Неточные совпадения
И опять в воображении ее возникло вечно гнетущее ее материнское сердце жестокое воспоминание
смерти последнего, грудного
мальчика, умершего крупом, его похороны, всеобщее равнодушие пред этим маленьким розовым гробиком и своя разрывающая сердце одинокая боль пред бледным лобиком с вьющимися височками, пред раскрытым и удивленным ротиком, видневшимся из гроба в ту минуту, как его закрывали розовою крышечкой с галунным крестом.
— Не то что
смерть этого старика, — ответил он, — не одна
смерть; есть и другое, что попало теперь в одну точку… Да благословит Бог это мгновение и нашу жизнь, впредь и надолго! Милый мой, поговорим. Я все разбиваюсь, развлекаюсь, хочу говорить об одном, а ударяюсь в тысячу боковых подробностей. Это всегда бывает, когда сердце полно… Но поговорим; время пришло, а я давно влюблен в тебя,
мальчик…
Мальчик еще при жизни отца находился под руководством Бахарева и жил в его доме; после
смерти Александра Привалова Бахарев сделался опекуном его сына и с своей стороны употребил все усилия, чтобы дать всеми оставленному сироте приличное воспитание.
По
смерти ее с обоими
мальчиками случилось почти точь-в-точь то же самое, что и с первым, Митей: они были совершенно забыты и заброшены отцом и попали все к тому же Григорию и также к нему в избу.
С тех пор, с самой его
смерти, она посвятила всю себя воспитанию этого своего нещечка
мальчика Коли, и хоть любила его все четырнадцать лет без памяти, но уж, конечно, перенесла с ним несравненно больше страданий, чем выжила радостей, трепеща и умирая от страха чуть не каждый день, что он заболеет, простудится, нашалит, полезет на стул и свалится, и проч., и проч.
Я вдруг живо почувствовал и
смерть незнакомого
мальчика, и эту ночь, и эту тоску одиночества и мрака, и уединение в этом месте, обвеянном грустью недавней
смерти… И тоскливое падение дождевых капель, и стон, и завывание ветра, и болезненную дрожь чахоточных деревьев… И страшную тоску одиночества бедной девочки и сурового отца. И ее любовь к этому сухому, жесткому человеку, и его страшное равнодушие…
Но, с другой стороны, ей было до
смерти жаль
мальчика, эту последнюю надежду и будущую опору семьи.
Еще прошу тебя отыскать в Ларинской гимназии сына нашего Вильгельма-покойника. Спроси там Мишу Васильева (он под этим псевдонимом после
смерти отца отдан сестре его Устинье Карловне Глинке).
Мальчик с дарованиями, только здесь был большой шалун, — теперь, говорят, исправился. — Скажи ему, что я тебя просил на него взглянуть.
Вольховского биографию мне прислал Малиновский давно. Спасибо ему, что он напечатал, но напрасно тут слишком много казенного формуляра. Я и после
смерти доброй моей Марьи не перестаю писать к Малиновскому и к его сыну. Кажется,
мальчик умный и способный. Что-то его ждет впереди?
Левушка Крутицын был
мальчик нервный и впечатлительный; он не выдержал перед мыслью о предстоящей семейной разноголосице и поспешил произнести суд над укоренившимися в семье преданиями, послав себе вольную
смерть.
«Булатный кинжал твой прорвал мою белую грудь, а я приложила к ней мое солнышко, моего
мальчика, омыла его своей горячей кровью, и рана зажила без трав и кореньев, не боялась я
смерти, не будет бояться и мальчик-джигит».
Мальчик, кажется, избегнул
смерти и болезни своею чрезвычайною слабостью: он родился преждевременно и был не более, как жив; слабый, худой, хилый и нервный, он иногда бывал не болен, но никогда не был здоров.
Гурмыжская. Не знаю. Я его готовила в военную службу. После
смерти отца он остался
мальчиком пятнадцати лет, почти без всякого состояния. Хотя я сама была молода, но имела твердые понятия о жизни и воспитывала его по своей методе. Я предпочитаю воспитание суровое, простое, что называется, на медные деньги; не по скупости — нет, а по принципу. Я уверена, что простые люди, неученые, живут счастливее.
Весной, когда сошел снег, в овраге около кладбища нашли два полусгнивших трупа — старухи и
мальчика, с признаками насильственной
смерти.
