Неточные совпадения
— Что ж, там нужны люди, — сказал он,
смеясь глазами. И они заговорили о последней военной новости, и оба
друг перед
другом скрыли свое недоумение о том,
с кем назавтра ожидается сражение, когда Турки, по последнему известию, разбиты на всех пунктах. И так, оба не высказав своего мнения, они разошлись.
Друзья, которые завтра меня забудут или, хуже, возведут на мой счет Бог знает какие небылицы; женщины, которые, обнимая
другого, будут
смеяться надо мною, чтоб не возбудить в нем ревности к усопшему, — Бог
с ними!
Если же этого не случится, то все-таки что-нибудь да будет такое, чего
с другим никак не будет: или нарежется в буфете таким образом, что только
смеется, или проврется самым жестоким образом, так что наконец самому сделается совестно.
На миг умолкли разговоры;
Уста жуют. Со всех сторон
Гремят тарелки и приборы,
Да рюмок раздается звон.
Но вскоре гости понемногу
Подъемлют общую тревогу.
Никто не слушает, кричат,
Смеются, спорят и пищат.
Вдруг двери настежь. Ленский входит,
И
с ним Онегин. «Ах, творец! —
Кричит хозяйка: — наконец!»
Теснятся гости, всяк отводит
Приборы, стулья поскорей;
Зовут, сажают двух
друзей.
При нем мне было бы совестно плакать; притом утреннее солнышко весело светило в окна, а Володя, передразнивая Марью Ивановну (гувернантку сестры), так весело и звучно
смеялся, стоя над умывальником, что даже серьезный Николай,
с полотенцем на плече,
с мылом в одной руке и
с рукомойником в
другой, улыбаясь, говорил...
Чтобы
с легким сердцем напиться из такой бочки и
смеяться, мой мальчик, хорошо
смеяться, нужно одной ногой стоять на земле,
другой — на небе.
Аркадий Иванович встал,
засмеялся, поцеловал невесту, потрепал ее по щечке, подтвердил, что скоро приедет, и, заметив в ее глазах хотя и детское любопытство, но вместе
с тем и какой-то очень серьезный, немой вопрос, подумал, поцеловал ее в
другой раз и тут же искренно подосадовал в душе, что подарок пойдет немедленно на сохранение под замок благоразумнейшей из матерей.
Иные действительно
смеялись,
другие качали головами; всем вообще было любопытно поглядеть на помешанную
с перепуганными детьми.
Он ласкал всех — одних
с оттенком гадливости,
других с оттенком уважения; рассыпался «en vrai chevalier français» [Как истинный французский рыцарь (фр.).] перед дамами и беспрестанно
смеялся крупным, звучным и одиноким смехом, как оно и следует сановнику.
Разговор на этом прекратился. Оба молодых человека уехали тотчас после ужина. Кукшина нервически-злобно, но не без робости,
засмеялась им вослед: ее самолюбие было глубоко уязвлено тем, что ни тот, ни
другой не обратил на нее внимания. Она оставалась позже всех на бале и в четвертом часу ночи протанцевала польку-мазурку
с Ситниковым на парижский манер. Этим поучительным зрелищем и завершился губернаторский праздник.
Но
смеялась только высокая, тощая дама, обвешанная
с плеч до колен разнообразными пакетами,
с чемоданом в одной руке, несессером в
другой;
смеялась она визгливо, напряженно, из любезности; ей было очень неудобно идти, ее толкали больше, чем
других, и, прерывая смех свой, она тревожно кричала шутникам...
Многие бы удивились моему поступку: отчего бежит? скажут;
другие будут
смеяться надо мной: пожалуй, я и на то решаюсь. Уже если я решаюсь не видаться
с вами, значит, на все решаюсь.
— Видите, что я не кокетничаю! —
смеялся он, довольный, что поймал ее. — Ведь нам, после нынешнего разговора, надо быть иначе
друг с другом: мы оба уж не те, что были вчера.
Но человек подал ему чашку чаю и поднос
с кренделями. Он хотел подавить в себе смущение, быть развязным и в этой развязности захватил такую кучу сухарей, бисквитов, кренделей, что сидевшая
с ним рядом девочка
засмеялась.
Другие поглядывали на кучу
с любопытством.
