Неточные совпадения
Когда доктор уехал,
больной что-то сказал брату; но Левин расслышал только последние
слова: «твоя Катя», по взгляду же, с которым он посмотрел на нее, Левин понял, что он хвалил ее.
— Нынче кончится, посмотрите, — сказала Марья Николаевна хотя и шопотом, но так, что
больной, очень чуткий, как замечал Левин, должен был слышать ее. Левин зашикал на нее и оглянулся на
больного. Николай слышал; но эти
слова не произвели на него никакого впечатления. Взгляд его был всё тот же укоризненный и напряженный.
Инспектор врачебной управы вдруг побледнел; ему представилось бог знает что: не разумеются ли под
словом «мертвые души»
больные, умершие в значительном количестве в лазаретах и в других местах от повальной горячки, против которой не было взято надлежащих мер, и что Чичиков не есть ли подосланный чиновник из канцелярии генерал-губернатора для произведения тайного следствия.
Маленькая горенка с маленькими окнами, не отворявшимися ни в зиму, ни в лето, отец,
больной человек, в длинном сюртуке на мерлушках и в вязаных хлопанцах, надетых на босую ногу, беспрестанно вздыхавший, ходя по комнате, и плевавший в стоявшую в углу песочницу, вечное сиденье на лавке, с пером в руках, чернилами на пальцах и даже на губах, вечная пропись перед глазами: «не лги, послушествуй старшим и носи добродетель в сердце»; вечный шарк и шлепанье по комнате хлопанцев, знакомый, но всегда суровый голос: «опять задурил!», отзывавшийся в то время, когда ребенок, наскуча однообразием труда, приделывал к букве какую-нибудь кавыку или хвост; и вечно знакомое, всегда неприятное чувство, когда вслед за сими
словами краюшка уха его скручивалась очень больно ногтями длинных протянувшихся сзади пальцев: вот бедная картина первоначального его детства, о котором едва сохранил он бледную память.
На тревожный же и робкий вопрос Пульхерии Александровны, насчет «будто бы некоторых подозрений в помешательстве», он отвечал с спокойною и откровенною усмешкой, что
слова его слишком преувеличены; что, конечно, в
больном заметна какая-то неподвижная мысль, что-то обличающее мономанию, — так как он, Зосимов, особенно следит теперь за этим чрезвычайно интересным отделом медицины, — но ведь надо же вспомнить, что почти вплоть до сегодня
больной был в бреду, и… и, конечно, приезд родных его укрепит, рассеет и подействует спасительно, — «если только можно будет избегнуть новых особенных потрясений», прибавил он значительно.
— Нет, есть: как между
больным и здоровым. Легкие у чахоточного не в том положении, как у нас с вами, хоть устроены одинаково. Мы приблизительно знаем, отчего происходят телесные недуги; а нравственные болезни происходят от дурного воспитания, от всяких пустяков, которыми сызмала набивают людские головы, от безобразного состояния общества, одним
словом. Исправьте общество, и болезней не будет.
Доктор, тот самый уездный лекарь, у которого не нашлось адского камня, приехал и, осмотрев
больного, посоветовал держаться методы выжидающей и тут же сказал несколько
слов о возможности выздоровления.
Говорила она с акцентом, сближая
слова тяжело и медленно. Ее лицо побледнело, от этого черные глаза ушли еще глубже, и у нее дрожал подбородок. Голос у нее был бесцветен, как у человека с
больными легкими, и от этого
слова казались еще тяжелей. Шемякин, сидя в углу рядом с Таисьей, взглянув на Розу, поморщился, пошевелил усами и что-то шепнул в ухо Таисье, она сердито нахмурилась, подняла руку, поправляя волосы над ухом.
Он сказал несколько
слов еще более грубых и заглушил ими спор, вызвав общее смущение, ехидные усмешки, иронический шепот. Дядя Яков,
больной, полулежавший на диване в груде подушек, спросил вполголоса, изумленно...
