Неточные совпадения
— У Клима
речь короткая
И ясная, как вывеска,
Зовущая в кабак, —
Сказал шутливо староста. —
Начнет Климаха бабою,
А кончит — кабаком...
"Он"даст какое-то счастье!"Он"
скажет им:"Я вас разорил и оглушил, а теперь позволю вам быть счастливыми!"И они выслушают эту
речь хладнокровно! они воспользуются его дозволением и будут счастливы! Позор!!!
Левину ясно было, что Свияжский знает такой ответ на жалобы помещика, который сразу уничтожит весь смысл его
речи, но что по своему положению он не может
сказать этого ответа и слушает не без удовольствия комическую
речь помещика.
— Да, он пишет, что вы переехали, и думает что вы позволите мне помочь вам чем-нибудь, —
сказал Левин и,
сказав это, вдруг смутился, и, прервав
речь, молча продолжал итти подле линейки, срывая липовые побеги и перекусывая их.
— Я одно хочу
сказать… — начала княгиня, — и по серьезно-оживленному лицу ее Кити угадала, о чем будет
речь.
Толпа раздалась, чтобы дать дорогу подходившему к столу Сергею Ивановичу. Сергей Иванович, выждав окончания
речи ядовитого дворянина,
сказал, что ему кажется, что вернее всего было бы справиться со статьей закона, и попросил секретаря найти статью. В статье было сказано, что в случае разногласия надо баллотировать.
К утру опять началось волнение, живость, быстрота мысли и
речи, и опять кончилось беспамятством. На третий день было то же, и доктора
сказали, что есть надежда. В этот день Алексей Александрович вышел в кабинет, где сидел Вронский, и, заперев дверь, сел против него.
Окончив
речь, губернатор пошел из залы, и дворяне шумно и оживленно, некоторые даже восторженно, последовали за ним и окружили его в то время, как он надевал шубу и дружески разговаривал с губернским предводителем. Левин, желая во всё вникнуть и ничего не пропустить, стоял тут же в толпе и слышал, как губернатор
сказал: «Пожалуйста, передайте Марье Ивановне, что жена очень сожалеет, что она едет в приют». И вслед затем дворяне весело разобрали шубы, и все поехали в Собор.
— Не с этим народом, а с этим приказчиком! —
сказал Левин, вспыхнув. — Ну для чего я вас держу! — закричал он. Но вспомнив, что этим не поможешь, остановился на половине
речи и только вздохнул. — Ну что, сеять можно? — спросил он, помолчав.
Обдумывая, что он
скажет, он пожалел о том, что для домашнего употребления, так незаметно, он должен употребить свое время и силы ума; но, несмотря на то, в голове его ясно и отчетливо, как доклад, составилась форма и последовательность предстоящей
речи.
— Как же ты послала
сказать княжне, что мы не поедем? — хрипло прошептал ещё раз живописец ещё сердитее, очевидно раздражаясь ещё более тем, что голос изменяет ему и он не может дать своей
речи того выражения, какое бы хотел.
Только что вы остановитесь, он начинает длинную тираду, по-видимому имеющую какую-то связь с тем, что вы
сказали, но которая в самом деле есть только продолжение его собственной
речи.
— А может, в хозяйстве-то как-нибудь под случай понадобятся… — возразила старуха, да и не кончила
речи, открыла рот и смотрела на него почти со страхом, желая знать, что он на это
скажет.
Хоть бы слово
сказал на это Тентетников, точно как бы и самая
речь об этом была ему неприятна.
Но Чичиков прикинулся, как будто и не слышал, о чем
речь, и
сказал, как бы вдруг припомнив...
Искоса бросив еще один взгляд на все, что было в комнате, он почувствовал, что слово «добродетель» и «редкие свойства души» можно с успехом заменить словами «экономия» и «порядок»; и потому, преобразивши таким образом
речь, он
сказал, что, наслышась об экономии его и редком управлении имениями, он почел за долг познакомиться и принести лично свое почтение.
— Сладки мне ваши
речи, досточтимый мною Константин Федорович, — произнес Чичиков. — Могу
сказать, что не встречал во всей России человека, подобного вам по уму.
— Всему есть границы, —
сказал Чичиков с чувством достоинства. — Если хочешь пощеголять подобными
речами, так ступай в казармы, — и потом присовокупил: — Не хочешь подарить, так продай.