Долго
смеялись все, наконец стали мало-помалу затихать: иной утирал слезы,
другой сморкался, третий кашлял неистово и плевал,
с трудом выговаривая...
Студенты все влюблялись в нее, по очереди или по несколько в одно время. Она всех водила за нос и про любовь одного рассказывала
другому и
смеялась над первым, потом
с первым над вторым. Некоторые из-за нее перессорились.
Тут развернулись ее способности. Если кто, бывало, станет ревновать ее к
другим, она начнет
смеяться над этим, как над делом невозможным, и вместе
с тем умела казаться строгой, бранила волокит за то, что завлекают и потом бросают неопытных девиц.
— Ей-богу, не знаю: если это игра, так она похожа на ту, когда человек ставит последний грош на карту, а
другой рукой щупает пистолет в кармане. Дай руку, тронь сердце, пульс и скажи, как называется эта игра? Хочешь прекратить пытку: скажи всю правду — и страсти нет, я покоен, буду сам
смеяться с тобой и уезжаю завтра же. Я шел, чтоб сказать тебе это…
Он, от радости, вдруг
засмеется и закроется салфеткой, потрет руки одна о
другую с жаром или встанет и ни
с того ни
с сего поклонится всем присутствующим и отчаянно шаркнет ножкой. А когда все
засмеются над ним, он
засмеется пуще всех, снимет парик и погладит себе
с исступлением лысину или потреплет, вместо Пашутки, Василису по щечке.
— Ты сегодня особенно меток на замечания, — сказал он. — Ну да, я был счастлив, да и мог ли я быть несчастлив
с такой тоской? Нет свободнее и счастливее русского европейского скитальца из нашей тысячи. Это я, право, не
смеясь говорю, и тут много серьезного. Да я за тоску мою не взял бы никакого
другого счастья. В этом смысле я всегда был счастлив, мой милый, всю жизнь мою. И от счастья полюбил тогда твою маму в первый раз в моей жизни.
— Нынче безлесят Россию, истощают в ней почву, обращают в степь и приготовляют ее для калмыков. Явись человек
с надеждой и посади дерево — все
засмеются: «Разве ты до него доживешь?»
С другой стороны, желающие добра толкуют о том, что будет через тысячу лет. Скрепляющая идея совсем пропала. Все точно на постоялом дворе и завтра собираются вон из России; все живут только бы
с них достало…
Князь сидел на диване за круглым столом, а Анна Андреевна в
другом углу, у
другого накрытого скатертью стола, на котором кипел вычищенный как никогда хозяйский самовар, приготовляла ему чай. Я вошел
с тем же строгим видом в лице, и старичок, мигом заметив это, так и вздрогнул, и улыбка быстро сменилась в лице его решительно испугом; но я тотчас же не выдержал,
засмеялся и протянул ему руки; бедный так и бросился в мои объятия.
Не могу выразить, как неприятно подействовала и на меня ее выходка. Я ничего не ответил и удовольствовался лишь холодным и важным поклоном; затем сел за стол и даже нарочно заговорил о
другом, о каких-то глупостях, начал
смеяться и острить… Старик был видимо мне благодарен и восторженно развеселился. Но его веселие, хотя и восторженное, видимо было какое-то непрочное и моментально могло смениться совершенным упадком духа; это было ясно
с первого взгляда.
Он ждал, что я так и войду к нему
с каким-то приговором на лбу и
с бумагой в руках, и страшно был рад, что я покамест готов
смеяться и болтать совсем о
другом.
За игорным столом приходилось даже иногда говорить кой
с кем; но раз я попробовал на
другой день, тут же в комнатах, раскланяться
с одним господчиком,
с которым не только говорил, но даже и
смеялся накануне, сидя рядом, и даже две карты ему угадал, и что ж — он совершенно не узнал меня.
Я сидел и слушал краем уха; они говорили и
смеялись, а у меня в голове была Настасья Егоровна
с ее известиями, и я не мог от нее отмахнуться; мне все представлялось, как она сидит и смотрит, осторожно встает и заглядывает в
другую комнату. Наконец они все вдруг
рассмеялись: Татьяна Павловна, совсем не знаю по какому поводу, вдруг назвала доктора безбожником: «Ну уж все вы, докторишки, — безбожники!..»