Привалов сдержал свое
слово и перестал пить, но был такой задумчивый и печальный, что Надежде Васильевне тяжело было на него смотреть. Трезвый он действительно почти совсем не разговаривал, то есть ничего не рассказывал о себе и точно стыдился, что позволил себе так откровенно высказаться перед Надеждой Васильевной… Таким образом ей разом пришлось ухаживать за двумя
больными, что делало ее собственное положение почти невыносимым. Раз она попробовала предложить очень энергическую меру Привалову...
Между матерью и дочерью не было сказано ни одного
слова на эту тему, но это не мешало последней чувствовать, что
больной отец был предоставлен на ее исключительное попечение.
— Нет, постой, с бабами еще успеешь наговориться, — остановил его Бахарев и указал на кресло около дивана, на котором укладывал свою
больную ногу. — Ведь при тебе это было, когда умер… Холостов? — старик с заметным усилием проговорил последнее
слово, точно эта фамилия стояла у него поперек горла.
Ночью с Ляховским сделался второй удар. Несмотря на все усилия доктора, спасти
больного не было никакой возможности; он угасал на глазах. За час до смерти он знаком попросил себе бумаги и карандаш; нетвердая рука судорожно нацарапала всего два
слова: «Пуцилло-Маляхинский…» Очевидно, сознание отказывалось служить Ляховскому, паралич распространялся на мозг.
О, не верьте мне, считайте меня за
больного, но все-таки запомните
слова мои: ведь если только хоть десятая, хоть двадцатая доля в
словах моих правда, то ведь и тогда ужасно!
Он знал, что нездоров, но ему с отвращением не хотелось быть
больным в это время, в эти наступающие роковые минуты его жизни, когда надо было быть налицо, высказать свое
слово смело и решительно и самому «оправдать себя пред собою».
Больная, как увидела мать, и говорит: «Ну, вот, хорошо, что пришла… посмотри-ка на нас, мы друг друга любим, мы друг другу
слово дали».
Наскоро дав им аттестацию, Кирсанов пошел сказать
больной, что дело удалось. Она при первых его
словах схватила его руку, и он едва успел вырвать, чтоб она не поцеловала ее. «Но я не скоро пущу к вам вашего батюшку объявить вам то же самое, — сказал он: — он у меня прежде прослушает лекцию о том, как ему держать себя». Он сказал ей, что он будет внушать ее отцу и что не отстанет от него, пока не внушит ему этого основательно.
Исследовали, расспрашивали
больную;
больная отвечала с готовностию, очень спокойно; но Кирсанов после первых
слов отстал от нее, и только смотрел, как исследовали и расспрашивали тузы; а когда они намаялись и ее измучили, сколько требует приличие в таких случаях, и спросили Кирсанова: «Вы что находите, Александр Матвеич?», он сказал: «Я не довольно исследовал
больную.
Больной при смотрителе охал и не говорил почти ни
слова, однако ж выпил две чашки кофе и охая заказал себе обед.
Судьи, надеявшиеся на его благодарность, не удостоились получить от него ни единого приветливого
слова. Он в тот же день отправился в Покровское. Дубровский между тем лежал в постеле; уездный лекарь, по счастию не совершенный невежда, успел пустить ему кровь, приставить пиявки и шпанские мухи. К вечеру ему стало легче,
больной пришел в память. На другой день повезли его в Кистеневку, почти уже ему не принадлежащую.
В этой гостиной, на этом диване я ждал ее, прислушиваясь к стону
больного и к брани пьяного слуги. Теперь все было так черно… Мрачно и смутно вспоминались мне, в похоронной обстановке, в запахе ладана —
слова, минуты, на которых я все же не мог нe останавливаться без нежности.
Если читатель вообразит пешехода, навьюченного мукой, солониной или казенными вещами, или
больного, который идет из Ускова в Рыковскую больницу, то ему станет вполне понятно, какое значение имеют на Сахалине
слова: «нет дороги».
