Неточные совпадения
Грэй лег у
костра,
смотря на отражавшую огонь воду.
Чувствуя себя, как во сне, Самгин
смотрел вдаль, где, среди голубоватых холмов снега, видны были черные бугорки изб, горел
костер, освещая белую стену церкви, красные пятна окон и раскачивая золотую луковицу колокольни.
На перроне станции толпилось десятка два пассажиров, окружая троих солдат с винтовками, тихонько спрашивая их...
Снимок — мутный, не сразу можно было разобрать, что
на нем — часть улицы, два каменных домика, рамы окон поломаны, стекла выбиты, с крыльца
на каменную площадку высунулись чьи-то ноги, вся улица засорена изломанной мебелью, валяется пианино с оторванной крышкой, поперек улицы — срубленное дерево, клен или каштан, перед деревом —
костер, из него торчит крышка пианино, а пред
костром, в большом, вольтеровском кресле, поставив ноги
на пишущую машинку, а винтовку между ног, сидит и
смотрит в огонь русский солдат.
В реке шумно всплеснула рыба. Я вздрогнул и
посмотрел на Дерсу. Он сидел и дремал. В степи по-прежнему было тихо. Звезды
на небе показывали полночь. Подбросив дров в
костер, я разбудил гольда, и мы оба стали укладываться
на ночь.
Я взглянул
на костер. Дрова искрились и трещали. Огонь вспыхивал то длинными, то короткими языками, то становился ярким, то тусклым; из угольев слагались замки, гроты, потом все это разрушалось и созидалось вновь. Дерсу умолк, а я долго еще сидел и
смотрел на «живой огонь».
Вдруг лошади подняли головы и насторожили уши, потом они успокоились и опять стали дремать. Сначала мы не обратили
на это особого внимания и продолжали разговаривать. Прошло несколько минут. Я что-то спросил Олентьева и, не получив ответа, повернулся в его сторону. Он стоял
на ногах в выжидательной позе и, заслонив рукой свет
костра,
смотрел куда-то в сторону.
Через час восток начал алеть. Я
посмотрел на часы, было 6 часов утра. Пора было будить очередного артельщика. Я стал трясти его за плечо. Стрелок сел и начал потягиваться. Яркий свет
костра резал ему глаза — он морщился. Затем, увидев Дерсу, проговорил, усмехнувшись...
Так же безучастно
смотрели они в зимние ночи
на кучеров
на широком клубном дворе, гревшихся вокруг
костров.
Кожин сидел у самого
костра и задумчиво
смотрел на весело трещавший огонек.
Окончив ужин, все расположились вокруг
костра; перед ними, торопливо поедая дерево, горел огонь, сзади нависла тьма, окутав лес и небо. Больной, широко открыв глаза,
смотрел в огонь, непрерывно кашлял, весь дрожал — казалось, что остатки жизни нетерпеливо рвутся из его груди, стремясь покинуть тело, источенное недугом. Отблески пламени дрожали
на его лице, не оживляя мертвой кожи. Только глаза больного горели угасающим огнем.
Когда все утомились и Лаптев пошел отыскивать Костю, чтобы ехать домой, Юлия остановилась перед небольшим пейзажем и
смотрела на него равнодушно.
На переднем плане речка, через нее бревенчатый мостик,
на том берегу тропинка, исчезающая в темной траве, поле, потом справа кусочек леса, около него
костер: должно быть, ночное стерегут. А вдали догорает вечерняя заря.
Уже несколько недель город был обложен тесным кольцом врагов, закованных в железо; по ночам зажигались
костры, и огонь
смотрел из черной тьмы
на стены города множеством красных глаз — они пылали злорадно, и это подстерегающее горение вызывало в осажденном городе мрачные думы.
Фома
смотрел туда и видел высокую и черную стену леса, яркое, играющее
на ней огненное пятно
костра и туманные фигуры вокруг него.
