Неточные совпадения
«
Слезами и сердцем,
а не пером благодарю вас, милый, милый брат, — получил он ответ с той стороны, —
не мне награждать за это: небо наградит за меня! Моя благодарность — пожатие руки и долгий, долгий взгляд признательности! Как обрадовался вашим подаркам бедный изгнанник! он все „смеется“ с радости и оделся в обновки.
А из
денег сейчас же заплатил за три месяца долгу хозяйке и отдал за месяц вперед. И только на три рубля осмелился купить сигар, которыми
не лакомился давно,
а это — его страсть…»
— Вот ращу дочь,
а у самого кошки на душе скребут, — заметил Тарас Семеныч, провожая глазами убегавшую девочку. — Сам-то стар становлюсь,
а с кем она жить-то будет?.. Вот нынче какой народ пошел: козырь на козыре. Конечно, капитал будет,
а только
деньгами зятя
не купишь, и через золото большие
слезы льются.
Иду я домой во
слезах — вдруг встречу мне этот человек, да и говорит, подлец: «Я, говорит, добрый, судьбе мешать
не стану, только ты, Акулина Ивановна, дай мне за это полсотни рублей!»
А у меня
денег нет, я их
не любила,
не копила, вот я, сдуру, и скажи ему: «Нет у меня
денег и
не дам!» — «Ты, говорит, обещай!» — «Как это — обещать,
а где я их после-то возьму?» — «Ну, говорит, али трудно у богатого мужа украсть?» Мне бы, дурехе, поговорить с ним, задержать его,
а я плюнула в рожу-то ему да и пошла себе!
Вы схитрили, чтобы чрез
слезы деньги выманить, но ведь сами же вы клянетесь, что исповедь ваша имела и другую цель, благородную,
а не одну денежную; что же касается до
денег, то ведь они вам на кутеж нужны, так ли?
Верите ли вы теперь благороднейшему лицу: в тот самый момент, как я засыпал, искренно полный внутренних и, так сказать, внешних
слез (потому что, наконец, я рыдал, я это помню!), пришла мне одна адская мысль: «
А что,
не занять ли у него в конце концов, после исповеди-то,
денег?» Таким образом, я исповедь приготовил, так сказать, как бы какой-нибудь «фенезерф под
слезами», с тем, чтоб этими же
слезами дорогу смягчить и чтобы вы, разластившись, мне сто пятьдесят рубликов отсчитали.
С тем я и ушел. Много я
слез через эту бабу пролил! И Христос ее знает, что на нее нашло! Знаю я сам, что она совсем
не такая была, какою передо мной прикинулась; однако и
денег ей сулил, и извести божился — нет, да и все тут.
А не то возьмет да дразнить начнет:"Смотри, говорит, мне лесничий намеднись платочек подарил!"
Таким образом, победа обошлась ему очень легко. Он сделал гнусность, по-видимому, даже
не подозревая, что это гнусность: что она такое, чтобы стеснять ради нее свою совесть? Он предлагал ей
денег, она отказалась — это уж ее дело.
Не он один, все так делают.
А впрочем, все-таки недурно, что обошлось без
слез, без упреков. Это доказывает, что она умна.
Не видались мы с ней года три,
а встретила меня чуть
не со
слезами; два раза была у меня, предлагала
денег…
Ее темные, ласковые глаза налились
слезами, она смотрела на меня, крепко прикусив губы,
а щеки и уши у нее густо покраснели. Принять десять копеек я благородно отказался,
а записку взял и вручил сыну одного из членов судебной палаты, длинному студенту с чахоточным румянцем на щеках. Он предложил мне полтинник, молча и задумчиво отсчитав
деньги мелкой медью,
а когда я сказал, что это мне
не нужно, — сунул медь в карман своих брюк, но —
не попал, и
деньги рассыпались по полу.
