Неточные совпадения
Вокруг лампы суетливо мелькали серенькие бабочки, тени их
скользили по белой тужурке Макарова, всю
грудь и даже лицо его испещряли темненькие пятнышки, точно тени его торопливых слов. Клим Самгин находил, что Макаров говорит скучно и наивно.
Мы нашли бедного Максима на земле. Человек десять мужиков стояло около него. Мы слезли с лошадей. Он почти не стонал, изредка раскрывал и расширял глаза, словно с удивлением глядел кругом и покусывал посиневшие губы… Подбородок у него дрожал, волосы прилипли ко лбу,
грудь поднималась неровно: он умирал. Легкая тень молодой липы тихо
скользила по его лицу.
…Впереди лодки, далеко на горизонте, из черной воды моря поднялся огромный огненно-голубой меч, поднялся, рассек тьму ночи,
скользнул своим острием
по тучам в небе и лег на
грудь моря широкой, голубой полосой.
Разбросав
по подушке пепельные свои волосы, подложив ладонь под раскрасневшуюся щечку, Верочка спала; но сон ее не был покоен.
Грудь подымалась неровно под тонкой рубашкой, полураскрытые губки судорожно шевелились, а на щеке, лоснившейся от недавних слез, одна слезинка еще оставалась и тихо
скользила в углу рта.
Спит — точно спит, сомненья нет,
Улыбка
по лицу струится
И
грудь колышется, и смутные слова
Меж губ
скользят едва едва…
Понять не трудно, кто ей снится.
О! эта мысль запала в
грудь мою,
Бежит за мной и шепчет: мщенье! мщенье!
А я, безумный, всё еще ловлю
Надежду сладкую и сладкое сомненье!
И кто подумал бы, кто смел бы ожидать?
Меня, — меня, — меня продать
За поцелуй глупца, — меня, который
Готов был жизнь за ласку ей отдать,
Мне изменить! мне — и так скоро.
Черная тень, спускаясь от сухого подбородка прямо на середину
груди,
скользила по ней угловатою, глубокою извилиной и выказывала еще резче ее худобу и впадины; но, несмотря на некоторую резкость, придаваемую чертам этого человека его чрезмерною худобою и грубыми пятнами света и тени, лицо его сохраняло выражение самое кроткое и тихое; даже запекшиеся, побелевшие губы дышали тем невыразимым добродушием, которое как бы просвечивалось во всей его наружности.
Ясный августовский вечер смотрел в окно, солнце красными лучами
скользило по обоям. Степан сидел понурив голову, с вздрагивавшею от рыданий
грудью. Узор его закапанной кровью рубашки был мне так знаком! Серая истасканная штанина поднялась, из-под нее выглядывала голая нога в стоптанном штиблете… Я вспомнил, как две недели назад этот самый Степан, весь забрызганный холерною рвотою, три часа подряд на весу продержал в ванне умиравшего больного. А те боялись даже пройти мимо барака…
Вчера вернулся он к обеду, и конец дня прошел чрезвычайно пресно. Нить искренних разговоров оборвалась. Ему стало особенно ясно, что если с Серафимой не нежиться, не
скользить по всему, что навернется на язык в их беседах, то содержания в их сожительстве нет. Под видимым спокойствием Серафимы он чуял бурю. В
груди ее назрела еще б/ольшая злоба к двоюродной сестре. Если та у них заживется, произойдет что-нибудь безобразное.
Он тихонько расстегнул у кисти ее рукав и
скользнул рукою
по тонкой, голой руке к плечу. Она, все с тою же материнскою нежностью, гладила его курчавую голову, прижавшуюся к ее
груди. И в темноте ее лицо становилось все грустнее и покорнее.
Шпага Савина попала ему в левую сторону
груди,
скользнула по ребрам и нанесла только легкую рану.
Солдаты, утопая
по колена в грязи, на руках подхватывали орудия и фуры; бились кнуты,
скользили копыта, лопались постромки и надрывались криками
груди.