— Да, просто, просто, но только один уговор: если когда-нибудь мы обвиним
друг друга, если будем в чем недовольны, если сделаемся сами злы, дурны, если даже забудем все это, — то не забудем никогда этого дня и вот этого самого часа! Дадим слово такое себе. Дадим слово, что всегда припомним этот день, когда мы вот шли
с тобой оба рука в руку, и так
смеялись, и так нам весело было… Да? Ведь да?
Однажды в Портсмуте он прибежал ко мне, сияя от радости и сдерживая смех. «Чему ты радуешься?» — спросил я. «Мотыгин… Мотыгин…» — твердил он,
смеясь. (Мотыгин — это
друг его, худощавый, рябой матрос.) «Ну, что ж Мотыгин?» — «
С берега воротился…» — «Ну?» — «Позови его, ваше высокоблагородие, да спроси, что он делал на берегу?» Но я забыл об этом и вечером встретил Мотыгина
с синим пятном около глаз. «Что
с тобой? отчего пятно?» — спросил я. Матросы захохотали; пуще всех радовался Фаддеев.
«А что, если б у японцев взять Нагасаки?» — сказал я вслух, увлеченный мечтами. Некоторые
засмеялись. «Они пользоваться не умеют, — продолжал я, — что бы было здесь, если б этим портом владели
другие? Посмотрите, какие места! Весь Восточный океан оживился бы торговлей…» Я хотел развивать свою мысль о том, как Япония связалась бы торговыми путями, через Китай и Корею,
с Европой и Сибирью; но мы подъезжали к берегу. «Где же город?» — «Да вот он», — говорят. «Весь тут? за мысом ничего нет? так только-то?»
Мы
с натуралистом посмотрели
друг на
друга,
засмеялись и поехали дальше.
В это время среди оставшихся у окон женщин раздался раскат хохота. Девочка тоже
смеялась, и ее тонкий детский смех сливался
с хриплым и визгливым смехом
других трех. Арестант со двора что-то сделал такое, что подействовало так на смотревших в окна.
Виктор Васильич
смеялся вместе
с другими самым беззаботным образом. Давид хохотал как сумасшедший и старался под столом достать Лепешкина своими длинными ногами.
Иногда же говорила так, как будто летела в какую-то пропасть: «все-де равно, что бы ни вышло, а я все-таки скажу…» Насчет знакомства своего
с Федором Павловичем она резко заметила: «Всё пустяки, разве я виновата, что он ко мне привязался?» А потом через минуту прибавила: «Я во всем виновата, я
смеялась над тем и
другим — и над стариком, и над этим — и их обоих до того довела.
Смеется, должно быть,
с другою надо мной, и уж я ж его, думаю, только бы увидеть его, встретить когда: то уж я ж ему отплачу, уж я ж ему отплачу!» Ночью в темноте рыдаю в подушку и все это передумаю, сердце мое раздираю нарочно, злобой его утоляю: «Уж я ж ему, уж я ж ему отплачу!» Так, бывало, и закричу в темноте.
Пришел в трактир он в сквернейшем расположении духа и тотчас же начал партию. Партия развеселила его. Сыграл
другую и вдруг заговорил
с одним из партнеров о том, что у Дмитрия Карамазова опять деньги появились, тысяч до трех, сам видел, и что он опять укатил кутить в Мокрое
с Грушенькой. Это было принято почти
с неожиданным любопытством слушателями. И все они заговорили не
смеясь, а как-то странно серьезно. Даже игру перервали.
— Браня тебя, себя браню! — опять
засмеялся Иван, — ты — я, сам я, только
с другою рожей. Ты именно говоришь то, что я уже мыслю… и ничего не в силах сказать мне нового!
— Я вчера за обедом у старика тебя этим нарочно дразнил и видел, как у тебя разгорелись глазки. Но теперь я вовсе не прочь
с тобой переговорить и говорю это очень серьезно. Я
с тобой хочу сойтись, Алеша, потому что у меня нет
друзей, попробовать хочу. Ну, представь же себе, может быть, и я принимаю Бога, —
засмеялся Иван, — для тебя это неожиданно, а?