К зиме я всегда старался продвинуться на юг, где потеплей,
а если меня на севере снег и холод заставал, тогда я ходил по монастырям. Сначала, конечно, косятся монахи, но покажешь себя в работе — и они станут ласковее, — приятно им, когда человек хорошо работает,
а денег не берёт. Ноги отдыхают,
а руки да голова работают. Вспоминаешь всё, что видел за лето, хочешь выжать из этого бремени чистую пищу душе, — взвешиваешь, разбираешь, хочешь понять, что к чему, и запутаешься, бывало, во всём этом до
слёз.
Афоня. Батюшки! Сил моих нет! Как тут жить на свете? За грехи это над нами! Ушла от мужа к чужому. Без куска хлеба в углу сидела, мы ее призрели, нарядили на свои трудовые
деньги! Брат у себя урывает, от семьи урывает,
а ей на тряпки дает,
а она теперь с чужим человеком ругается над нами за нашу хлеб-соль. Тошно мне! Смерть моя!
Не слезами я плачу,
а кровью. Отогрели мы змею на своей груди. (Прислоняется к забору.) Буду ждать, буду ждать. Я ей все скажу, все, что на сердце накипело.
Бородкин. Вы
не думайте, Селиверст Потапыч, чтобы я польстился на
деньги, или там на приданое, ничего этого нет; мне что приданое, бог с ним, потому у меня и своего довольно;
а как собственно я оченно влюблен в Авдотью Максимовну. Стараюсь об ней, примерно,
не думать — никак невозможно, потому это сверх моих чувств. Поверите ли, Селиверст Потапыч, сядешь это вечером дома к окну, возьмешь гитару собственно как для увеселения себя, — такая найдет на тебя тоска, что даже до
слез.
У Ани еще блестели на глазах
слезы, но она уже
не помнила ни о матери, ни о
деньгах, ни о своей свадьбе,
а пожимала руки знакомым гимназистам и офицерам, весело смеялась и говорила быстро...
— Я знаю, вы его полюбите, моего Пашеньку, — продолжала старушка: — он такой славный! Верите ли, году
не проходит, чтобы он мне
денег не присылал, и Аннушке, моей дочери, тоже много помогает;
а все из одного жалованья! Истинно век благодарю Бога, — заключила она со
слезами на глазах; — что дал Он мне такое дитя.
При дальнейших размышлениях выходило, что и у Нюточки
не совсем-то ловко взять
деньги: станет подозревать, догадается, пойдут
слезы, драмы и прочее,
а лучше махнуть так, чтоб она узнала об этом только по письму, уже после отъезда; тогда дело короче будет.
Взяла
деньги Пелагея, медленно отошла к бабьему куту и, выдвинув из-под лавки укладку, положила туда
деньги. На глазах опять
слезы у ней показались,
а Абрам стоял перед братом, ровно
не в себе — вымолвить слова
не может.
— Полноте, полноте, вы опять за
слезы! — вскликнул Сивков. — По-моему, вам бы теперь отдохнуть, успокоиться. Семеновна, — прибавил он, обращаясь к жене, — и вы, сношеньки, подите-ка, мои матушки, успокойте Авдотью Марковну.
А завтра поезжайте с ней за покупками.
А ежели у вас, Авдотья Марковна, в
деньгах может быть недостача, так вы об этом
не извольте беспокоиться — чем могу служить, все для вас и для Марка Данилыча сделаю.
— Молчи! — крикнул на нее Ширяев, и даже
слезы выступили у него на глазах от гнева. — Это ты их избаловала! Ты! Ты всему виновата! Он нас
не почитает, богу
не молится,
денег не зарабатывает! Вас десятеро,
а я один! Из дому я вас выгоню!
— Это значит продать себя за
деньги!? — вспыхнул Владимир Николаевич. — Нет, уж извините, я на это
не пойду. Мне моя свобода дороже всего. Переносить бабьи
слезы, сцены ревности, нянчиться с женой весь век! Да ни за что на свете. Спасибо, мне и так от бабья достается.
А тут на законном-то основании. Да через неделю сбежишь.