Неточные совпадения
Вот почему
автор книги об «Основах церковно-общественного суда» судил бы правильно, если бы, изыскивая и предлагая эти основы,
смотрел бы
на них как
на временный, необходимый еще в наше грешное и незавершившееся время компромисс, но не более.
Из этого суждения само собою и окажется, верно ли сам
автор смотрел на созданные им образы.
Вихров поблагодарил
автора крепким пожатием руки и сначала
посмотрел на розовую обертку книжки:
на ней изображены были амуры, розы, лира и свирель, и озаглавлена она была: «Думы и грезы Михаила Кергеля». Затем Вихров стал перелистывать самую книжку.
На целый мир он
смотрит с точки зрения пайка; читает ли он какое-нибудь «сочинение» — думает:"
Автор столько-то пайков себе выработал"; слышит ли, что кто-нибудь из его знакомых место новое получил — говорит:"Столько-то пайков ему прибавилось".
— Послушай: ведь ты мне не веришь, нечего и спорить; изберем лучше посредника. Я даже вот что сделаю, чтоб кончить это между нами однажды навсегда: я назовусь
автором этой повести и отошлю ее к моему приятелю, сотруднику журнала:
посмотрим, что он скажет. Ты его знаешь и, вероятно, положишься
на его суд. Он человек опытный.
В 1859 году он был сослан
на Кавказ рядовым, но потом возвращен за отличия в делах с горцами. Выслан он был за стихи, которые прочел
на какой-то студенческой тайной вечеринке, а потом принес их в «Развлечение»; редактор, не
посмотрев, сдал их в набор и в гранках послал к цензору. Последний переслал их в цензурный комитет, а тот к жандармскому генералу, и в результате перед последним предстал редактор «Развлечения» Ф.Б. Миллер. Потребовали и
автора к жандарму.
На столе лежала гранка со следующими стихами...
Рассуждая о значении нагорной проповеди и в особенности о непротивлении злу,
автор, не имея надобности, как это делают церковные, скрывать значение ее, говорит: «Христос действительно проповедовал полный коммунизм и анархию; но надо уметь
смотреть на Христа в его историческом и психологическом значении.
(Прим.
автора.)] наплясались, стоя и приседая
на одном месте в самых карикатурных положениях, то старший из родичей, пощелкавши языком, покачав головой и не
смотря в лицо спрашивающему, с важностию скажет в ответ: «Пора не пришел — еще баран тащи».
Они
смотрят свысока
на все, судят строго, готовы обвинять всякого
автора за то, что он не равняется с их chefs-d'oeuvre'ами, и нахально пренебрегают живыми отношениями
автора к своей публике и к своей эпохе.
Известно, что в тех комедиях раскольник всегда выставлялся каким-то диким и бессмысленным чудовищем, и таким образом комедия говорила: «
Смотрите, вот они каковы; можно ли доверяться их учению и соглашаться
на их требования?» Так точно и «Горькая судьбина», рисуя нам Анания Яковлева, говорит: «Вот каков русский человек, когда он почувствует немножко свое личное достоинство и вследствие того расходится!» И критики, признающие за «Горькой судьбиной» общее значение и видящие в Анании тип, делаются соучастниками этой клеветы, конечно ненамеренной со стороны
автора.
Больная лежала и
смотрела на них, иногда слушая, иногда далеко летая от того, о чем рассказывал
автор.
Он любил читать по источникам, где факт излагается в жизненной простоте, как происходило событие, и что не обязывает читателя
смотреть на дело с точки зрения,
на которую его наводит
автор книги сочиненной.
Критика указывает, что именно предполагал сделать
автор, и затем
смотрит уже
на то, как выполнение соответствует намерению.
Мы указываем
на это вовсе не с тем, чтобы сделать упрек г. Устрялову, а единственно для того, чтобы определить, чего можно требовать от его истории и с какой точки зрения
смотреть на нее, согласно с идеей самого
автора.
Автор посмотрел на свой труд более с биографической, нежели с общеисторической точки зрения.
Из сравнения обоих мест очевидно, что сам
автор смотрит на свое произведение как
на труд преимущественно биографический, оставляя в стороне все высшие философско-исторические соображения.
С этой точки зрения каждый из
авторов мог прежде
смотреть на своего обломовского героя, и был прав.
Сам
автор смотрел на них только как
на плоды досуга и говорил в них обо всем, что ему приходило в голову.
Выбирать у г. Жеребцова не из чего: все равно, куда ни загляни. Поэтому мы и начнем с самого начала — с основания Руси. Тут ли уж, кажется, не легко
автору соблюсти верность и основательность в кратком изложении событий? Сколько об этом было у нас писано, сколько источников под руками, как разъяснен взгляд
на эпоху!
Посмотрите же, как хорошо г. Жеребцов всем этим воспользовался.
Итак, я постараюсь только определить: удовлетворительно ли он исполнил свою задачу,
смотря на предмет с собственной, известной точки зрения
автора?
В пьесе открывают, что воровка не она, а сорока, — и вот Анету несут назад в торжестве, но Анета лучше
автора поняла смысл события; измученная грудь ее не нашла радостного звука; бледная, усталая, Анета
смотрела с тупым удивлением
на окружающее ликование, со стороною упований и надежд, кажется, она не была знакома.
При этом нужно еще, чтобы эпоха, из которой взят роман, представлена была совершенно верно, чтобы угадан был самый дух событий, чтобы
автор судил своих героев не по понятиям своего века, а по их времени, чтобы он
смотрел их глазами, жил их жизнью, рассуждал сообразно с их умственным развитием и чтобы
на ту же точку зрения умел поставить и своих читателей.
В «Войне и мире» воздух вокруг героев кажется чистым и ясным; лишь собственными побочными изысканиями мы можем установить, что
автор, подобно Платону Каратаеву, не хочет
смотреть на то, что нарушает благообразие жизни.
А не нужно забывать, что"Казаки"не вызвали в петербургской радикальной критике энтузиазма и даже просто таких оценок, каких они заслуживали.
На них
посматривали как
на что-то почти реакционное, так как
автор восторгался дикими нравами своих казаков и этим самым как бы восставал против интеллигенции и культуры.