Неточные совпадения
— Невыгодно! да через три года я буду получать двадцать тысяч годового дохода с этого именья. Вот оно как невыгодно! В пятнадцати верстах. Безделица! А земля-то какова? разглядите землю! Всё поемные места. Да я засею льну, да тысяч
на пять одного льну отпущу; репой засею —
на репе выручу тысячи четыре. А вон
смотрите — по косогору рожь поднялась; ведь это все падаль. Он
хлеба не сеял — я это знаю. Да этому именью полтораста тысяч, а не сорок.
Николай поднял голову и
посмотрел на Карла Иваныча так, как будто желая удостовериться, действительно ли может он найти кусок
хлеба, — но ничего не сказал.
И она опустила тут же свою руку, положила
хлеб на блюдо и, как покорный ребенок,
смотрела ему в очи. И пусть бы выразило чье-нибудь слово… но не властны выразить ни резец, ни кисть, ни высоко-могучее слово того, что видится иной раз во взорах девы, ниже́ того умиленного чувства, которым объемлется глядящий в такие взоры девы.
Раскольников в бессилии упал
на диван, но уже не мог сомкнуть глаз; он пролежал с полчаса в таком страдании, в таком нестерпимом ощущении безграничного ужаса, какого никогда еще не испытывал. Вдруг яркий свет озарил его комнату: вошла Настасья со свечой и с тарелкой супа.
Посмотрев на него внимательно и разглядев, что он не спит, она поставила свечку
на стол и начала раскладывать принесенное:
хлеб, соль, тарелку, ложку.
— А? Что? Чай?.. Пожалуй… — Раскольников глотнул из стакана, положил в рот кусочек
хлеба и вдруг,
посмотрев на Заметова, казалось, все припомнил и как будто встряхнулся: лицо его приняло в ту же минуту первоначальное насмешливое выражение. Он продолжал пить чай.
Через несколько минут он поднял глаза и долго
смотрел на чай и
на суп. Потом взял
хлеб, взял ложку и стал есть.
Пила и ела она как бы насилуя себя, почти с отвращением, и было ясно, что это не игра, не кокетство. Ее тоненькие пальцы даже нож и вилку держали неумело, она брезгливо отщипывала маленькие кусочки
хлеба, птичьи глаза ее
смотрели на хлопья мякиша вопросительно, как будто она думала: не горько ли это вещество, не ядовито ли?
Одну свечку погасили, другая освещала медную голову рыжего плотника, каменные лица слушающих его и маленькое, в серебряной бородке, лицо Осипа, оно выглядывало из-за самовара, освещенное огоньком свечи более ярко, чем остальные, Осип жевал
хлеб, прихлебывая чай, шевелился, все другие сидели неподвижно. Самгин,
посмотрев на него несколько секунд, закрыл глаза, но ему помешала дремать, разбудила негромкая четкая речь Осипа.
— Что кричишь-то? Я сам закричу
на весь мир, что ты дурак, скотина! — кричал Тарантьев. — Я и Иван Матвеич ухаживали за тобой, берегли, словно крепостные, служили тебе,
на цыпочках ходили, в глаза
смотрели, а ты обнес его перед начальством: теперь он без места и без куска
хлеба! Это низко, гнусно! Ты должен теперь отдать ему половину состояния; давай вексель
на его имя; ты теперь не пьян, в своем уме, давай, говорю тебе, я без того не выйду…
— Ведомости о крестьянах, об оброке, о продаже
хлеба, об отдаче огородов… Помнишь ли, сколько за последние года дохода было? По тысяче четыреста двадцати пяти рублей — вот
смотри… — Она хотела щелкнуть
на счетах. — Ведь ты получал деньги? Последний раз тебе послано было пятьсот пятьдесят рублей ассигнациями: ты тогда писал, чтобы не посылать. Я и клала в приказ: там у тебя…
Печальный, пустынный и скудный край! Как ни пробуют,
хлеб все плохо родится. Дальше, к Якутску, говорят, лучше: и население гуще, и
хлеб богаче, порядка и труда больше. Не знаю;
посмотрим. А тут, как поглядишь, нет даже сенокосов; от болот топко; сена мало, и скот пропадает. Овощи родятся очень хорошо, и
на всякой станции, начиная от Нелькана, можно найти капусту, морковь, картофель и проч.
— Захотелось нашу мужицкую еду
посмотреть? Дотошный ты, барин,
посмотрю я
на тебя. Всё ему знать надо. Сказывала —
хлеб с квасом, а еще щи, снытки бабы вчера принесли; вот и щи, апосля того — картошки.