А уснащивал он
речь множеством разных частиц, как-то: «судырь ты мой, эдакой какой-нибудь, знаете, понимаете, можете себе представить, относительно так
сказать, некоторым образом», и прочими, которые сыпал он мешками; уснащивал он
речь тоже довольно удачно подмаргиванием, прищуриванием одного глаза, что все придавало весьма едкое выражение многим его сатирическим намекам.
Увидя, что
речь повернула вона в какую сторону, Петрушка закрутил только носом. Хотел он было
сказать, что даже и не пробовал, да уж как-то и самому стало стыдно.
Как они делают, бог их ведает: кажется, и не очень мудреные вещи говорят, а девица то и дело качается на стуле от смеха; статский же советник бог знает что расскажет: или поведет
речь о том, что Россия очень пространное государство, или отпустит комплимент, который, конечно, выдуман не без остроумия, но от него ужасно пахнет книгою; если же
скажет что-нибудь смешное, то сам несравненно больше смеется, чем та, которая его слушает.
— Но позвольте, —
сказал наконец Чичиков, изумленный таким обильным наводнением
речей, которым, казалось, и конца не было, — зачем вы исчисляете все их качества, ведь в них толку теперь нет никакого, ведь это всё народ мертвый. Мертвым телом хоть забор подпирай, говорит пословица.
— Вы спрашиваете, для каких причин? причины вот какие: я хотел бы купить крестьян… —
сказал Чичиков, заикнулся и не кончил
речи.
И дождалась… Открылись очи;
Она
сказала: это он!
Увы! теперь и дни, и ночи,
И жаркий одинокий сон,
Всё полно им; всё деве милой
Без умолку волшебной силой
Твердит о нем. Докучны ей
И звуки ласковых
речей,
И взор заботливой прислуги.
В уныние погружена,
Гостей не слушает она
И проклинает их досуги,
Их неожиданный приезд
И продолжительный присест.
Несмотря на то, что княгиня поцеловала руку бабушки, беспрестанно называла ее ma bonne tante, [моя добрая тетушка (фр.).] я заметил, что бабушка была ею недовольна: она как-то особенно поднимала брови, слушая ее рассказ о том, почему князь Михайло никак не мог сам приехать поздравить бабушку, несмотря на сильнейшее желание; и, отвечая по-русски на французскую
речь княгини, она
сказала, особенно растягивая свои слова...
— Да, Петр Александрыч, —
сказал он сквозь слезы (этого места совсем не было в приготовленной
речи), — я так привык к детям, что не знаю, что буду делать без них. Лучше я без жалованья буду служить вам, — прибавил он, одной рукой утирая слезы, а другой подавая счет.
И обняло горе старую голову. Сорвал и сдернул он все перевязки ран своих, бросил их далеко прочь, хотел громко что-то
сказать — и вместо того понес чепуху; жар и бред вновь овладели им, и понеслись без толку и связи безумные
речи.
— А коли за мною, так за мною же! —
сказал Тарас, надвинул глубже на голову себе шапку, грозно взглянул на всех остававшихся, оправился на коне своем и крикнул своим: — Не попрекнет же никто нас обидной
речью! А ну, гайда, хлопцы, в гости к католикам!
А вот что
скажет моя другая
речь: большую правду
сказал и Тарас-полковник, — дай Боже ему побольше веку и чтоб таких полковников было побольше на Украйне!
А теперь послушайте, что
скажет моя другая
речь.
Речь куренного атамана понравилась козакам. Они приподняли уже совсем было понурившиеся головы, и многие одобрительно кивнули головой, примолвивши: «Добре
сказал Кукубенко!» А Тарас Бульба, стоявший недалеко от кошевого,
сказал...
— А вы думали нет? Подождите, я и вас проведу, — ха, ха, ха! Нет, видите ли-с, я вам всю правду
скажу. По поводу всех этих вопросов, преступлений, среды, девочек мне вспомнилась теперь, — а впрочем, и всегда интересовала меня, — одна ваша статейка. «О преступлении»… или как там у вас, забыл название, не помню. Два месяца назад имел удовольствие в «Периодической
речи» прочесть.
Я прервал его
речь вопросом: сколько у меня всего-на-все денег? «Будет с тебя, — отвечал он с довольным видом. — Мошенники как там ни шарили, а я все-таки успел утаить». И с этим словом он вынул из кармана длинный вязаный кошелек, полный серебра. «Ну, Савельич, —
сказал я ему, — отдай же мне теперь половину; а остальное возьми себе. Я еду в Белогорскую крепость».