Ганя разгорячался с каждым
словом и без цели шагал по комнате. Такие разговоры тотчас же обращались в
больное место у всех членов семейства.
— Они всё думают, что я еще болен, — продолжал Рогожин князю, — а я, ни
слова не говоря, потихоньку, еще
больной, сел в вагон, да и еду; отворяй ворота, братец Семен Семеныч! Он родителю покойному на меня наговаривал, я знаю. А что я действительно чрез Настасью Филипповну тогда родителя раздражил, так это правда. Тут уж я один. Попутал грех.
Он упал наконец в самом деле без чувств. Его унесли в кабинет князя, и Лебедев, совсем отрезвившийся, послал немедленно за доктором, а сам вместе с дочерью, сыном, Бурдовским и генералом остался у постели
больного. Когда вынесли бесчувственного Ипполита, Келлер стал среди комнаты и провозгласил во всеуслышание, разделяя и отчеканивая каждое
слово, в решительном вдохновении...
— Прекрасно сделаете. Вы сейчас сказали «отрапортуюсь
больным»; откуда вы берете в самом деле этакие выражения? Что у вас за охота говорить со мной такими
словами? Дразните вы меня, что ли?
Но я заметил, что он переносит мою раздражительность так, как будто заранее дал себе
слово щадить
больного.
Одним
словом, тут могли иметь участие и все эти причины вместе с прочим; но для него было всего яснее, что тут именно то, что он подозревает уже давно, и что бедная,
больная душа не вынесла.
За Кишкиным уже следили. Матюшка первый заподозрил, что дело нечистое, когда Кишкин прикинулся
больным и бросил шурфовку. Потом он припомнил, что Кишкин выплеснул пробу в шурф и не велел бить следующих шурфов по порядку. Вообще все поведение Кишкина показалось ему самым подозрительным. Встретившись в кабаке Фролки с Петром Васильичем, Матюшка спросил про Кишкина, где он ночует сегодня.
Слово за
слово — разговорились. Петр Васильич носом чуял, где неладно, и прильнул к Матюшке, как пластырь.
Доктор приехал только к обеду вместе с Васей. Он осмотрел
больного и только покачал головой: углы губ были опущены, зрачок не реагировал на свет. Одним
словом, перед ним был прогрессивный паралич в самой яркой форме.
Он стремительно достигал комнаты, где истеричничала Ольга Сергеевна, громовым
словом и многознаменательным движением чубука выгонял вон из этой комнаты всякую живую душу и затем держал к корчившей ноги
больной такую речь...
Священник тихо произнес предысповедные
слова и наклонился к
больной.
Больной тяжело вздохнул и не ответил ни
слова.
Клеопатра Петровна уехала из Москвы, очень рассерженная на Павла. Она дала себе
слово употребить над собой все старания забыть его совершенно; но скука,
больной муж, смерть отца Павла, который, она знала, никогда бы не позволил сыну жениться на ней, и, наконец, ожидание, что она сама скоро будет вдовою, — все это снова разожгло в ней любовь к нему и желание снова возвратить его к себе. Для этой цели она написала ему длинное и откровенное письмо...
Те, оставшись вдвоем, заметно конфузились один другого: письмами они уже сказали о взаимных чувствах, но как было начать об этом разговор на
словах? Вихров, очень еще слабый и
больной, только с любовью и нежностью смотрел на Мари, а та сидела перед ним, потупя глаза в землю, — и видно было, что если бы она всю жизнь просидела тут, то сама первая никогда бы не начала говорить о том. Катишь, решившая в своих мыслях, что довольно уже долгое время медлила, ввела, наконец, ребенка.
Сколько раз, бывало, она дулась на меня, не высказывая на
словах, если я, не слишком церемонясь, доказывал Алеше, что он сделал какую-нибудь глупость; это было
больное место в ее сердце.
