Неточные совпадения
— Пойдемте к
мама! — сказала она, взяв его зa руку. Он долго не мог ничего сказать, не столько потому, чтоб он боялся словом испортить высоту своего чувства, сколько потому, что каждый раз, как он хотел сказать что-нибудь, вместо слов, он чувствовал, что у него вырвутся
слезы счастья. Он взял ее руку и поцеловал.
Начинает тихо, нежно: «Помнишь, Гретхен, как ты, еще невинная, еще ребенком, приходила с твоей
мамой в этот собор и лепетала молитвы по старой книге?» Но песня все сильнее, все страстнее, стремительнее; ноты выше: в них
слезы, тоска, безустанная, безвыходная, и, наконец, отчаяние: «Нет прощения, Гретхен, нет здесь тебе прощения!» Гретхен хочет молиться, но из груди ее рвутся лишь крики — знаете, когда судорога от
слез в груди, — а песня сатаны все не умолкает, все глубже вонзается в душу, как острие, все выше — и вдруг обрывается почти криком: «Конец всему, проклята!» Гретхен падает на колена, сжимает перед собой руки — и вот тут ее молитва, что-нибудь очень краткое, полуречитатив, но наивное, безо всякой отделки, что-нибудь в высшей степени средневековое, четыре стиха, всего только четыре стиха — у Страделлы есть несколько таких нот — и с последней нотой обморок!
Его глаза сверкали — это я ясно помню. В лице его я не заметил чего-нибудь вроде чистой жалости,
слез — плакали лишь
мама, Лиза да Лукерья. Напротив, и это я очень хорошо запомнил, в лице его поражало какое-то необыкновенное возбуждение, почти восторг. Я побежал за Татьяной Павловной.
Мама только кланялась, но, впрочем, конфузилась, наконец обернулась ко мне и со
слезами, блеснувшими на глазах, проговорила: «Прощай, голубчик!»
Мама стала просить их обоих «не оставить сиротки, все равно он что сиротка теперь, окажите благодеяние ваше…» — и она со
слезами на глазах поклонилась им обоим, каждому раздельно, каждому глубоким поклоном, именно как кланяются «из простых», когда приходят просить о чем-нибудь важных господ.
— Папа, дайте
маме цветок! — подняла вдруг свое смоченное
слезами лицо Ниночка.
Мама,
Пусть гибну я, любви одно мгновенье
Дороже мне годов тоски и
слез.
Варя(сквозь
слезы). Этим,
мама, шутить нельзя.
Я в 6 часов уходил в театр, а если не занят, то к Фофановым, где очень радовался за меня старый морской волк, радовался, что я иду на войну, делал мне разные поучения, которые в дальнейшем не прошли бесследно. До
слез печалились Гаевская со своей доброй
мамой. В труппе после рассказов Далматова и других, видевших меня обучающим солдат, на меня смотрели, как на героя, поили, угощали и платили жалованье. Я играл раза три в неделю.
Кручинина (садится у стола). Какое злодейство, какое злодейство! Я тоскую об сыне, убиваюсь; меня уверяют, что он умер; я обливаюсь
слезами, бегу далеко, ищу по свету уголка, где бы забыть свое горе, а он манит меня ручонками и кличет:
мама,
мама! Какое злодейство! (Рыдая, опускает голову на стол.)
На другое утро
мама сидела под окошком и, глядя на проходящие толпы, утирала
слезы платком. Не помню последовательности погребальной процессии, но я уже знал, что вскорости повезут тело государя Александра Павловича.
— Люди добрые, заступитесь за меня! — отчаянно вскрикнула боярышня, кидаясь в толпу сердобольных нянь,
мам и сенных девушек, так недавно ливших о ней горячие
слезы и оказывавших ей столько искреннего участия.
«Вот она села в пролетку, вот извозчик круто заворачивает лошадь назад, вот, подъезжая к углу,
мама бросает последний взгляд на подъезд», — думал Буланин, глотая
слезы, и все-таки ступенька за ступенькой подымался вверх.
