Неточные совпадения
Мужчины вскакивали со стульев и
бежали отнимать у
слуг блюда, чтобы с необыкновенною ловкостию предложить их дамам.
И как только хорунжего
слуги пустили меня, я
побежал на воеводин двор продавать жемчуг и расспросил все у служанки-татарки.
Коль в доме станут воровать,
А нет прилики вору,
То берегись клепать,
Или наказывать всех сплошь и без разбору:
Ты вора этим не уймёшь
И не исправишь,
А только добрых
слуг с двора
бежать заставишь,
И от меньшой беды в большую попадёшь.
Верхом, в глуши степей нагих,
Король и гетман мчатся оба.
Бегут. Судьба связала их.
Опасность близкая и злоба
Даруют силу королю.
Он рану тяжкую свою
Забыл. Поникнув головою,
Он скачет, русскими гоним,
И
слуги верные толпою
Чуть могут следовать за ним.
Слуги проявляли необыкновенную деятельность: они продолжали бросаться вон и возвращаться
бегом, каждый с каким-нибудь блюдом, и скоро заставили весь стол, так что скатерти стало не видно.
Томил его несколько вначале арест
слуги, но скорая болезнь, а потом и смерть арестанта успокоили его, ибо умер тот, по всей очевидности (рассуждал он тогда), не от ареста или испуга, а от простудной болезни, приобретенной именно во дни его
бегов, когда он, мертво пьяный, валялся целую ночь на сырой земле.
— Скажи Кирилу Петровичу, чтоб он скорее убирался, пока я не велел его выгнать со двора… пошел! —
Слуга радостно
побежал исполнить приказание своего барина; Егоровна всплеснула руками. «Батюшка ты наш, — сказала она пискливым голосом, — погубишь ты свою головушку! Кирила Петрович съест нас». — «Молчи, няня, — сказал с сердцем Владимир, — сейчас пошли Антона в город за лекарем». — Егоровна вышла.
Между тем испуганные
слуги разбудили мою мать; она бросилась из своей спальни ко мне в комнату, но в дверях между гостиной и залой была остановлена казаком. Она вскрикнула, я вздрогнул и
побежал туда. Полицмейстер оставил бумаги и вышел со мной в залу. Он извинился перед моей матерью, пропустил ее, разругал казака, который был не виноват, и воротился к бумагам.
Вот едет он путем-дорогою, со своими
слугами верными, по пескам сыпучиим, по лесам дремучиим, и откуда ни возьмись налетели на него разбойники, бусурманские, турецкие да индейские нехристи поганые; и, увидя беду неминучую, бросает честной купец свои караваны богатые со прислугою своей верною и
бежит в темны леса.
— Нимало не шучу. Говорю тебе:
бежать надо — и
бежим. Ждать здесь нечего. Спасать шкуру я согласен, но украшать или приспосабливать ее —
слуга покорный! А я же кстати и весточку тебе такую принес, что как раз к нашему
побегу подходит. Представь себе, ведь Онуфрий-то целых полмиллиона на университет отвалил.
Это был двадцатичетырехлетний парень, кровь с молоком, молодец в полном смысле, и ростом и дородством, сын старинного усердного
слуги, Бориса Петрова Хорева, умершего в пугачевщину от забот, как все думали, и сухоты при сохранении в порядке вверенных его управлению крестьян Нового Багрова, когда помещик
бежал с семьей в Астрахань.
В таком настроении я отправил Дюроку свою визитную карточку и сел, читая газету, но держа ее вверх ногами. Не прошло и пяти минут, а
слуга уже вернулся, почти
бегом.
— Конечно, — заметил Гаврила Афанасьевич, — человек он степенный и порядочный, не чета ветрогону…. Это кто еще въехал в ворота на двор? Уж не опять ли обезьяна заморская? Вы что зеваете, скоты? — продолжал он, обращаясь к
слугам: —
бегите, отказать ему; да чтоб и впредь….
Компаньонки
бежали в переднюю; несколько минут спустя старый
слуга в ливрейном фраке приносил медный таз с пучком мяты на раскаленном кирпиче и, торопливо выступая по узким половикам, поливал ее уксусом.
Узнавши руку, я только надел фуражку и без шинели и калош
побежал за калитку, где незнакомый
слуга помог мне сесть в карету.
Дмитревский едва мог подняться с кресел: Степан вместе со
слугой Дмитревского повели его под руки; Шушерин, забыв свою мнимую болезнь и холодную погоду, схватил свечу и в одном фланелевом шлафроке
побежал проводить знаменитого гостя и сам усадил его в карету.
Шел за городом один юноша и увидел оленя, такого рослого и красивого, что до тех пор и не видывал. И захотел он угодить правителю:
побежал в город, пришел в его палаты и сказал об олене
слугам. Донесли о том Аггею, и приказал он собираться на охоту.
