Неточные совпадения
Я подошел к краю площадки и
посмотрел вниз, голова чуть-чуть у меня не закружилась, там внизу казалось темно и холодно, как
в гробе; мшистые зубцы скал, сброшенных грозою и временем, ожидали своей добычи.
Лошади подбежали к вокзалу маленькой станции, Косарев, получив на чай, быстро погнал их куда-то во тьму,
в мелкий, почти бесшумный дождь, и через десяток минут Самгин раздевался
в пустом купе второго класса,
посматривая в окно, где сквозь мокрую тьму летели злые огни, освещая на минуту черные кучи деревьев и крыши изб, похожие на крышки огромных
гробов. Проплыла стена фабрики, десятки красных окон оскалились, точно зубы, и показалось, что это от них
в шум поезда вторгается лязгающий звук.
Самгин
смотрел на плотную, празднично одетую массу обывателей, — она заполняла украшенную молодыми березками улицу так же плотно, густо, как
в Москве, идя под красными флагами, за
гробом Баумана, не видным под лентами и цветами.
Девочка подымается
в гробе, садится и
смотрит, улыбаясь, удивленными раскрытыми глазками кругом.
Вышедший навстречу
гроба соборный патер
смотрит в недоумении и хмурит брови.
Этот процесс, этот дикий поступок, и потом все идут
в Сибирь, другие женятся, и все это быстро, быстро, и все меняется, и, наконец, ничего, все старики и
в гроб смотрят.
Поверите ли, хоть самому
в гроб ложиться; а тут мать, сестры наблюдают,
в глаза мне
смотрят… и доверие проходит.
Влияние Грановского на университет и на все молодое поколение было огромно и пережило его; длинную светлую полосу оставил он по себе. Я с особенным умилением
смотрю на книги, посвященные его памяти бывшими его студентами, на горячие, восторженные строки об нем
в их предисловиях,
в журнальных статьях, на это юношески прекрасное желание новый труд свой примкнуть к дружеской тени, коснуться, начиная речь, до его
гроба, считать от него свою умственную генеалогию.
— Что
смотришь! скажись мертвым — только и всего! — повторила она. — Ублаготворим полицейских, устроим с пустым
гробом похороны — вот и будешь потихоньку жить да поживать у себя
в Щучьей-Заводи. А я здесь хозяйничать буду.
Второй оттиск
в памяти моей — дождливый день, пустынный угол кладбища; я стою на скользком бугре липкой земли и
смотрю в яму, куда опустили
гроб отца; на дне ямы много воды и есть лягушки, — две уже взобрались на желтую крышку
гроба.
Вихров ничего ей не сказал, а только
посмотрел на нее. Затем они пожали друг у друга руку и, даже не поцеловавшись на прощанье, разошлись по своим комнатам. На другой день Клеопатра Петровна была с таким выражением
в лице, что краше
в гроб кладут, и все еще, по-видимому, надеялась, что Павел скажет ей что-нибудь
в отраду; но он ничего не сказал и, не оставшись даже обедать, уехал домой.
— Что станешь с ним, сударь, делать! Жил-жил, все радовался, а теперь вот ко
гробу мне-ка уж время,
смотри, какая у нас оказия вышла! И чего еще я, сударь, боюсь: Аким-то Кузьмич человек ноне вольной, так Кузьма-то Акимыч, пожалуй,
в купцы его выпишет, да и деньги-то мои все к нему перетащит… А ну, как он
в ту пору, получивши деньги-то, отцу вдруг скажет:"Я, скажет, папынька, много вами доволен, а денежки, дескать, не ваши, а мои… прощайте, мол, папынька!"Поклонится ему, да и вон пошел!
Наконец он дошел до погоста, и тут бодрость окончательно оставила его. Барская усадьба
смотрела из-за деревьев так мирно, словно
в ней не происходило ничего особенного; но на него ее вид произвел действие медузиной головы. Там чудился ему
гроб.
Гроб!
гроб!
гроб! — повторял он бессознательно про себя. И не решился-таки идти прямо
в усадьбу, а зашел прежде к священнику и послал его известить о своем приходе и узнать, примет ли его маменька.
Я снова
в городе,
в двухэтажном белом доме, похожем на
гроб, общий для множества людей. Дом — новый, но какой-то худосочный, вспухший, точно нищий, который внезапно разбогател и тотчас объелся до ожирения. Он стоит боком на улицу,
в каждом этаже его по восемь окон, а там, где должно бы находиться лицо дома, — по четыре окна; нижние
смотрят в узенький проезд, на двор, верхние — через забор, на маленький домик прачки и
в грязный овраг.