Надя (со
слезами, но сдерживая их). Ничего вы не знаете, вот! И бедные богатым не родня… Моя
мама была бедная, хорошая… Вы не понимаете бедных!.. Вы вот даже тетю Таню не понимаете…
Елена. Что же,
мама… это для меня партия хорошая. Чего ж ждать-то? Мы живем на последнее, изо дня в день, а впереди нам грозит нищета. Ни к физическому, ни к умственному труду я не способна — я не так выросла, не так воспитана. (Со
слезами). Я хочу жить,
мама, жить, наслаждаться! Так лучше ведь идти за Андрюшу, чем весь свой век сидеть в бедном угле с бессильной злобой на людей.
Елена. Ну, полно же,
мама, прочь эти
слезы!..
— Милости просим, — пробормотал он, краснея до
слез и не зная, как и что солгать. — Я очень рад, — продолжал он, стараясь улыбнуться, — но… Зина уехала, а
мама больна.
—
Мама, — сказала я, отряхаясь от
слез, как собака от воды. — А какая рифма на «кумира»? Тамара?
Хвостик был любимцем девочки. Оля считалась Хвостиковой
мамой…
Слезы градом посыпались из ее глаз… Простирая покрасневшие от холода пальчики по направлению к забору, Оля опустилась на колени прямо на низенький сугроб наметенного снега и залепетала...
—
Мама! — могла только выговорить девушка, и горячие
слезы, детские, сладкие, оросили руки и лицо баронессы.
Через минут десять мы уже уписывали принесенные снизу сторожем мои лакомства, распаковывали вещи, заботливо уложенные няней. Я показала княжне мою куклу Лушу. Но она даже едва удостоила взглянуть, говоря, что терпеть не может кукол. Я рассказывала ей о Гнедке, Милке, о Гапке и махровых розах, которые вырастил Ивась. О
маме, няне и Васе я боялась говорить, они слишком живо рисовались моему воображению: при воспоминании о них
слезы набегали мне на глаза, а моя новая подруга не любила
слез.
— Поцелуйте
маму, — шепнула я ей, силясь сдержать
слезы.
Мы с
мамой встали с колен, вытирая невольные
слезы…
Я осыпала мою
маму самыми нежными названиями, на которые так щедра наша чудная Украина: «серденько мое», «ясочка», «гарная мамуся» писала я и обливала мое письмо
слезами умиления.
Я видела сквозь
слезы эти простодушные, любящие лица, слышала искренние пожелания «доброй панночке» и, боясь сама разрыдаться навзрыд, поспешно села в бричку с
мамой и Васей.
На другой день, в 10-м часу утра, мы все трое были уже на кладбище, перед могилкою моего почившего друга. Мы опустились на колени перед зеленым холмиком, покрытым цветами.
Мама проговорила со
слезами на глазах...
Горькие
слезы хлынули из глаз девочки. Она бросилась на пол с громким рыданием, звала
маму, няню, Павлика, как будто они могли услышать ее за несколько десятков верст. Разумеется, никто не приходил и никто не откликался на её крики. Тогда Тася вскочила на ноги и, подбежав к плотно запертой двери, изо всей силы стала колотить в нее ногами, крича во все горло...
«Бедный Андрюша! — подумала Тася, — и он сирота, как и Карлуша. У той папа умер, и она успокоиться не может по нему до сих пор; y этого
мама, и он о ней со
слезами вспоминает. A y неё, Таси, есть добрая, милая, ласковая
мама, и она, Тася, так много горького причинила ей! Сколько горя и печали! Должно быть много, очень много, если добрая
мама решила отдать ее так далеко от себя».
— Да! Да! Возьмем ее,
мама! Возьмем скорее отсюда! — взволнованные и потрясенные говорили сквозь
слезы Тарочка и Митюша.
— Андрюшей. Так меня
мама называла. Она тоже у дяди жила сначала и тоже по проволоке ходила, как Петька теперь. И раз сорвалась, упала на иол мимо сетки, и тут же умерла. Бедная мамочка, я ее очень любил! — и крупные
слезы блеснули в глубоких тоскливых глазах Андрюши.
