Неточные совпадения
— Моя бедная мать!.. Что с нею будет? Она не перенесет этого унижения… Нет! Во сто
тысяч раз лучше
смерть, чем эти адские мучения ни в чем неповинного
человека.
Хотя я много читал и еще больше слыхал, что
люди то и дело умирают, знал, что все умрут, знал, что в сражениях солдаты погибают
тысячами, очень живо помнил
смерть дедушки, случившуюся возле меня, в другой комнате того же дома; но
смерть мельника Болтуненка, который перед моими глазами шел, пел, говорил и вдруг пропал навсегда, — произвела на меня особенное, гораздо сильнейшее впечатление, и утонуть в канавке показалось мне гораздо страшнее, чем погибнуть при каком-нибудь кораблекрушении на беспредельных морях, на бездонной глубине (о кораблекрушениях я много читал).
— Смертию
смерть поправ — вот! Значит — умри, чтобы
люди воскресли. И пусть умрут
тысячи, чтобы воскресли тьмы народа по всей земле! Вот. Умереть легко. Воскресли бы! Поднялись бы
люди!
Тут он вспомнил про 12 р., которые был должен Михайлову, вспомнил еще про один долг в Петербурге, который давно надо было заплатить; цыганский мотив, который он пел вечером, пришел ему в голову; женщина, которую он любил, явилась ему в воображении, в чепце с лиловыми лентами;
человек, которым он был оскорблен 5 лет тому назад, и которому не отплатил за оскорбленье, вспомнился ему, хотя вместе, нераздельно с этими и
тысячами других воспоминаний, чувство настоящего — ожидания
смерти и ужаса — ни на мгновение не покидало его.
Всем сотрудникам, ни разу не оставлявшим его редакцию за все время ее существования, выдано было за несколько лет до его кончины по пяти
тысяч рублей, а после его
смерти все лица, близко стоявшие к его газете, остались если не богатыми, то вполне обеспеченными
людьми.
— Я теперь собственно потому опоздал, что был у генерал-губернатора, которому тоже объяснил о моей готовности внести на спасение от голодной
смерти людей триста
тысяч, а также и о том условии, которое бы я желал себе выговорить: триста
тысяч я вношу на покупку хлеба с тем лишь, что самолично буду распоряжаться этими деньгами и при этом обязуюсь через две же недели в Москве и других местах, где найду нужным, открыть хлебные амбары, в которых буду продавать хлеб по ценам, не превышающим цен прежних неголодных годов.
После этого убийства Иоанн, в мрачном отчаянье, созвал Думу, объявил, что хочет идти в монастырь, и приказал приступить к выбору другого царя. Снисходя, однако, на усиленные просьбы бояр, он согласился остаться на престоле и ограничился одним покаянием и богатыми вкладами; а вскоре потом снова начались казни. Так, по свидетельству Одерборна, он осудил на
смерть две
тысячи триста
человек за то, что они сдали врагам разные крепости, хотя сам Баторий удивлялся их мужеству.
Николай знал, что двенадцать
тысяч шпицрутенов была не только верная, мучительная
смерть, но излишняя жестокость, так как достаточно было пяти
тысяч ударов, чтобы убить самого сильного
человека. Но ему приятно было быть неумолимо жестоким и приятно было думать, что у нас нет смертной казни.
Тузенбах. Что ж? После нас будут летать на воздушных шарах, изменятся пиджаки, откроют, быть может, шестое чувство и разовьют его, но жизнь останется все та же, жизнь трудная, полная тайн и счастливая. И через
тысячу лет
человек будет так же вздыхать: «Ах, тяжко жить!» — вместе с тем точно так же, как теперь, он будет бояться и не хотеть
смерти.
Ушёл. Остался я очень удивлён его словами, не верится мне, но вечером Михайла всё подтвердил. Целый вечер рассказывал он мне о жестоких гонениях
людей; оказалось, что за такие речи, как я говорил, и
смертью казнили, и
тысячи народа костьми легли в Сибири, в каторге, но Иродово избиение не прекращается, и верующие тайно растут.
Был у него дядя,
человек бессемейный, долго служил в Муроме у богатого купца в приказчиках и по
смерти своей оставил племяннику с чем-то две
тысячи по́том и кровью нажитых денег.
