Неточные совпадения
Татьяна вслушаться желает
В беседы, в общий разговор;
Но всех в гостиной занимает
Такой бессвязный, пошлый вздор;
Всё в них так бледно, равнодушно;
Они клевещут даже скучно;
В бесплодной сухости речей,
Расспросов, сплетен и вестей
Не вспыхнет
мысли в целы сутки,
Хоть невзначай, хоть наобум
Не улыбнется томный ум,
Не дрогнет сердце, хоть для шутки.
И даже глупости
смешнойВ тебе не встретишь, свет пустой.
«Разве возможно такое циническое и
смешное сопоставление?» Разумихин отчаянно покраснел при этой
мысли, и вдруг, как нарочно, в это же самое мгновение, ясно припомнилось ему, как он говорил им вчера, стоя на лестнице, что хозяйка приревнует его к Авдотье Романовне… это уж было невыносимо.
— Конечно, смешно, — согласился постоялец, — но, ей-богу, под
смешным словом
мысли у меня серьезные. Как я прошел и прохожу широкий слой жизни, так я вполне вижу, что людей, не умеющих управлять жизнью, никому не жаль и все понимают, что хотя он и министр, но — бесполезность! И только любопытство, все равно как будто убит неизвестный, взглянут на труп, поболтают малость о причине уничтожения и отправляются кому куда нужно: на службу, в трактиры, а кто — по чужим квартирам, по воровским делам.
Клим Самгин был согласен с Дроновым, что Томилин верно говорит о гуманизме, и Клим чувствовал, что
мысли учителя, так же, как
мысли редактора, сродны ему. Но оба они не возбуждали симпатий, один —
смешной, в другом есть что-то жуткое. В конце концов они, как и все другие в редакции, тоже раздражали его чем-то; иногда он думал, что это «что-то» может быть «избыток мудрости».
Дождь иссяк, улицу заполнила сероватая мгла, посвистывали паровозы, громыхало железо, сотрясая стекла окна, с четырехэтажного дома убирали клетки лесов однообразно коренастые рабочие в синих блузах, в
смешных колпаках — вполне такие, какими изображает их «Симплициссимус». Самгин смотрел в окно, курил и, прислушиваясь к назойливому шороху мелких
мыслей, настраивался лирически.
Может, я очень худо сделал, что сел писать: внутри безмерно больше остается, чем то, что выходит в словах. Ваша
мысль, хотя бы и дурная, пока при вас, — всегда глубже, а на словах —
смешнее и бесчестнее. Версилов мне сказал, что совсем обратное тому бывает только у скверных людей. Те только лгут, им легко; а я стараюсь писать всю правду: это ужасно трудно!
— То есть не
смешной, это ты неправильно. В природе ничего нет
смешного, как бы там ни казалось человеку с его предрассудками. Если бы собаки могли рассуждать и критиковать, то наверно бы нашли столько же для себя
смешного, если не гораздо больше, в социальных отношениях между собою людей, их повелителей, — если не гораздо больше; это я повторяю потому, что я твердо уверен, что глупостей у нас гораздо больше. Это
мысль Ракитина,
мысль замечательная. Я социалист, Смуров.
Без возражений, без раздражения он не хорошо говорил, но когда он чувствовал себя уязвленным, когда касались до его дорогих убеждений, когда у него начинали дрожать мышцы щек и голос прерываться, тут надобно было его видеть: он бросался на противника барсом, он рвал его на части, делал его
смешным, делал его жалким и по дороге с необычайной силой, с необычайной поэзией развивал свою
мысль.
«Сон
смешного человека» и сон Версилова в «Подростке» посвящены этой идее, от которой
мысль Достоевского никогда не могла освободиться.
Давешние «фантастические»
мысли и опасения его (после разговора с Лебедевым) казались ему теперь, при внезапных, но частых припоминаниях, таким несбыточным, невозможным и даже
смешным сном!
Я всегда боюсь моим
смешным видом скомпрометировать
мысль и главную идею.
Напротив, голова ужасно живет и работает, должно быть, сильно, сильно, сильно, как машина в ходу; я воображаю, так и стучат разные
мысли, всё неконченные и, может быть, и
смешные, посторонние такие
мысли: «Вот этот глядит — у него бородавка на лбу, вот у палача одна нижняя пуговица заржавела…», а между тем все знаешь и все помнишь; одна такая точка есть, которой никак нельзя забыть, и в обморок упасть нельзя, и все около нее, около этой точки ходит и вертится.
— Но мне жаль, что вы отказываетесь от этой тетрадки, Ипполит, она искренна, и знаете, что даже самые
смешные стороны ее, а их много (Ипполит сильно поморщился), искуплены страданием, потому что признаваться в них было тоже страдание и… может быть, большое мужество.
Мысль, вас подвигшая, имела непременно благородное основание, что бы там ни казалось. Чем далее, тем яснее я это вижу, клянусь вам. Я вас не сужу, я говорю, чтобы высказаться, и мне жаль, что я тогда молчал…
Смешная. Ну что я мог ей сказать? Она была у меня только вчера и не хуже меня знает, что наш ближайший сексуальный день послезавтра. Это просто все то же самое ее «опережение
мысли» — как бывает (иногда вредное) опережение подачи искры в двигателе.