Через несколько дней Ахилла, рыдая
в углу спальни больного,
смотрел, как отец Захария, склонясь к изголовью Туберозова, принимал на ухо его последнее предсмертное покаяние. Но что это значит?.. Какой это такой грех был на совести старца Савелия, что отец Бенефактов вдруг весь так взволновался? Он как будто бы даже забыл, что совершает таинство, не допускающее никаких свидетелей, и громко требовал, чтоб отец Савелий кому-то и что-то простил! Пред чем это так непреклонен у
гроба Савелий?
В доме покойника одна толпа народа сменяла другую: одни шли, чтоб отдать последний поклон честному
гробу, другие, чтобы
посмотреть, как лежит
в гробе священник.
Схоронили её сегодня поутру; жалко было Шакира, шёл он за
гробом сзади и
в стороне, тёрся по заборам, как пёс, которого хозяин ударил да и прочь, а пёс — не знает, можно ли догнать, приласкаться, али нельзя. Нищие
смотрят на него косо и подлости разные говорят, бесстыдно и зло. Ой, не люблю нищих, тираны они людям.
Шакир шагал стороной, без шапки,
в тюбетейке одной, она взмокла, лоснилась под дождём, и по смуглому лицу татарина текли струи воды. Иногда он, подняв руки к лицу, наклонял голову, мокрые ладони блестели и дрожали; ничего не видя перед собою, Шакир оступался
в лужи, и это вызывало у людей, провожавших
гроб, неприятные усмешки. Кожемякин видел, что горожане
смотрят на татарина косо, и слышал сзади себя осуждающее ворчание...
Лес был пункт помешательства Алексея Абрамовича; он себе на
гроб не скоро бы решился срубить дерево; но… но тут он был
в добром расположении духа и разрешил Барбашу нарубить леса на избу, прибавив старосте: «Да ты
смотри у меня, рыжая бестия, за лишнее бревно — ребро».
Несчастная ничего не понимала и ничего не желала понимать. Я ее насильно поднял, усадил и дал воды. У меня от слабости кружилась голова и дрожали ноги. Затем я, по логике всякой слабости, возненавидел Любочку. Что она ко мне-то пристает, когда я сам едва дышу? Довольно этой комедии. Ничего знать не хочу. До свидания… Любочка
смотрела на меня широко раскрытыми глазами и только теперь заметила, как я хорош, — краше
в гроб кладут.
Рожа у Перфишки была отчаянно весёлая; Илья
смотрел на него с отвращением и страхом. Ему подумалось, что бог жестоко накажет сапожника за такое поведение
в день смерти жены. Но Перфишка был пьян и на другой день, за
гробом жены он шёл спотыкаясь, мигал глазом и даже улыбался. Все его ругали, кто-то даже ударил по шее…
Львов (входит,
смотрит на часы). Пятый час. Должно быть, сейчас начнется благословение… Благословят и повезут венчать. Вот оно, торжество добродетели и правды! Сарру не удалось ограбить, замучил ее и
в гроб уложил, теперь нашел другую. Будет и перед этою лицемерить, пока не ограбит ее и, ограбивши, не уложит туда же, где лежит бедная Сарра. Старая, кулаческая история…
Василиса Перегриновна. Что, что! Как кикимора!.. Как ты смеешь, дрянная девчонка, а? Да что ж это такое! Вы меня живую
в гроб вогнать хотите! А вот я найду здесь твоего любовника, да к барыне вас и приведу. Вот
посмотрю я тогда, что ты запоешь.
— Сегодня на зорьке матушка скончалась, — говорила она, поводив сперва кругом своими темными, выразительными глазами, а там вперив их
в землю, — кухарка взялась
гроб подешевле купить; да она у нас ненадежная: пожалуй, еще деньги пропьет. Ты бы пришел,
посмотрел, Давыдушко: тебя она побоится.
— Да, Крестьян Иванович. И все-то мы так, чего! старикашка!
в гроб смотрит, дышит на ладан, как говорится, а сплетню бабью заплетут какую-нибудь, так он уж тут слушает; без него невозможно…
Кончилось наконец прощание. Принялись закрывать
гроб.