— Может быть, и нужно укладывать камнями выемки, но грустно
смотреть на эту лишенную растительности землю, которая бы могла родить
хлеб, траву, кусты, деревья, как те, которые виднеются вверху выемки.
— Купцы… Вот и ступай к своим Панафидиным, если не умел жить здесь. Твой купец напьется водки где-нибудь
на похоронах, ты повезешь его, а он тебя по затылку… Вот тебе и прибавка! А ты
посмотри на себя-то,
на рожу-то свою — ведь лопнуть хочет от жиру, а он — «к Панафидиным… пять рублей прибавки»! Ну, скажи,
на чьих ты
хлебах отъелся, как боров?
Наступаю
на него и узнаю штуку: каким-то он образом сошелся с лакеем покойного отца вашего (который тогда еще был в живых) Смердяковым, а тот и научи его, дурачка, глупой шутке, то есть зверской шутке, подлой шутке — взять кусок
хлеба, мякишу, воткнуть в него булавку и бросить какой-нибудь дворовой собаке, из таких, которые с голодухи кусок, не жуя, глотают, и
посмотреть, что из этого выйдет.
Опершись о притолоку и как бы дремля,
посматривала баба в направлении кабака. Белоголовый мальчишка в ситцевой рубашке, с кипарисным крестиком
на голой грудке, сидел, растопыря ножки и сжав кулачонки, между ее лаптями; цыпленок тут же долбил задеревенелую корку ржаного
хлеба.
Чертопханов снова обратился к Вензору и положил ему кусок
хлеба на нос. Я
посмотрел кругом. В комнате, кроме раздвижного покоробленного стола
на тринадцати ножках неровной длины да четырех продавленных соломенных стульев, не было никакой мебели; давным-давно выбеленные стены, с синими пятнами в виде звезд, во многих местах облупились; между окнами висело разбитое и тусклое зеркальце в огромной раме под красное дерево. По углам стояли чубуки да ружья; с потолка спускались толстые и черные нити паутин.
— Приятная нонеча стоит погода, — продолжал Недопюскин и с благодарностию
посмотрел на меня, как будто бы погода от меня зависела, —
хлеба, можно сказать, удивительные.
Разве в хороший летний день велит заложить беговые дрожки и съездит в поле
на хлеба посмотреть да васильков нарвать.
С нами была тогда Наталья Константиновна, знаете, бой-девка, она увидела, что в углу солдаты что-то едят, взяла вас — и прямо к ним, показывает: маленькому, мол, манже; [ешь (от фр. manger).] они сначала
посмотрели на нее так сурово, да и говорят: «Алле, алле», [Ступай (от фр. aller).] а она их ругать, — экие, мол, окаянные, такие, сякие, солдаты ничего не поняли, а таки вспрынули со смеха и дали ей для вас
хлеба моченого с водой и ей дали краюшку.
Он требует, чтоб мужичок выходил
на барщину в чистой рубашке, чтоб дома у него было все как следует, и
хлеба доставало до нового, чтоб и рабочий скот, и инструмент были исправные, чтоб он, по крайней мере, через каждые две недели посещал храм Божий (приход за четыре версты) и
смотрел бы весело.
Михей Зотыч побежал
на постоялый двор, купил ковригу
хлеба и притащил ее в башкирскую избу. Нужно было видеть, как все кинулись
на эту ковригу, вырывая куски друг у друга. Люди обезумели от голода и бросались друг
на друга, как дикие звери. Михей Зотыч стоял,
смотрел и плакал… Слаб человек, немощен, а велика его гордыня.
В Корсаковском посту живет ссыльнокаторжный Алтухов, старик лет 60 или больше, который убегает таким образом: берет кусок
хлеба, запирает свою избу и, отойдя от поста не больше как
на полверсты, садится
на гору и
смотрит на тайгу,
на море и
на небо; посидев так дня три, он возвращается домой, берет провизию и опять идет
на гору…
Когда мы проезжали между
хлебов по широким межам, заросшим вишенником с красноватыми ягодами и бобовником с зеленоватыми бобами, то я упросил отца остановиться и своими руками нарвал целую горсть диких вишен, мелких и жестких, как крупный горох; отец не позволил мне их отведать, говоря, что они кислы, потому что не поспели; бобов же дикого персика, называемого крестьянами бобовником, я нащипал себе целый карман; я хотел и ягоды положить в другой карман и отвезти маменьке, но отец сказал, что «мать
на такую дрянь и
смотреть не станет, что ягоды в кармане раздавятся и перепачкают мое платье и что их надо кинуть».