Все чаще и круче коварный перебор; уж не успевает за ним тайный смех, и пламя
костра, далеко брошенное позади, стелется медленно, как сонное, и радостно
смотреть на две пары быстрых рук, отбрасывающих звуки.
Григорий встал, закинул в печку новую охапку прошлогодней
костры, передал отцу ожег, исправлявший должность кочерги, и вышел. Прокудин почесал бороду, лег
на костру перед печкою и стал
смотреть, как густой, черный дым проникал сквозь закинутую в печь охапку белой
костры, пока вся эта
костра вдруг вспыхнула и осветила всю масляницу ярким поломем.
Я пристально
смотрел на старого чабана и не мог уловить ни малейшего движения
на его флегматичном, загорелом и обветренном лице, по которому прыгали тени от
костра.
Солдаты укладывались спать. В нашей палатке, где, как и в других, помещалось шестеро
на пространстве двух квадратных сажен, мое место было с краю. Я долго лежал,
смотря на звезды,
на костры далеких войск, слушая смутный и негромкий шум большого лагеря. В соседней палатке кто-то рассказывал сказку, беспрестанно повторяя слова «наконец того», произнося не «тово», а «того».
Мы забрались в «дыру» и легли, высунув из нее головы
на воздух. Молчали. Коновалов как лег, так и остался неподвижен, точно окаменел. Хохол неустанно возился и всё стучал зубами. Я долго
смотрел, как тлели угли
костра: сначала яркий и большой, уголь понемногу становился меньше, покрывался пеплом и исчезал под ним. И скоро от
костра не осталось ничего, кроме теплого запаха. Я
смотрел и думал...
На другой же день добрые поселяне пускали в лес скот, объедавший дочиста молодняк, драли лыко с нежных, неокрепших деревьев, валили для какого-нибудь забора или оконницы строевые ели, просверливали стволы берез для вытяжки весеннего сока
на квас, курили в сухостойном лесу и бросали спички
на серый высохший мох, вспыхивающий, как порох, оставляли непогашенными
костры, а мальчишки-пастушонки, те бессмысленно поджигали у сосен дупла и трещины, переполненные смолою, поджигали только для того, чтобы
посмотреть, каким веселым, бурливым пламенем горит янтарная смола.
Она промолчала. Голубые глаза Якова улыбались, блуждая в дали моря. Долго все трое задумчиво
смотрели туда, где гасли последние минуты дня. Пред ними тлели уголья
костра. Сзади ночь развертывала по небу свои тени. Желтый песок темнел, чайки исчезли, — всё вокруг становилось тихим, мечтательно-ласковым… И даже неугомонные волны, взбегая
на песок косы, звучали не так весело и шумно, как днем.
Поздним вечером этого дня, когда рабочие
на промысле поужинали, Мальва, усталая и задумчивая, сидела
на разбитой лодке, опрокинутой вверх дном, и
смотрела на море, одетое сумраком. Там, далеко, сверкал огонь; Мальва знала, что это
костер, зажженный Василием. Одинокий, точно заблудившийся в темной дали моря, огонь то ярко вспыхивал, то угасал, как бы изнемогая. Мальве было грустно
смотреть на эту красную точку, потерянную в пустыне, слабо трепетавшую в неугомонном рокоте волн.
Ложась спать, Василий уныло ругал свою службу, не позволяющую ему отлучиться
на берег, а засыпая, он часто вскакивал, — сквозь дрему ему слышалось, что где-то далеко плещут весла. Тогда он прикладывал руку козырьком к своим глазам и
смотрел в темное, мутное море.
На берегу,
на промысле, горели два
костра, а в море никого не было.
Прошло с четверть часа, и нос лодки уткнулся в крутой и обрывистый берег. Остров был плоский, и укрыться от снега было негде; ямщики нарубили сухого тальнику, и белый дым
костра смешался с густой сеткой снега… Я
посмотрел на часы: было уже довольно поздно, и скоро за снеговой тучей должно было сесть солнце…
— Как холодно! Боже мой, как холодно! Так, вероятно, когда уезжают ночью рыбаки, оставив
на берегу тлеющий
костер, из темной глубины моря вылезает нечто, подползает к огню,
смотрит на него пристально и дико, тянется к нему всеми членами своими и бормочет жалобно и хрипло...