В течение всей службы у меня духа не хватило прямо
посмотреть на искаженное лицо бедной девушки; но каждый раз, как глаза мои мельком скользили по нем, «он не пришел, он не пришел», казалось мне, хотело сказать оно. Стали взводить крышу над
гробом. Я не удержался, бросил быстрый взгляд на мертвую. «Зачем ты это сделала?» — спросил я невольно… «Он не пришел!» — почудилось мне
в последний раз…
Все ходили
смотреть на лежащего
в гробу Федю и на другой большой
гроб, плотно закрытый по крыше широкою пеленою.
В это время я, не имея ничего, терпел крайность, а Горб-Маявецкий разживался порядочно. Купил новый дом, и лучше прежнего; жена стала наряднее, и даже коляска завелась; умножилось и детей; Анисиньку отдали
в девичье училище (о маменька! Что, если бы вы встали из
гроба и узнали, что барышень учат
в училищах — как бы вы громко произнесли: тьфу! и,
посмотревши, что этакое зло делается во всех четырех концах вселенной, следовательно, не знавши, куда бы преимущественно плюнуть, вы бы снова померли!).
Несколько раз я выходил
в сени
смотреть на хозяина: среди раскисшего двора на припеке солнца Егор поставил вверх дном старый гнилой ларь, похожий на
гроб; хозяин, без шапки, садился посреди ларя, поднос закусок ставили справа от него, графин — слева. Хозяйка осторожно присаживалась на край ларя, Егор стоял за спиною хозяина, поддерживая его под мышки и подпирая
в поясницу коленями, а он, запрокинув назад все свое тело, долго
смотрел в бледное, вымороженное небо.
Не знаю, сколько раз я эту «Верую» прочел, чтобы не заснуть, но только много; а старичок все
в своем
гробе молится, и мне оттуда сквозь пазы тесин, точно свет кажет, и видно, как он кланяется, а потом вдруг будто начал слышаться разговор, и какой… самый необъяснимый: будто вошел к старцу Левонтий, и они говорят о вере, но без слов, а так,
смотрят друг на друга и понимают.
Этот рассказ так расположил слушателей к лежавшей во
гробе бабушке, что многие попеременно вставали и подходили, чтобы
посмотреть ей
в лицо. И как это было уже вечером, когда все сидевшие здесь сторонние люди удалялись, то вскоре остались только мы вдвоем — я и Лина. Но и нам пора было выйти к баронессе, и я встал и подошел ко
гробу старушки с одной стороны, а Лина — с другой. Оба мы долго
смотрели в тихое лицо усопшей, потом оба разом взглянули друг на друга и оба враз произнесли...
И он принялся прилепливать восковые свечи ко всем карнизам, налоям и образам, не жалея их нимало, и скоро вся церковь наполнилась светом. Вверху только мрак сделался как будто сильнее, и мрачные образа глядели угрюмей из старинных резных рам, кое-где сверкавших позолотой. Он подошел ко
гробу, с робостию
посмотрел в лицо умершей и не мог не зажмурить, несколько вздрогнувши, своих глаз.
Орлов работал и видел, что,
в сущности, всё это совсем уж не так погано и страшно, как казалось ему недавно, и что тут — не хаос, а правильно действует большая, разумная сила. Но, вспоминая о полицейском, он всё-таки вздрагивал и искоса
посматривал в окно барака на двор. Он верил, что полицейский мёртв, но было что-то неустойчивое
в этой вере. А вдруг выскочит и крикнет? И ему вспомнилось, как кто-то рассказывал: однажды холерные мертвецы выскочили из
гробов и разбежались.
Русаков (вбегая). Где? Что? Господи! (Всплеснув руками.) Побелела как снег, хоть
в гроб клади!.. Дунюшка! (Берет за руку.) Дунюшка! (
Смотрит на нее.) Вот и мать такая же лежала
в гробу — вот две капли воды. (Утирает слезы.) Господи! не попусти! Дуня! (С ужасом.) Очнется ли она, очнется ль?.. Нет! Ужли ж я ее убил?.. (Стоит подле
в оцепенении.)
Посмотрите на нас: мы обжоры,
Мы ходячие трупы,
гробы,
Казнокрады, народные воры,
Угнетатели, трусы, рабы!»
Походя на толпу сумасшедших,
На самих себя вьющих бичи,
Сознаваться
в недугах прошедших
Были мы до того горячи,
Что превысили всякую меру…
Рославлев-старший(отшедши,
смотрит на больного издали). Передвижная мумия, одною ногою уже
в гробе, а придется позавидовать жребию подобных ему жалких существ! Для них только вы имеете душу пламенную, все прочие вам чужды.