Вихров глядел
на него с некоторым недоумением: он тут только заметил, что его превосходительство был сильно простоват; затем он
посмотрел и
на Мари. Та старательно намазывала масло
на хлеб, хотя этого
хлеба никому и не нужно было. Эйсмонд, как все замечали, гораздо казался умнее, когда был полковником, но как произвели его в генералы, так и поглупел… Это, впрочем, тогда было почти общим явлением: развязнее, что ли, эти господа становились в этих чинах и больше высказывались…
— Послушайте, братцы, — начал Вихров громко, — опекун показывает
на вас, что вы не платили оброков, потому что у вас были пожары,
хлеб градом выбивало, холерой главные недоимщики померли. Вы не
смотрите, что я у него остановился. Мне решительно все равно, он или вы; мне нужна только одна правда, и потому говорите мне совершенно откровенно: справедливо ли то, что он пишет про вас, или нет?
После катальной
посмотрели на Спиридона, который у обжимочного молота побрасывал сырую крицу, сыпавшую дождем горевших искр, как бабы катают
хлебы. Тоже настоящий медведь, и длинные руки походили
на железные клещи, так что трудно было разобрать, где в Спиридоне кончался человек и начиналось железо.
Мальчуган
смотрит на меня и тихонько посмеивается. Я нахожусь в замешательстве, но внутренно негодую
на Гришу, который совсем уж в опеку меня взял. Я хочу идти в его комнату и строгостью достичь того, чего не мог достичь ласкою, но в это время он сам входит в гостиную с тарелкой в руках и с самым дерзким движением — не кладет, а как-то неприлично сует эту тарелку
на стол.
На ней оказывается большой кусок черного
хлеба, посыпанный густым слоем соли.
Народ собрался разнокалиберный, работа идет вяло. Поп сам в первой косе идет, но прихожане не торопятся,
смотрят на солнышко и часа через полтора уже намекают, что обедать пора. Уж обнесли однажды по стакану водки и по ломтю
хлеба с солью — приходится по другому обнести, лишь бы отдалить час обеда. Но работа даже и после этого идет всё вялее и вялее; некоторые и косы побросали.
Во всяком маленьком ресторане можно увидеть француза, который, спросив
на завтрак порцию салата, сначала съест политую соусом траву, потом начнет вытирать салатник
хлебом и съест
хлеб, а наконец поднимет посудину и
посмотрит на оборотную сторону дна, нет ли и там чего.
Мальчик без штанов. Завыл, немчура! Ты лучше скажи, отчего у вас такие
хлеба родятся? Ехал я давеча в луже по дороге —
смотрю, везде песок да торфик, а все-таки
на полях страсть какие суслоны наворочены!
— Не знаю… вряд ли! Между людьми есть счастливцы и несчастливцы.
Посмотрите вы в жизни: один и глуп, и бездарен, и ленив, а между тем ему плывет счастье в руки, тогда как другой каждый ничтожный шаг к успеху, каждый кусок
хлеба должен завоевывать самым усиленным трудом: и я, кажется, принадлежу к последним. — Сказав это, Калинович взял себя за голову, облокотился
на стол и снова задумался.
Александр молча поклонился, молча и много ел за обедом, а в антрактах катал шарики из
хлеба и
смотрел на бутылки и графины исподлобья. После обеда он взялся было за шляпу.
— Нет, рюмку водки и кусок черного
хлеба с солью — больше ничего! Признаться, я и сам теперь
на себя пеняю, что раньше
посмотреть на ваше житье-бытье не собрался… Ну, да думал: пускай исправляются — над нами не каплет! Чистенько у вас тут, хорошо!
«Да! — подумал Михеич, —
посмотрел бы я, какого ты, чертов кум,
хлеба подсыпешь? Я чай, кости жидовские ведьмам
на муку перемалываешь! Тут и завозу быть не может; вишь, какая глушь, и колеи-то все травой заросли!»
Я тоже любил подносить Гнедку
хлеба. Как-то приятно было
смотреть в его красивую морду и чувствовать
на ладони его мягкие, теплые губы, проворно подбиравшие подачку.
В лукошке у нее ржаной
хлеб, зеленый лук, огурцы, соль и творог в тряпицах; дед
смотрит на все это конфузливо и мигает.
Радуйтесь же, вам удалось: ваш приятель очернил меня здесь, меня выгнали,
на меня
смотрели с презрением, мои уши должны были слышать страшные оскорбления; наконец, я без куска
хлеба, а потому выслушайте от меня, что я сама гнушаюсь вами, потому что вы мелкий, презренный человек, выслушайте это от горничной вашей тетки…
Рассказы рыбаков по ремеслу, которые, впрочем, редко и мало занимаются ловлею
на удочку, конечно, могут быть очень полезны, но эти люди часто
смотрят с отвращением
на свое ежедневное, трудовое занятие, работу, доставляющую им скудный кусок насущного
хлеба.
