думаю. А главное, сторонись Сашки — это больной, безумный, он уже раз заставил тебя брата выдать, — его надо бы убить, как паршивую
собаку! Ну, прощай!
—
Другие, пожалуй, и даром не станут стоять в этих сараях! — рассуждал хозяин. — Не переделывать же их, дьяволов! Холодище, чай, такой, что
собакам не сжить, не то что
людям.
В близком расстоянии от большой дороги послышались охотничьи рога; вдруг из-за леса показался один охотник, одетый черкесом, за ним
другой, и вскоре
человек двaдцaть верховых, окруженных множеством борзых
собак, выехали на опушку леса.
Я должен вам признаться, милые слушатели, что Борис Петрович — боялся смерти!.. чувство, равно свойственное
человеку и
собаке, вообще всем животным… но дело в том, что смерть Борису Петровичу казалась ужаснее, чем она кажется
другим животным, ибо в эти минуты тревожная душа его, обнимая все минувшее, была подобна преступнику, осужденному испанской инквизицией упасть в колючие объятия мадоны долорозы (madona dolorosa), этого искаженного, богохульного, страшного изображения святейшей святыни…
Это было также мщение в своем роде… кто бы подумал!.. столько страданий за то, что одна
собака обогнала
другую… как ничтожны
люди! как верить общему мнению!
— Нет слушай: у него был добрый сосед, его
друг и приятель, занимавший первое место за столом его, товарищ на охоте, ласкавший детей его, — простосердечный, который всегда стоял с ним рядом в церкви, снабжал его деньгами в случае нужды, ручался за него своею головою — что ж… разве этого не довольно для погибели
человека? — погоди… не бледней… дай руку: огонь, текущий в моих жилах, перельется в тебя… слушай далее: однажды на охоте
собака отца твоего обскакала
собаку его
друга; он посмеялся над ним: с этой минуты началась непримиримая вражда — 5 лет спустя твой отец уж не смеялся.
Все приняло
другой вид: если соседняя
собака затесалась когда на двор, то ее колотили чем ни попало; ребятишки, перелазившие через забор, возвращались с воплем, с поднятыми вверх рубашонками и с знаками розг на спине. Даже самая баба, когда Иван Иванович хотел было ее спросить о чем-то, сделала такую непристойность, что Иван Иванович, как
человек чрезвычайно деликатный, плюнул и примолвил только: «Экая скверная баба! хуже своего пана!»
— Пресвятая троица! как же мне теперь уверить матушку! А она, старушка, каждый день, как только мы поссоримся с сестрою, говорит: «Вы, детки, живете между собою, как
собаки. Хоть бы вы взяли пример с Ивана Ивановича и Ивана Никифоровича. Вот уж
друзья так
друзья! то-то приятели! то-то достойные
люди!» Вот тебе и приятели! Расскажите, за что же это? как?
Раз, что скука непомерная в запертом купеческом терему с высоким забором и спущенными цепными
собаками не раз наводила на молодую купчиху тоску, доходящую до одури, и она рада бы, бог весть как рада бы она была понянчиться с деточкой; а
другое и попреки ей надоели: «Чего шла да зачем шла замуж; зачем завязала
человеку судьбу, неродица», словно и в самом деле она преступление какое сделала и перед мужем, и перед свекром, и перед всем их честным родом купеческим.
Впереди, у самой дороги, горел костер; пламени уже не было, светились одни красные уголья. Слышно было, как жевали лошади. В потемках обозначились две подводы — одна с бочкой,
другая пониже, с мешками, и два
человека: один вел лошадь, чтобы запрягать,
другой стоял около костра неподвижно, заложив назад руки. Заворчала около подводы
собака. Тот, который вел лошадь, остановился и сказал...
Множество было
людей, которые ни о чем больше говорить даже не умели, как только о
собаках;
другие, имея претензию на высшую образованность, посвящали все свое время танцам, клавикордам или скрипке и разговорам о театре; третьи заботились о том, «чтоб издавать наряды своим соотечественникам» и забавлять компанию разговорами, не заботясь о том, правду или нет говорить придется.
Он теперь казался Половецкому совсем
другим человеком, чем на пароходе, как кажутся в поле или в лесу совсем
другими лошади и
собаки, которых глаз привык видеть в их домашней обстановке.
Мелочное, бессильно-язвительное недоброжелательство землемера, тихая покорность Степана перед таинственной и жестокой судьбой, молчаливое раздражение его жены, вид детей, медленно, один за
другим, умирающих от болотной лихорадки, — все это сливалось в одно гнетущее впечатление, похожее на болезненную, колючую, виноватую жалость, которую мы чувствуем, глядя пристально в глаза умной больной
собаки или в печальные глаза идиота, которая овладевает нами, когда мы слышим или читаем про добрых, ограниченных и обманутых
людей.
Но признаться надобно — забавны восторги этой размашистостью, выражающеюся в том, что иные господа парятся в банях, поддавая на каменку шампанское,
другие бьют посуду и зеркала в трактирах, третьи — проводят всю жизнь в псовой охоте, а в прежние времена так еще обращали эту охоту и на
людей, зашивая мелкопоместных лизоблюдов в медвежьи шкуры и потом травя их
собаками…
В том же письме к сыну рассудительный папенька извещает, что его
собаку Налетку укусила
другая, бешеная
собака и что
людям за это досталось хорошо.