Странные
мысли приходили ему в голову в эту ночь — одинокие
мысли, то печальные, то жуткие, то мелочно, по-детски,
смешные.
Нередко по этому поводу вспоминались ему чьи-то давным-давно слышанные или читанные им
смешные слова, что человеческая жизнь разделяется на какие-то «люстры» — в каждом люстре по семи лет — и что в течение одного люстра совершенно меняется у человека состав его крови и тела, его
мысли, чувства и характер.
Мысли самые странные,
мысли смешные вертелись в голове моей.
—
Смешная эта Людмила Львовна, — вдруг заговорил генерал, точно продолжая вслух течение своих
мыслей.
Целый день она ходила по цветнику и по фруктовому саду. Беспокойство, которое росло в ней с минуты на минуту, как будто не давало ей сидеть на месте. И все ее
мысли были прикованы к тому неведомому человеку, которого она никогда не видела и вряд ли когда-нибудь увидит, к этому
смешному Пе Пе Же.
У всех главной была одна
мысль: как бы подвести цензора. Особенно это удавалось М.М. Чемоданову, делавшему для цензуры наброски карандашом неоконченными, а потом, уже на подписанном цензором листе, он делал два-три штриха, и появлялся или портрет известного деятеля, или такая поза у какого-нибудь начальствующего лица, что оно выходило в
смешном виде.
— Молчите! — вдруг крикнул Шатов. — Я глуп и неловок, но погибай мое имя в
смешном! Дозволите ли вы мне повторить пред вами всю главную вашу тогдашнюю
мысль… О, только десять строк, одно заключение.
— Я вам должна признаться, у меня тогда, еще с самой Швейцарии, укрепилась
мысль, что у вас что-то есть на душе ужасное, грязное и кровавое, и… и в то же время такое, что ставит вас в ужасно
смешном виде. Берегитесь мне открывать, если правда: я вас засмею. Я буду хохотать над вами всю вашу жизнь… Ай, вы опять бледнеете? Не буду, не буду, я сейчас уйду, — вскочила она со стула с брезгливым и презрительным движением.
— Я, конечно, понимаю застрелиться, — начал опять, несколько нахмурившись, Николай Всеволодович, после долгого, трехминутного задумчивого молчания, — я иногда сам представлял, и тут всегда какая-то новая
мысль: если бы сделать злодейство или, главное, стыд, то есть позор, только очень подлый и…
смешной, так что запомнят люди на тысячу лет и плевать будут тысячу лет, и вдруг
мысль: «Один удар в висок, и ничего не будет». Какое дело тогда до людей и что они будут плевать тысячу лет, не так ли?
— Положим, вы жили на луне, — перебил Ставрогин, не слушая и продолжая свою
мысль, — вы там, положим, сделали все эти
смешные пакости… Вы знаете наверно отсюда, что там будут смеяться и плевать на ваше имя тысячу лет, вечно, во всю луну. Но теперь вы здесь и смотрите на луну отсюда: какое вам дело здесь до всего того, что вы там наделали и что тамошние будут плевать на вас тысячу лет, не правда ли?
— Слушайте, Ставрогин: горы сравнять — хорошая
мысль, не
смешная.
Он дал Прачкину денег и забыл о нём, но Люба Матушкина, точно бабочка, мелькала в глазах у него всё чаще, улыбаясь ему, ласково кивая головой, протягивая длинные хрупкие пальцы руки, и всё это беспокоило его, будя ненужные
мысли о ней. Однажды она попросила у него книг, он подумал, неохотно дал ей, и с той поры между ними установились неопределённые и
смешные отношения: она смотрела на него весёлыми глазами, как бы чего-то ожидая от него, а его это сердило, и он ворчал...
Новые
мысли появлялись всё чаще, и было в них что-то трогательное. Точно цыплята, они проклёвывали серую скорлупу окуровской жизни и, жёлтенькие, лёгкие, пуховые, исчезали куда-то, торопливо попискивая,
смешные, но — невольно возбуждающие добрую улыбку.
Со всем тем нельзя было не признать в нем хорошо воспитанного человека; отпечаток «порядочности» замечался во всем его неуклюжем существе, и лицо его, некрасивое и даже несколько
смешное, выражало привычку
мыслить и доброту.
Благородные
мысли, благородные чувства (их называют также"возвышенными") нередко представляются незрелыми и даже
смешными; но это происходит оттого, что по временам они облекаются в нелепую и напыщенную форму, которая, до известной степени, заслоняет их сущность.
Дьякон стал решать этот вопрос, но ему вспомнилось, какая
смешная фигура была сегодня у Самойленка, и это прервало течение его
мыслей.
Мало того, мы старались до сих пор придавать особенное, какое-то мистическое значение всякому действию Петра, доводя до
смешной точности
мысль, что вся жизнь Петра была посвящена заботе о благе его подданных.
В это время «Пчела» эту
мысль поддерживала, а другие тогдашние петербургские газеты (впрочем, не все) вдруг ополчились против хлопот Бенни и нашли в них нечто столь
смешное и вредоносное, что не давали ему прохода.