— Швейные, швейные; надо всем, всем женщинам запастись швейными машинами и составлять общества; этак они все будут
хлеб себе зарабатывать и вдруг независимы станут. Иначе они никак освободиться не могут. Это важный, важный социальный вопрос. У нас такой об этом был спор с Болеславом Стадницким. Болеслав Стадницкий чудная натура, но
смотрит на эти вещи ужасно легкомысленно. Все смеется… Дурак!
— Однажды я стоял
на небольшом холме, у рощи олив, охраняя деревья, потому что крестьяне портили их, а под холмом работали двое — старик и юноша, рыли какую-то канаву. Жарко, солнце печет, как огнем, хочется быть рыбой, скучно, и, помню, я
смотрел на этих людей очень сердито. В полдень они, бросив работу, достали
хлеб, сыр, кувшин вина, — чёрт бы вас побрал, думаю я. Вдруг старик, ни разу не взглянувший
на меня до этой поры, что-то сказал юноше, тот отрицательно тряхнул головою, а старик крикнул...
Старику стало тяжело среди этих людей, они слишком внимательно
смотрели за кусками
хлеба, которые он совал кривою, темной лапой в свой беззубый рот; вскоре он понял, что лишний среди них; потемнела у него душа, сердце сжалось печалью, еще глубже легли морщины
на коже, высушенной солнцем, и заныли кости незнакомою болью; целые дни, с утра до вечера, он сидел
на камнях у двери хижины, старыми глазами глядя
на светлое море, где растаяла его жизнь,
на это синее, в блеске солнца, море, прекрасное, как сон.
— И была свадьба — э! Удивительный день! Вся коммуна
смотрела на нас, и все пришли в наш хлев, который вдруг стал богатым домом… У нас было всё: вино, и фрукты, и мясо, и
хлеб, и все ели, и всем было весело… Потому что, синьоры, нет лучше веселья, как творить добро людям, поверьте мне, ничего нет красивее и веселее, чем это!
Косой заметил, что Евсей
смотрит на его разбегающиеся глаза, и надел очки в оправе из черепахи. Он двигался мягко и ловко, точно чёрная кошка, зубы у него были мелкие, острые, нос прямой и тонкий; когда он говорил, розовые уши шевелились. Кривые пальцы всё время быстро скатывали в шарики мякиш
хлеба и раскладывали их по краю тарелки.
— Да-с, это прекрасно, только с одной стороны — со стороны поэзии; а вы забываете, что есть и другие точки, с которых можно
смотреть на этот вопрос: например, с точки
хлеба и брюха.
Вот я стою один в поле и
смотрю вверх
на жаворонка, который повис в воздухе
на одном месте и залился, точно в истерике, а сам думаю: «Хорошо бы теперь поесть
хлеба с маслом!» Или вот сажусь у дороги и закрываю глаза, чтобы отдохнуть, прислушаться к этому чудесному майскому шуму, и мне припоминается, как пахнет горячий картофель.
— Сначала я и сам то же подумал, но дело в том, что такое опьянение происходит и от
хлеба. Ест-ест, пока замертво не свалится, потом отдышится и опять ест. Страшно
на них
смотреть. Не хотите ли полюбопытствовать?
Барам-то вашим это вовсе не по сердцу; да вы
на них не
смотрите; они, пожалуй, наговорят вам турусы
на колесах: и то и се, и басурманы-та мы… — не верьте! а встречайте-ка нас, как мы придем, с
хлебом да с солью».
—
Смотри, вот твоя земля, плачет она в темноте. Брось гордых, смирись, как я смирился, Саша, ее горьким
хлебом покормись, ее грехом согреши, ее слезами, того-этого, омойся! Что ум! С умом надо ждать, да рассчитывать, да выгадывать, а разве мы можем ждать? Заставь меня ждать, так я завтра же, того-этого, сбешусь и
на людей кидаться начну. В палачи пойду!
Смерти он настолько не боялся и настолько не думал о ней, что в роковое утро, перед уходом из квартиры Тани Ковальчук, он один, как следует, с аппетитом, позавтракал: выпил два стакана чаю, наполовину разбавленного молоком, и съел целую пятикопеечную булку. Потом
посмотрел с грустью
на нетронутый
хлеб Вернера и сказал...