Если не отойдет
с целованием твоим бесчувственный и
смеясь над тобою же, то не соблазняйся и сим: значит, срок его еще не пришел, но придет в свое время; а не придет, все равно: не он, так
другой за него познает, и пострадает, и осудит, и обвинит себя сам, и правда будет восполнена.
Мои спутники
рассмеялись, а он обиделся. Он понял, что мы
смеемся над его оплошностью, и стал говорить о том, что «грязную воду» он очень берег. Одни слова, говорил он, выходят из уст человека и распространяются вблизи по воздуху.
Другие закупорены в бутылку. Они садятся на бумагу и уходят далеко. Первые пропадают скоро, вторые могут жить сто годов и больше. Эту чудесную «грязную воду» он, Дерсу, не должен был носить вовсе, потому что не знал, как
с нею надо обращаться.
Дадут ему лошадь дрянную, спотыкливую; то и дело шапку
с него наземь бросают; арапником, будто по лошади, по нем задевают; а он все
смейся да
других смеши.
— Однако, — сказала она,
смеясь: — мы делаем
друг другу удивительные комплименты. Я вам: вы, Дмитрий Сергеич, пожалуйста, не слишком-то поднимайте нос; вы мне: вы смешны
с вашими сомнениями, Вера Павловна!
Вот какие были два первые свиданья. Но этот второй обед идет уже как следует; они теперь уже
с толком рассказывают
друг другу свои истории, а вчера бог знает, что они говорили; они и
смеются, и задумываются, и жалеют
друг друга; каждому из них кажется, что
другой страдал еще больше… Через полторы недели нанята маленькая дача на Каменном острове, и они поселяются на ней.
— Сашенька,
друг мой, как я рада, что встретила тебя! — девушка все целовала его, и
смеялась, и плакала. Опомнившись от радости, она сказала: — нет, Вера Павловна, о делах уж не буду говорить теперь. Не могу расстаться
с ним. Пойдем, Сашенька, в мою комнату.
Что надобно было бы сделать
с другим человеком за такие слова? вызвать на дуэль? но он говорит таким тоном, без всякого личного чувства, будто историк, судящий холодно не для обиды, а для истины, и сам был так странен, что смешно было бы обижаться, и я только мог
засмеяться: — «Да ведь это одно и то же», — сказал я.
В тот же день вернулся я
с уложенным чемоданом в город Л. и поплыл в Кёльн. Помню, пароход уже отчаливал, и я мысленно прощался
с этими улицами, со всеми этими местами, которые я уже никогда не должен был позабыть, — я увидел Ганхен. Она сидела возле берега на скамье. Лицо ее было бледно, но не грустно; молодой красивый парень стоял
с ней рядом и,
смеясь, рассказывал ей что-то; а на
другой стороне Рейна маленькая моя мадонна все так же печально выглядывала из темной зелени старого ясеня.
Было поздно, когда студент стал прощаться. Молодежь
с девицами его провожала. Они удалились веселой гурьбой по переулку,
смеясь, перебивая
друг друга, делясь новыми аргументами, радостно упраздняя бога и бессмертие. И долго этот шумливый комок двигался, удаляясь по спящей улице, сопровождаемый лаем деревенских собак.
Просто, реально и тепло автор рассказывал, как Фомка из Сандомира пробивал себе трудную дорогу в жизни, как он нанялся в услужение к учителю в монастырской школе, как потом получил позволение учиться
с другими учениками, продолжая чистить сапоги и убирать комнату учителя, как сначала над ним
смеялись гордые паничи и как он шаг за шагом обгонял их и первым кончил школу.
Однажды
с ним или
с другим русским воспитанником вышел следующий эпизод: какой-то юный поляк, узнав, что русский товарищ вчера причащался, стал
смеяться над православным обрядом.
Весь дом был тесно набит невиданными мною людьми: в передней половине жил военный из татар,
с маленькой круглой женою; она
с утра до вечера кричала,
смеялась, играла на богато украшенной гитаре и высоким, звонким голосом пела чаще
других задорную песню...
Он
другом был нашего детства,
В Юрзуфе он жил у отца моего,
В ту пору проказ и кокетства
Смеялись, болтали мы, бегали
с ним,
Бросали
друг в
друга цветами.