«Та странная мысль, что из числа тех
тысяч людей, живых, здоровых, молодых и старых, которые с веселым удивлением смотрели на его шляпу, было наверное двадцать
тысяч обреченных на раны и
смерть (может быть, те самые, которых он видел), — поразила Пьера.
В ответ на этот страшный вопрос вы только пожмете плечами и ограничитесь каким-нибудь общим местом, потому что для вас, при вашей манере мыслить, решительно всё равно, умрут ли сотни
тысяч людей насильственной или же своей
смертью: в том и в другом случае результаты одни и те же — прах и забвение.
— Да вот как. Во многих местах десятки
тысяч людей, которые непременно должны умереть в силу обстоятельств с голоду, всякий день сыты. Петербург кормит таких двадцать
тысяч и все «по сущности христианства». А уберите вы эту «сущность» на три дня из этой сторонушки, вот вам и голодная
смерть, а ваши философы этого не видали и не разъяснили.
Идя потом домой, он соображал, что от
смерти будет одна только польза: не надо ни есть, ни пить, ни платить податей, ни обижать
людей, а так как
человек лежит в могилке не один год, а сотни,
тысячи лет, то, если сосчитать, польза окажется громадная.
Еще понятны
смерти Паскаля, Гоголя; но — Шенье, Лермонтов и
тысяча других
людей с только-что, как нам кажется, начавшейся внутренней работой, которая так хорошо, нам кажется, могла быть доделана здесь?
Человек не боится того, что засыпает, хотя уничтожение сознания совершенно такое же, как и при
смерти, не потому, что он рассудил, что он засыпал и просыпался, и потому опять проснется (рассуждение это неверно: он мог
тысячу раз просыпаться и в
тысячу первый не проснуться), — никто никогда не делает этого рассуждения, и рассуждение это не могло бы успокоить его; но
человек знает, что его истинное я живет вне времени, и что потому проявляющееся для него во времени прекращение его сознания не может нарушить его жизни.
Но мало и этого: начиная испытывать ослабление сил и болезни, и глядя на болезни и старость,
смерть других
людей, он замечает еще и то, что и самое его существование, в котором одном он чувствует настоящую, полную жизнь, каждым часом, каждым движением приближается к ослаблению, старости,
смерти; что жизнь его, кроме того, что она подвержена
тысячам случайностей уничтожения от других борющихся с ним существ и всё увеличивающимся страданиям, по самому свойству своему есть только не перестающее приближение к
смерти, к тому состоянию, в котором вместе с жизнью личности наверное уничтожится всякая возможность какого бы то ни было блага личности.
Читатель, без сомнения, догадывается, что это был лишь гнусный подлог, — дело искусных рук того же бродяги Петра Волынского, недостойная память которого заклеймена летописцами как составителя и другой подложной грамоты, причинившей мучительную
смерть тысячам также ни в чем неповинных
людей; но не будем забегать вперед: читатель узнает все это в своем месте.
Та странная мысль, что из числа тех
тысяч людей живых, здоровых, молодых и старых, которые с веселым удивлением смотрели на его шляпу, было наверное 20
тысяч обреченных на раны и
смерть (может быть, те самые, которых он видел) — поразила Пьера.
Тридцать миллионов погибло за учение мира на войнах;
тысячи миллионов погибло в мучительной жизни из-за учения мира, но не только миллионов, даже
тысяч, даже десятков, даже ни одного
человека я не знаю, который бы погиб
смертью или мучительной жизнью с голода или холода из-за учения Христа.
Долголетним военным опытом он знал и старческим умом понимал, что руководить сотнями
тысяч человек, борющихся с
смертью, нельзя одному
человеку, и знал, что решают участь сраженья не распоряжения главнокомандующего, не место, на котором стоят войска, не количество пушек и убитых
людей, а та неуловимая сила, называемая духом войска, и он следил за этою силой и руководил ею, насколько это было в его власти.
Ведь мало того, что убивают
тысячами, сотнями
тысяч, а еще и убивают как-то особенно, с каким-то дьявольским вывертом, грохотом, ревом, огнем; пока придет
смерть, еще
тысячу раз напугают
человека до сумасшествия, всю его душу измочалят своими фокусами и неожиданностями!