Много замечал Илья, но всё было нехорошее, скучное и толкало его в сторону от людей. Иногда впечатления, скопляясь в нём, вызывали настойчивое желание поговорить с кем-нибудь. Но говорить с дядей не хотелось: после
смерти Еремея между Ильёй и дядей выросло что-то невидимое, но плотное и мешало
мальчику подходить к горбуну так свободно и близко, как раньше. А Яков ничего не мог объяснить ему, живя тоже в стороне ото всего, но на свой особый лад.
Но тут поняла и она, что нет и у нее прощения и не будет никогда — и сама
смерть не покроет оскорбления, нанесенного ее чистому, материнскому лону. И только Саша,
мальчик ее, в одну эту минуту жестокого сознания возрос до степени высочайшей, стал сокровищем воистину неоцененным и в мире единственным. «В нем прощу я отца», — подумала она, но мужу ничего не сказала.
Он хотел уверить себя, что никакой опасности нет, что отсутствие Кубика объяснится со временем какой-нибудь пустой случайностью, что верховые по дороге просто померещились
мальчику от страха, и хотя ему удавалось на короткие минуты обмануть свой ум, но в глубине души он ясно и безошибочно видел, как на него надвигалась грозная, неотвратимая
смерть.
Дай им,
заплесневшим в радости,
скорой
смерти времени,
чтоб стали дети, должные подрасти,
мальчики — отцы,
девочки — забеременели.
— Нет, — отвечала она, — я не могу забыть оказанной тобою услуги, хотя тот Алеша, который спас меня от
смерти, вовсе не похож, на того, которого теперь перед собою вижу. Ты тогда был добрый
мальчик, скромный и учтивый, и все тебя любили, а теперь… я не узнаю тебя!
— Мне давно было известно, — сказал король, — что ты добрый
мальчик; но третьего дня ты оказал великую услугу моему народу и за то заслуживаешь награду. Мой главный министр донес мне, что ты спас его от неизбежной и жестокой
смерти.
И все догадались потом, что
мальчик умер, но никого эта
смерть не взволновала и не испугала: здесь она была тем обыкновенным и простым, чем кажется она, вероятно, на войне.
Двое из них умерли от скарлатины в больнице; вскоре после их
смерти заболел и последний — худой, некрасивый
мальчик лет восьми.
Кризис был очень тяжелый.
Мальчик два дня находился между жизнью и
смертью. Все это время я почти не уходил от Декановых. Два раза был консилиум. Мать выглядела совсем как помешанная.
Старая графиня Ростова, при вести о
смерти сына Пети, сходит с ума. «В бессильной борьбе с действительностью, мать, отказываясь верить в то, что она могла жить, когда был убит цветущий жизнью ее любимый
мальчик, спасалась от действительности, в мире безумия».
— Я был бы рад надежде не меньше вас, Ольга, но ее нет, — ответил Цветков. — Нужно глядеть чудовищу прямо в глаза. У
мальчика бугорчатка мозга, и нужно постараться приготовить себя к его
смерти, так как от этой болезни никогда не выздоравливают.
Впоследствии, встретив эту самую мысль у Сократа в его ответной речи судьям, приговорившим его к
смерти, я был поражен: откуда мог взять эту мысль я, будучи
мальчиком и невеждою. Но тем не менее, как бы там ни было, а мы сошлись с Сократом в то время, когда я знал о «великом старце» только то, что, судя по виденным некогда бюстам этого мудреца, он был очень некрасив и, очевидно, не имел военной выправки, без которой человеку трудно держать себя с достоинством в хорошем обществе.
Это была смертельная послеродовая болезнь Александры Михайловны. Через несколько дней она умерла. Леонид Николаевич горько винил в ее
смерти берлинских врачей. Врачей в таких случаях всегда винят, но, судя по его рассказу, отношение врачей действительно было возмутительное. Новорожденного
мальчика Данилу взяла к себе в Москву мать Александры Михайловны, а Леонид Николаевич со старшим
мальчиком Димкою и своего матерью Настасьей Николаевной поселился на Капри, где в то время жил Горький.
Два раза посылала она на квартиру Палтусова.