Каждый
человек может быть для нас зеркалом, в котором нам видны наши пороки, недостатки и всё то дурное, что есть в нас; но мы большей частью поступаем при этом как
собака, которая лает на зеркало, думая, что она видит там не себя, а
другую собаку.
Люди удивлялись этому и предполагали, что у
собак непременно есть какое-то свое им свойственное средство сообщать
друг другу новости о событиях, совершающихся за пределами их слуха, зрения и обоняния.
На третий день к вечеру Чжан-Бао нашел дохлую скверно пахнущую рыбу.
Люди бросились к ней, но
собаки опередили их и в мгновение ока сожрали падаль. Измученные, голодные
люди уныло, и молча шли
друг за
другом. Только добраться бы до реки Хуту. В ней мы видели свое спасение.
— «В
другую больницу»! — резко проговорил исхудалый водопроводчик с темным, желтушным лицом. — Вчера вот этак посадили нас в Барачной больнице в карету, билетики дали, честь честью, повезли в Обуховскую. А там и глядеть не стали: вылезай из кареты, ступай, куда хочешь! Нету местов!.. На Троицкий мост вон большие миллионы находят денег, а рабочий
человек издыхай на улице, как
собака! На больницы денег нет у них!
Все так ждали, что Жменя
людям места укажет или сам выроет, а он — сказано, сама
собака не ест и
другим не дает — так и помер: ни сам не вырыл, ни
людям не показал.
Ковры на поляне расстелют, господа обедать на них усядутся, князь Алексей Юрьич в середке. Сначала о поле речь ведут, каждый
собакой своей похваляется, об лошадях спорят, про прежние случаи рассказывают. Один хорошо сморозит,
другой лучше того, а как князь начнет, так всех за пояс заткнет… Иначе и быть нельзя; испокон веку заведено, что самый праведный
человек на охоте что ни скажет, то соврет.
Родится
человек,
собака, лошадь, у каждого свое особенное тело, и вот живет это особенное его тело, а потом умрет; тело разложится, пойдет в
другие существа, а того прежнего существа не будет.
— Послушай, Катя, — говорит он негодующим голосом. — Если увидишь Петра Данилыча, то передай ему, что порядочные
люди так не делают! Это мерзость! Рекомендует переписчика и не знает, кого он рекомендует! Мальчишка аккуратнейшим образом опаздывает каждый день на два, на три часа. Ну, разве это переписчик? Для меня эти два-три часа дороже, чем для
другого два-три года! Придет он, я его изругаю, как
собаку, денег ему не заплачу и вышвырну вон! С такими
людьми нельзя церемониться!
Полицейские чины грабили
людей на площади; предводительские
собаки терзали
людей на Лекарской улице в виду самого генерала с одной стороны и исправника Фролова — с
другой; а губернатор собственноручно бил
людей на улице нагайкою; ходили ужасные и достоверные сказания о насилии над женщинами, которых приглашали обманом на вечера в дома лиц благороднейшего сословия…
В изумлении стояли
друг перед
другом два эти совсем не сходные
человека: один скоморох, скрывший свой натуральный вид лица под красками, а
другой — весь излинявший пустынник. На них смотрели длинномордая
собака и разноперая птица. И все молчали. А Ермий пришел к Памфалону не для молчания, а для беседы, и для великой беседы.
«Совершенно неожиданно устроил хорошее дельце… Княгиня его приструнит… Перестанет он набивать голову этой дуре разными сентиментальностями и позволять себя ей водить за нос… Только мешает
другим… Ни себе, ни
людям… Лежит
собака на сене, сама не ест и
другим не дает… Так, кажется, говорит русская пословица…»
— Не о тебе речь, Никита Иванович, про
других прочих… Ты в иноземных государствах пребывал, в Дании, в Швеции, потом при Павлуше состоять начал, его мне блюдешь…
Другие,
другие… — как-то даже выкрикнула Екатерина… Или — может сами такими же делами занимались, тоже как с
собаками со своими крепостными
людьми обращались… и обращаются… Так пусть это позабудут… Жестокость, криводушие и лихоимство надо теперь оставить… Я не потерплю… Без пахатника нет и бархатника… Пусть зарубят это себе на носу.
— Ну, я же к этому все и веду. Вдруг спавшие
люди сквозь сон почуяли, где-сь-то что-то скребе. Враз одни подумали, що то скребутся коты… влюбленные коты, понимаете! А
другие думали, що то були не коты, а
собаки; а то не были и не коты и не
собаки, а были вот эти самые бабины сыны злодiи… — Но тут председатель на меня закричал…
Всех
людей он искренно считал подлецами и дураками, не знал жалости ни к тем, ни к
другим и собственноручно вешал щенят, которых ежегодно в изобилии приносила черная сучка Цыганка. Одного из щенят, который покрупнее, он оставлял для завода и, если просили, охотно раздавал остальных, так как считал
собак животными полезными. В суждениях своих Иван Порфирыч был быстр и неоснователен и легко отступался от них, часто сам того не замечая, но поступки его были тверды, решительны и почти всегда безошибочны.