Я ласкалась к отцу, и сердце мое уже не разрывалось тоскою по покойной
маме, — оно было полно тихой грусти… Я плакала, но уже не острыми и больными
слезами, а какими-то тоскливыми и сладкими, облегчающими мою наболевшую детскую душу…
— А я так очень несчастна, страшно несчастна, Юлико! — вырвалось у меня, и вдруг я разрыдалась совсем по-детски, зажимая глаза кулаками, с воплями и стонами, заглушаемыми подушкой. Я упала на изголовье больного и рыдала так, что, казалось, грудь моя разорвется и вся моя жизнь выльется в этих
слезах. Плача, стеная и всхлипывая, я рассказала ему, что папа намерен жениться, но что я не хочу иметь новую
маму, что я могу любить только мою покойную деду и т. д., и т. д.
Любы Конопацкой мне больше не удалось видеть. Они были все на даче. Накануне нашего отъезда
мама заказала в церкви Петра и Павла напутственный молебен. И горячо молилась, все время стоя на коленях, устремив на образ светившиеся внутренним светом, полные
слез глаза, крепко вжимая пальцы в лоб, грудь и плечи. Я знал, о чем так горячо молилась
мама, отчего так волновался все время папа: как бы я в Петербурге не подпал под влияние нигилистов-революционеров и не испортил себе будущего.
— Милый мой, — лепетала я сквозь
слезы, — твоя
мама достигла намеченной цели, достигла того, чего она так страстно желала, к чему так стремилась…
— О, папа… папа… — шептала она, не будучи в силах писать, так как глаза ее затуманивались
слезами. — Как я огорчила тебя… Но ты мне простишь… И
мама простит… Милые, дорогие мои… Ведь я же теперь раба, раба его! Он говорит, что если я не буду его слушаться, он опозорит меня… И ко всему этому он не любит меня… Что делать, что делать… Нет, я не напишу вам этого, чтобы не огорчать вас… Он честный человек, он честный…
— Она едет к родителям, в свою семью, а я, Бог знает, еще увижу ли свою
маму… — сквозь
слезы проговорила молодая девушка.
—
Мама,
мама… — задыхаясь от волнения, говорил молодой офицер, и
слезы крупными каплями падали из его глаз.
— Нет, нет, я не отказываюсь, я не хочу ни в Покровское, ни в пансион, прости меня, я хочу только поскорей увидеть
маму, обвенчаться с тобой и уехать за границу, — заметила Рена, поспешно утирая все еще продолжавшие навертываться на глаза
слезы.
— Мне, — говорит, — что такое поросяты… тьфу! Я даже таты и
мамы не жалею, а
слезы у меня так… я не знаю отчего… Может быть, от ветра льются.
И продолжала смотреть. Но, когда у Юры отяжелели глаза и со всею своею тоской и
слезами он начал проваливаться в сон, вдруг
мама стала перед кроваткой на колени и начала часто-часто, крепко-крепко целовать Юру. Но поцелуи были мокрые, горячие и мокрые.
Но плакать я тогда еще не мог, мысль о Сашеньке и
маме как бы сушила
слезы.
«Милая, голубушка
мама! — писал он, и опять глаза его затуманились
слезами, и ему надо было вытирать их рукавом халата, чтобы видеть то, что он пишет. — Как я не знал себя, не знал всю силу той любви к тебе и благодарности, которая всегда жила в моем сердце! Теперь я знаю и чувствую, и когда вспоминаю наши размолвки, мои недобрые слова, сказанные тебе, мне больно и стыдно и почти непонятно. Прости же меня и вспоминай только то хорошее, если что было такого во мне.
—
Мама, мне его надо. За что я так пропадаю,
мама?… — Голос ее оборвался,
слезы брызнули из глаз, и она, чтобы скрыть их, быстро повернулась и вышла из комнаты. Она вышла в диванную, постояла, подумала и пошла в девичью. Там старая горничная ворчала на молодую девушку, запыхавшуюся, с холода прибежавшую с дворни.
И плакала она не так, как
мама: лицо оставалось неподвижным, и только
слезы быстро-быстро капали одна за другою — не успевала скатиться одна, как уже догоняла другая.
— Вот он! — сказала
мама, глаза у которой краснели от
слез, видимо недавних, так как в руках она мяла белый кружевной платок.