Вообще он казался гораздо развязнее, чем вчера, и в то же время проглядывало, что он и робел еще больше вчерашнего. Наружный вид его был особенно любопытен. Г-н Трусоцкий был не только прилично, но и франтовски одет — в легком летнем пиджаке, в светлых брюках в обтяжку, в светлом жилете; перчатки, золотой лорнет, для чего-то вдруг появившийся, белье — были безукоризненны; от него даже пахло духами. Во всей фигуре его было что-то и
смешное и в то же время наводившее на какую-то странную и неприятную
мысль.
— Фу, черт, какой, однако же, у вас
смешной оборот
мыслей! Совсем-таки не повесился (почему повесился?). Напротив — уехал. Я только что сейчас его в вагон посадил и отправил. Фу, как он пьет, я вам скажу! Мы три бутылки выпили, Предпосылов тоже, — но как он пьет, как он пьет! Песни пел в вагоне, об вас вспоминал, ручкой делал, кланяться вам велел. А подлец он, как вы думаете, — а?
«А что, если я сам себе навязал
смешную и предвзятую
мысль? Что, если я, пытливый сердцевед, сам себя одурачил просто-напросто закутившим гоголевским капитаном Копейкиным? Ведь на Урале и среди оренбургского казачества много именно таких монгольских шафранных лиц». И тогда он еще внимательнее приглядывался к каждому жесту и выражению физиономии штабс-капитана, чутко прислушивался к звукам его голоса.
Спешил о редкостях Тамбова
Он у трактирщика узнать.
Узнал не мало он
смешного —
Интриг секретных шесть иль пять;
Узнал, невесты как богаты,
Где свахи водятся иль сваты:
Но занял более всего
Мысль беспокойную его
Рассказ о молодой соседке.
Бедняжка! думает улан:
Такой безжизненный болван
Имеет право в этой клетке
Тебя стеречь — и я, злодей,
Не тронусь участью твоей?
— Ах, нет: это совершенно ложная
мысль! — перебил хозяин. —
Смешного много написано: смешон водевиль, смешон фарс, но это не то… классическая комедия пишется по строгим и особенным правилам.
Преследуя свою
мысль, Г* прикидывается весельчаком; он напрягает последние силы своих способностей, чтобы превращать все в смех и
смешное, рассказывает анекдоты, острит, каламбурит; все это конечно выходит из рук вон плохо, потому что хорошо только то, что натурально.
Надя. Ваша правда. Если я и ошибаюсь, мои
мысли внушены мне любовью к матери, тут не может быть ничего
смешного. Тот, которого называют моим отцом — Всеволод Серпухов, он не мог быть моим отцом. Говорят, он был человек с благородным характером, — и должно быть, это правда, когда моя мать так любила его, что поехала к его родным после его смерти. Такой человек не мог бы иметь любовницею любимую женщину и если б он был мой отец, моя мать была бы законною его женою.
Я смутно почувствовала, что это друг настоящий, верный, что смеющаяся и мечтательная Ирочка — только фея и останется феей моих
мыслей, а эту
смешную, милую девочку я точно давно уже люблю и знаю, буду любить долго, постоянно, всю жизнь, как любила бы сестру, если б она была у меня.
Город унылый и думы унылые…
Целую ночь я сегодня не спал.
Старые образы, образы милые
Вновь пробудились с чарующей силою,
Вновь я безумно всю ночь промечтал.
Нынче проснулся, — досадно и больно.
Вновь прикоснулась насмешка уж к ним.
Слезы к глазам приступают невольно,
Пусто и в
мыслях и в сердце… Довольно!
Сам уж себе становлюсь а
смешным.
Скоро
мысли его приняли течение более правильное: он припоминал себе и страхи, и
смешное, отвратительное гаерство прошлой ночи, и жену свою, с ее любовью, с ее нежными ласками, с ее заботливостью о нем и о доме, с ее детскою игривостью…
Княжна вздрогнула. В этом хохоте ей вдруг послышалось сходство с хохотом, раздавшимся несколько часов тому назад в княжеском парке. Впрочем, это было на минуту. Княжне самой показалась
смешной мелькнувшая в ее голове
мысль.
Эта
смешная сторона происшедшей сцены вызвала более спокойные
мысли.
Петр Верховенский так формулирует Ставрогину сущность шигалевщины: «Горы сровнять — хорошая
мысль, не
смешная.
Сделать ее своей любовницей для того, чтобы она была отнята у него своей матерью, было почти
смешным, и
мысль, что он может быть побежденным кокоткой, отклонившей, как всем теперь известно, когда-то его искания, оскорбляла его самолюбие.
Князь, несмотря на желание, не мог переломить себя — он был взбешен, раздражен оскорблениями, нанесенными ему Анжеликой, тревожась
мыслью потерять Ирену, которая, во-первых, ему нравилась, а во-вторых, ее внезапное исчезновение грозило сделать его до некоторой степени
смешным.
Но Татьяна Алексеевна не нашла ничего
смешного в этой
мысли и коротко ответила...