Это было уже
больное существо, и ее нельзя винить, если только в моих
словах есть обвинение.
Тотчас же она явилась у нас, привезя с собой на извозчике целый узел. Объявив с первого
слова, что теперь и не уйдет от меня, и приехала, чтоб помогать мне в хлопотах, она развязала узел. В нем были сиропы, варенья для
больной, цыплята и курица, в случае если
больная начнет выздоравливать, яблоки для печенья, апельсины, киевские сухие варенья (на случай если доктор позволит), наконец, белье, простыни, салфетки, женские рубашки, бинты, компрессы — точно на целый лазарет.
«Справедливо, а — не утешает!» — невольно вспомнила мать
слова Андрея и тяжело вздохнула. Она очень устала за день, ей хотелось есть. Однотонный влажный шепот
больного, наполняя комнату, беспомощно ползал по гладким стенам. Вершины лип за окном были подобны низко опустившимся тучам и удивляли своей печальной чернотой. Все странно замирало в сумрачной неподвижности, в унылом ожидании ночи.
— Иной раз говорит, говорит человек, а ты его не понимаешь, покуда не удастся ему сказать тебе какое-то простое
слово, и одно оно вдруг все осветит! — вдумчиво рассказывала мать. — Так и этот
больной. Я слышала и сама знаю, как жмут рабочих на фабриках и везде. Но к этому сызмала привыкаешь, и не очень это задевает сердце. А он вдруг сказал такое обидное, такое дрянное. Господи! Неужели для того всю жизнь работе люди отдают, чтобы хозяева насмешки позволяли себе? Это — без оправдания!
Матушка, бывало, и плакать боялась,
слова сказать боялась, чтобы не рассердить батюшку; сделалась
больная такая; все худела, худела и стала дурно кашлять.
Последние
слова были сказаны как бы вскользь, но тон просьбы, однако, чувствительно слышался в них. Лицо
больного приняло еще более грустное и несколько раздосадованное выражение.
Должно быть, она неосторожно как-нибудь повернулась и ступила на свою
больную, короткую ногу, —
словом, она упала всем боком на кресло и, не будь этих кресел, полетела бы на пол.
— Нет, не болен, но боюсь стать
больным в этом климате, — ответил писатель своим крикливым голосом, впрочем нежно скандируя каждое
слово и приятно, по-барски, шепелявя, — я вас ждал еще вчера.
Больной заметался, как бы силясь припомнить
слово.
Он являлся в сопровождении всех госпитальных лекарей, после ординатора, тоже свидетельствовал каждого поодиночке, особенно останавливался над трудными
больными, всегда умел сказать им доброе, ободрительное, часто даже задушевное
слово и вообще производил хорошее впечатление.
Он достал какой-то чугунок, даже чашку, вскипятил воду, заварил чаю, одним
словом, услуживал с необыкновенным усердием, чем возбудил тотчас же в одном из
больных несколько ядовитых насмешек на свой счет.
И вот она сидит, боком к окну, вытянув
больную ногу по скамье, опустив здоровую на пол, сидит и, закрыв лицо растрепанной книжкой, взволнованно произносит множество непонятных и скучных
слов.
Ротмистр Порохонцев ухватился за эти
слова и требовал у врача заключения; не следует ли поступок Ахиллы приписать началу его болезненного состояния? Лекарь взялся это подтвердить. Ахилла лежал в беспамятстве пятый день при тех же туманных, но приятных представлениях и в том же беспрестанном ощущении сладостного зноя. Пред ним на утлом стульчике сидел отец Захария и держал на голове
больного полотенце, смоченное холодною водой. Ввечеру сюда пришли несколько знакомых и лекарь.
Жалкий, ошалевший от власти,
больной человек этот своими
словами оскорбляет всё, что может быть святого для человека нашего времени, и люди — христиане, либералы, образованные люди нашего времени, все, не только не возмущаются на это оскорбление, но даже не замечают его.