— Но ведь ты знаешь, что я люблю тебя. Ты все знаешь. Зачем ты так
смотришь на Иуду? Велика тайна твоих прекрасных глаз, но разве моя — меньше? Повели мне остаться!.. Но ты молчишь, ты все молчишь? Господи, Господи, затем ли в тоске и муках искал я тебя всю мою жизнь, искал и нашел! Освободи меня. Сними тяжесть, она тяжеле гор и свинца. Разве ты не слышишь, как трещит под нею грудь Иуды из Кариота?
Неточные совпадения
—
Посмотри на озеро и вспомни, что сегодня день Симеона и день
Иуды, в который непременно кто-нибудь должен погибнуть в этих волнах».
— Да он сущий Иуда-предатель! сегодня
на площади я
на него насмотрелся: то взглянет, как рублем подарит, то
посмотрит исподлобья, словно дикий зверь. Когда Козьма Минич говорил, то он съесть его хотел глазами; а как после подошел к нему, так — господи боже мой! откуда взялися медовые речи! И молодец-то он, и православный, и сын отечества, и бог весть что! Ну вот так мелким бесом и рассыпался!
— Итак, — чего же мы тут торчим? Нам нечего больше ждать… кроме магарыча, который я сдерну с Егорки, — сказал ротмистр, хмуро
посматривая на харчевню. — Благоденственному и мирному житию нашему под кровлей
Иуды — пришел конец. Попрет нас
Иуда вон… О чем и объявляю по вверенному мне департаменту санкюлотов.
И без зависти, с снисходительным презрением
смотрел Иуда на эти ласки. Что значат все эти рассказы, эти поцелуи и вздохи сравнительно с тем, что знает он,
Иуда из Кариота, рыжий, безобразный иудей, рожденный среди камней!
И поднял палец, намекая тем
на прежнее злоречие
Иуды. В скором времени и все заметили в
Иуде эту перемену и порадовались ей, и только Иисус все так же чуждо
смотрел на него, хотя прямо ничем не выражал своего нерасположения. И сам Иоанн, которому
Иуда оказывал теперь глубокое почтение, как любимому ученику Иисуса и своему заступнику в случае с тремя динариями, стал относиться к нему несколько мягче и даже иногда вступал в беседу.
И
на другой еще день, в том, как поднимал
Иуда руку с откинутым большим пальцем, как он
смотрел на Фому, звучал все тот же странный вопрос...
— Сегодня я видел бледное солнце. Оно
смотрело с ужасом
на землю и говорило: где же человек? Сегодня я видел скорпиона. Он сидел
на камне и смеялся и говорил: где же человек? Я подошел близко и в глаза ему
посмотрел. И он смеялся и говорил: где же человек, скажите мне, я не вижу! Или ослеп
Иуда, бедный
Иуда из Кариота!
Но Иисус молчит, Иисус улыбается и исподлобья с дружеской насмешкой
смотрит на Петра, продолжающего горячо рассказывать об осьминоге, — и один за другим подходили к
Иуде смущенные ученики, заговаривали ласково, но отходили быстро и неловко.
— Нет, не надо, конечно, не надо, — вздохнул
Иуда. — Но ты могла проболтаться, ведь женщины так болтливы. Но ты не проболталась, нет? Ты была тверда? Так, так, Мария, ты хорошая женщина. Ты знаешь, у меня где-то есть жена. Теперь бы я хотел
посмотреть на нее: быть может, она тоже неплохая женщина. Не знаю. Она говорила:
Иуда лгун,
Иуда Симонов злой, и я ушел от нее. Но, может быть, она и хорошая женщина, ты не знаешь?
— «…первее: еже Святые Троица милости, егда предстанем страшному судищу, да не узрит, — продолжала Манефа,
смотря в упор
на Патапа Максимыча, — второе же: да отпадет таковой христианския части, яко же
Иуда от дванадесятого числа апостол; к сему же и клятву да приимет святых и богоносных отец».
Когда Я
смотрю на этих джентльменов и леди и припоминаю, что они были такими еще при дворе Ашурбанипала и что все две тысячи лет сребреники
Иуды продолжают приносить проценты, как и его поцелуй, — Мне становится скучным участвовать в старой и заезженной пьесе.