Андрей Николаевич сидел у окна и настойчиво
смотрел на улицу, но она была все так же безлюдна и хмура, и
в покосившемся домике продолжала ударять о стену отвязавшаяся ставня, точно загоняя гвозди
в чей-то свежий
гроб.
И, оставшись одна, она старалась успокоиться и заставляла себя равнодушно
смотреть, как мужа уложили
в гроб и поставили на катафалк.
—
Смотрим в окно, — идет Леонид, угрюмый, мрачный, видно, все время с покойниками беседовал. Инкубы, суккубы… Мы все делаем мрачные рожи. Он входит. Повесив носы, заговариваем о похоронах, о мертвецах, о том, как факельщики шли вокруг
гроба покойного Ивана Иваныча… Леонид взглянет: «А я сейчас был на Монте Тиберио, как там великолепно!» Мы, мрачно хмуря брови, — свое…
— Одна. — Она ответила голосом, как будто из другого мира. Глаза
смотрели неподвижно, — огромные, темные, средь темных кругов. — Вы знаете, я заказала
в Мукдене
гроб и хотела сдать его на поезд, отвезти
в Россию…
Гроб не поспел, так на поезд не приняли… Не приняли… Станцию уже бросали.
— Кто ее толкает? Никто! Ее же жалеючи раздумываю. Вы ее не видели, так
посмотрите. Краше
в гроб кладут. А то толкаете.
— Чего не знал-то?.. Ведь Аксюту он вылечил, на ноги поставил, страшно
смотреть было, какая была! Краше, как говорится,
в гроб кладут, а теперь опять цвести и добреть начала…
И он указал на невысокую фигуру
в легком пальто и
в соломенной шляпе. Я согласился, и мой случайный сожитель отправился за мной. Отпирая у своей двери висячий замочек, я всякий раз, хочешь не хочешь, должен был
смотреть на картину, висевшую у самого косяка на уровне моего лица. Эта картина с заглавием «Размышление о смерти» изображала коленопреклоненного монаха, который глядел
в гроб и на лежавший
в нем скелет; за спиной монаха стоял другой скелет, покрупнее и с косою.
Смотрит изумленно, остро — и
в немом ужасе откидывается назад, выкинув для защиты напряженные руки.
В гробу нет Семена.
В гробу нет трупа. Там лежит идиот. Схватившись хищными пальцами за края
гроба, слегка приподняв уродливую голову, он искоса
смотрит на попа прищуренными глазами — и вокруг вывернутых ноздрей, вокруг огромного сомкнутого рта вьется молчаливый, зарождающийся смех. Молчит и
смотрит и медленно высовывается из
гроба — несказанно ужасный
в непостижимом слиянии вечной жизни и вечной смерти.
Он
смотрит на
гроб, на церковь, на людей и понимает все, понимает тем чудным проникновением
в глубину вещей, какая бывает только во сне и бесследно исчезает с первыми лучами света.
Так это при мне и осталось, хотя я, впрочем, ревность своего зырянина не стеснял и предоставлял ему орудовать испытанными, по своей верности, приемами князя Андрея Боголюбского, о коих выкликал над его
гробом Кузьма-домочадец: «придет, дескать, бывало, язычник, ты велишь его весть
в ризницу, — пусть
смотрит на наше истинное, христианство».
А как принесли его
в церковь, то все его хотели видеть, бо он убран был
в алом жупане и
в поясе с золотыми цвяшками, но поп Прокоп не дал и
смотреть на полковника, а, взлезши на амвон, махнул рукою на
гроб и сказал: «Закройте его швiдче: иль вы не чуете, як засмердело!» А когда крышку нахлопнули и алый жупан Перегуда сокрылся, то тогда поп Прокоп во весь голос зачал воздавать славу Перегуду и так спросил...
В толпе движение. Некоторые потаенно уходят, не обмениваясь ни словом с остающимися, и уже свободнее становится
в потемневшей церкви. Только около черного
гроба безмолвно толкутся люди, крестятся, наклоняются к чему-то страшному, отвратительному и с страдальческими лицами отходят
в сторону. Прощается с покойником вдова. Она уже верит, что он мертв, и запах слышит, — но замкнуты для слез ее глаза, и нет голоса
в ее гортани. И дети
смотрят на нее — три пары молчаливых глаз.