«Вот из темноты вырезался конь, а
на нем человек сидит и играет, подъезжая к нам. Остановился у
костра, перестал играть, улыбаясь,
смотрит на нас.
Тот, кто обожает высшего, у того гордость исчезает из сердца так же, как свет
костра при свете солнца. Тот, чье сердце чисто и в ком нет гордости, кто кроток, постоянен и прост, кто
смотрит на всякое существо, как
на своего друга, и любит каждую душу, как свою, кто одинаково обращается с каждым с нежностью и любовью, кто желает творить добро и оставил тщеславие, — в сердце того человека живет владыка жизни.
Поужинав позднее обыкновенного и выпросив разрешение у Екатерины Ивановны, жившей тут же при даче, в особом флигельке, пойти
на берег
посмотреть, как будут гореть
костры, зажженные местными дачниками и коренными жителями местечка — финнами, старшеотделенки под начальством Антонины Николаевны отправились
на пляж.
Игорь смолк и выжидательно
смотрел в лицо юного венгерца,
на котором сейчас играли отблески
костра.
Первый привал делали в Самбеке,
на берегу речки. Распрягли лошадь, варили кашу, закусывали
на ковре. Антон и Александр разводили
костер. Николай в цилиндре лежал
на траве и мечтательно, прищурив глаз, молча
смотрел в пространство, а Иван, подсмыкивая носом, переобувался.
Тогда же видно было другое зарево от Лысой горы, и смельчаки, отважившиеся
на другой день
посмотреть вблизи, уверяли, что
на горе уже не было огромного
костра осиновых дров, а
на месте его лежала только груда пеплу, и зловонный, серный дым стлался по окружности.
Посмотри, что делается в Испании: там учреждена какая-то инквизиция, которая по одному доносу купленного шпиона валит жертвы
на костер и сожигает их крупным и мелким огнем.
Казаки окружили женщину. Она спокойно и доверчиво
смотрела на них и молча ушла к соседнему
костру. Там казаки усадили ее, дали краюху хлеба, густо осыпанного солью. Женщина с жадностью стала есть. Видимо, она была очень голодна.
Пьер
посмотрел на солдата и вспомнил о том, как этот солдат третьего дня сжег, высушивая
на костре, свою рубаху и как смеялись над ним.
Теперь уже не текла, как прежде, во мраке невидимая река, а будто после бури укладывалось и трепетало мрачное море. Ростов бессмысленно
смотрел и слушал, что́ происходило перед ним и вокруг него. Пехотный солдат подошел к
костру, присел
на корточки, всунул руки в огонь и отвернул лицо.
Он отдал лошадей солдату, мешавшему в котелке, и
на корточках присел у
костра рядом с офицером с длинною шеей. Офицер этот, не спуская глаз,
смотрел на Долохова и переспросил его еще раз: какого он был полка? Долохов не отвечал, как будто не слыхал вопроса, и, закуривая французскую трубку, которую он достал из кармана, спрашивал офицеров о том, в какой степени дорога впереди их безопасна от казаков.
Во второй день перехода, осмотрев у
костра свои болячки, Пьер думал, что невозможно ступить
на них; но когда все поднялись, он пошел прихрамывая и потом, когда разогрелся, пошел без боли, хотя к вечеру еще страшнее было
смотреть на ноги. Но он не
смотрел на них и думал о другом.
Князь Андрей в этот ясный, августовский вечер 25-го числа, лежал, облокотившись
на руку в разломанном сарае деревни Князькова,
на краю расположения своего полка. В отверстие сломанной стены он
смотрел на шедшую вдоль по забору полосу тридцатилетних берез с обрубленными нижними сучьями,
на пашню с разбитыми
на ней копнами овса и
на кустарник, по которому виднелись дымы
костров — солдатских кухонь.