Когда в третий раз царь набрал полную чашу и стал подносить ее к губам, сокол опять разлил ее. Царь рассердился и, со всего размаха ударив сокола об камень, убил его. Тут подъехали царские
слуги, и один из них
побежал вверх к роднику, чтобы найти побольше воды и скорее набрать полную чашу. Только и
слуга не принес воды; он вернулся с пустой чашкой и сказал: «Ту воду нельзя пить: в роднике змея, и она выпустила свой яд в воду. Хорошо, что сокол разлил воду. Если бы ты выпил этой воды, ты бы умер».
Когда они доехали до Рыбацкого, короткий осенний день уже начал меркнуть. В окнах бодростинского дома светились огни. На крыльце приезжие встретились со
слугами, которые
бежали с пустою суповою вазой: господа кушали. В передней, где они спросили о здоровье Ларисы, из столовой залы был слышен говор многих голосов, между которыми можно было отличить голос Висленева. О приезжих, вероятно, тотчас доложили, потому что в зале мгновенно стихло и послышался голос Глафиры: «проводить их во флигель».
Катерина Астафьевна бросалась то на огород, то за ворота, крича: «Ах, господи, ах, Николай угодник, что делать?» Синтянина же, решив взять ни на что несмотря больного к себе,
побежала в кухню искать
слугу Подозерова, а когда обе эти женщины снова столкнулись друг с другом, вбегая на крыльцо, вопрос уже был решен без всякого их участия.
Слуга, не делая дальнейших расспросов, опрометью
побежал в дом искать кастеляна [Кастелян — смотритель крепости, замка в Средние века.] для доклада и дорогою, толкая встречных и поперечных, кричал как сумасшедший, что жених барышнин приехал! Тотчас по всему дому разнеслось одно эхо...
Между тем Илья Максимович старался сделать как можно приятнее ее пребывание у него: давал ей своих рысаков для катания к ледяным горам и к
бегу, которые тогда на Москве-реке кипели народом; заставлял молодого
слугу и мальчика играть камедь — чьего сочинения, неизвестно.
Он обратил на нее помутившиеся взоры, пожал руку Биру и удалился от них. Так
бежал из рая первый преступник, гонимый пламенным мечом ангела и гремящим над ним приговором Вышнего Судии. На повороте дорожки в кусты Густав остановился, еще раз взглянул на Луизу и исчез. В замке отдал он письмо от Адольфа к баронессе первому попавшемуся ему навстречу
слуге.
И сейчас же опять
бежал по другим делам. Другие
слуги под каким-то предлогом были арестованы, и в вещах их был сделан обыск. Денщика покойного Саши тоже обыскали и даже допросили: не передал ли ему чего-нибудь перед своею смертью самоубийца.
И лекарь, с грузом странных, неприятных впечатлений, входит на двор, на крыльцо. Лестница освещена фонарями: богатый восточный ковер
бежит по ступенькам. Антон в сени, в прихожую. Видна необыкновенная суета в доме. Страх написан на всех лицах; в суматохе едва заметили лекаря.
Слуги не русские. На каком-то неизвестном языке спрашивают его, что ему надо. Он говорит по-русски — не понимают, по-немецки — то ж, по-итальянски — поняли.
Весть об этом моментально облетела всю дворню, всех
слуг высокого дома, всех рабочих приисков и жителей поселка, и они по несколько человек за раз отрывались от работы и
бежали поглядеть на покойника. Никто не знал его. Явился староста поселка.
Еще видели барская барыня и
слуга Перокина, как цыганка бросилась было назад к ним, остановилась, помахала, как сумасшедшая, руками, опять
побежала опрометью в ту сторону, где находился дом Волынского, и, наконец, скрылась из виду.
Эти слухи были тем более правдоподобны, что все знали, что Григорий Семенович души не чаял в сбежавшей цыганке, а после возвращения из
бегов чуть не ежедневно вертелся у княжеского двора, а некоторые из княжеских
слуг, сохранившие дружескую приязнь с «опричником», знали даже и степень близости его отношений к сенной девушке молодой княжны, но по дружбе к нему помалкивали.
Куда он
побежал? — об этом мой
слуга ничего не знал, а на вопрос, в каком этот бедняк был состоянии, отвечал...
Встав в такое благоприятное утро, я прежде всего осведомился у моего
слуги о жиде, и к немалому своему удивлению узнал, что его уже нет в моей квартире, — что он еще на самом рассвете встал и начал царапаться в коридор, где мой человек разводил самовар. Из этого самовара он нацедил себе стакан горячей воды, выпил его с кусочком сахару, который нашел у себя в кармане, и
побежал.
— Веселитесь и пейте, славьте красу и разум Нефоры: никому никакой опасности нет, а смешное для общей забавы уже началось: патриарх и все сколько-нибудь богатые люди из содержавших христианскую веру
бежали, ловкий предатель из епископских
слуг известил моего жезлоносца, что и епископ сейчас сам приходил на свою конюшню, чтобы осмотреть подковы у своего мула…