Мальчик и кучер отвечали каждый раз одно и то же, что Андрей Дмитрич в Петербурге, «адреса не оставляли, а когда будут назад — неизвестно». Кому телеграфировать? Она не знала. Ее брат придумал, послал депешу к одному сослуживцу, чтобы отыскать Палтусова в отелях… Ждали четыре дня. Пришла депеша, что Палтусов стоит у Демута. Туда телеграфировали, что Марья Орестовна очень больна — «при
смерти», велела она сама прибавить. Получен ответ: «Буду через два дня».
После
смерти их любимого
мальчика Ванечки Толстой пишет одному из своих друзей: «Больше чем когда-нибудь, теперь, когда она так страдает, чувствую всем существом истину слов, что муж и жена не отдельные существа, а одно».
Ксению Яковлевну, оставшуюся на ее попечении после
смерти малолетним ребенком, Антиповна любила чисто материнской любовью. Ей не привел Господь направить нежность материнского сердца на собственных детей. Двое было их,
мальчик и девочка, да обоих Бог прибрал в младенчестве, а там и муж был убит в стычке с кочевниками. Одна-одинешенька оставалась Антиповна и все свое любящее сердце отдала своей питомице. Ксения Яковлевна на ее глазах росла, выросла, но для нее оставалась той же Ксюшенькой.
— Не боитесь ли, высокопочтеннейший господин, — сказал Варфоломей, нежно осклабляясь, — чтобы, в случае
смерти этого
мальчика, не отвечали вы или этот почтеннейший господин?.. Не бойтесь, не бойтесь: этот
мальчик — холоп.
Кроме того, когда она могла уже рассуждать спокойно, она поняла, что
смерть ребенка не была неожиданностью. Он был всегда болезненный и хилый, а воспаление, или даже, как определил Столетов, паралич мозга, если бы и мог быть излечен, оставил бы на всю жизнь след в ослаблении умственных способностей
мальчика.
— Наш бедный
мальчик с самого рождения был обречен
смерти, — грустно перебила его она. — Быть может, Господь Бог именно и посылает эту девочку нам в утешение… Съезди, привези ее, Ося, я с нетерпением буду ждать вас.
Она смотрит на пол — роковой голыш у кровати; оглядывается — вдоль стены висит Мартын… Посинелое лицо, подкатившиеся под лоб глаза, рыжие волосы, дыбом вставшие, — все говорит о насильственной
смерти. Крепкий сук воткнут в стену, и к нему привязана веревка. Нельзя сомневаться: он убил Ганне по какому-нибудь подозрению и после сам удавился. Русским не за что губить старушку и
мальчика, живших в нищенской хижине.
Ипполитов (тихо Сергею Петровичу). Видно, в доме отца твоего не вывелись еще
мальчики, которые женятся, имеют сами детей и до
смерти остаются все
мальчиками! (Сергей Петрович молча жмет ему руку.)
Но и после
смерти горбуна, одни напоминания о нем были величайшим пугалом для семилетнего ума
мальчика.
Она лежала у себя в спальне и почти ни на шаг не отпускала от себя сына, который, впрочем, присутствовал на одной панихиде.
Мальчик был поражен
смертью отца и плакал навзрыд.
— Валя! — испуганно шепнула Настасья Филипповна.
Мальчик глубоко вздохнул, но не пошевелился, словно окованный сном
смерти.
Я долго не верила, и другие мне тоже говорили: «Поверь, это он к тебе подлещается, потому что у тебя свое хозяйство, а все поляки льстивые», но это же ведь глупость, и я этому никогда ни за что не поверю, потому что есть всякие люди в каждом народе, но когда по весне мой
мальчик заболел при
смерти, так Апрель Иваныч над ним ночей не спал, и теперь дитя его, можно сказать, больше меня любит.
Когда они слушали приказ Наполеона, представлявшего им за их увечья и
смерть в утешение слова потомства о том, что и они были в битве под Москвою, они кричали: «Vive l’Empereur!» [Да здравствует император!] точно так же, как они кричали: «Vive l’Empereur», при виде изображения
мальчика, протыкающего земной шар палочкой от бильбоке, точно так же, они кричали бы «Vive l’Empereur» при всякой бессмыслице, которую бы им сказали.
И среди всего этого мутно-красного, темного темнотою
смерти, она еще различала образ своего ползающего
мальчика, только его и видела остатками зрения; изгибаясь с нечеловеческой силой, тянулась к нему синими руками и синим вздутым лицом.