— Фенечка! —
сказал он каким-то чудным шепотом, — любите, любите моего брата! Он такой добрый, хороший человек! Не изменяйте ему ни для кого на свете, не слушайте ничьих
речей! Подумайте, что может быть ужаснее, как любить и не быть любимым! Не покидайте никогда моего бедного Николая!
Она замолчала, взяв со стола книгу, небрежно перелистывая ее и нахмурясь, как бы решая что-то. Самгин подождал ее
речей и начал рассказывать об Инокове, о двух последних встречах с ним, — рассказывал и думал: как отнесется она? Положив книгу на колено себе, она выслушала молча, поглядывая в окно, за плечо Самгина, а когда он кончил,
сказала вполголоса...
— Ну, тут мы ему говорим: «Да вы, товарищ, валяйте прямо — не о крапиве, а о буржуазии, ведь мы понимаем, о каких паразитах
речь идет!» Но он — осторожен, — одобрительно
сказал Дунаев.
Послушав его ироническую
речь не более минуты, Лидия
сказала...
— Вы, на горке, в дому, чай пьете, а за кирпичным заводом, в ямах, собраньице собралось, пришлый человек
речи говорит. Раздразнили мужика и все дразнят. Порядка до-олго не будет, —
сказал Петр с явным удовольствием и продолжал поучительно...
Воинов снова заставил слушать его, манера говорить у этого человека возбуждала надежду, что он, может быть, все-таки
скажет нечто неслыханное, но покамест он угрюмо повторял уже сказанное. Пыльников, согласно кивая головой, вкрадчиво вмешивал в его тяжелые слова коротенькие реплики с ясным намерением пригладить угловатую
речь, смягчить ее.
— Революция неизбежна, —
сказал Самгин, думая о Лидии, которая находит время писать этому плохому актеру, а ему — не пишет. Невнимательно слушая усмешливые и сумбурные
речи Лютова, он вспомнил, что раза два пытался сочинить Лидии длинные послания, но, прочитав их, уничтожал, находя в этих хотя и очень обдуманных письмах нечто, чего Лидия не должна знать и что унижало его в своих глазах. Лютов прихлебывал вино и говорил, как будто обжигаясь...
«А что, если я
скажу, что он актер, фокусник, сумасшедший и все
речи его — болезненная, лживая болтовня? Но — чего ради, для кого играет и лжет этот человек, богатый, влюбленный и, в близком будущем, — муж красавицы?»
— Там, в Кремле, Гусаров
сказал рабочим
речь на тему — долой политику, не верьте студентам, интеллигенция хочет на шее рабочих проехать к власти и все прочее в этом духе, —
сказала Татьяна как будто равнодушно. — А вы откуда знаете это? — спросила она.
Самгин не отдавал себе отчета — обвиняет он или защищает? Он чувствовал, что
речь его очень рискованна, и видел: брат смотрит на него слишком пристально. Тогда, помолчав немного, он
сказал задумчиво...
Он стал осторожно рассказывать дальше, желая
сказать только то, что помнил; он не хотел сочинять, но как-то само собою выходило, что им была сказана резкая
речь.
— Простите, что прерываю вашу многозначительную
речь, — с холодной вежливостью
сказал Самгин. — Но, помнится, вы учили понимать познание как инстинкт, третий инстинкт жизни…
— Это я знаю, — согласился Дронов, потирая лоб. — Она, брат… Да. Она вместо матери была для меня. Смешно? Нет, не смешно. Была, — пробормотал он и заговорил еще трезвей: — Очень уважала тебя и ждала, что ты… что-то
скажешь, объяснишь. Потом узнала, что ты, под Новый год,
сказал какую-то
речь…
Но Самгин уже не слушал его замечаний, не возражал на них, продолжая говорить все более возбужденно. Он до того увлекся, что не заметил, как вошла жена, и оборвал
речь свою лишь тогда, когда она зажгла лампу. Опираясь рукою о стол, Варвара смотрела на него странными глазами, а Суслов, встав на ноги, оправляя куртку,
сказал, явно довольный чем-то...
— Наивно, Варек, —
сказал Маракуев, смеясь, и напомнил о пензенском попе Фоме, пугачевце, о патере Александре Гавацци, но, когда начал о духовенстве эпохи крестьянских войн в Германии, — Варвара капризно прервала его поучительную
речь...
— Целую
речь сказал: аристократия, говорит, богом создана, он отбирал благочестивейших людей и украшал их мудростью своей.
Самгин все-таки прервал ее рассыпчатую
речь и
сказал, что Иноков влюблен в женщину, старше его лет на десять, влюблен безнадежно и пишет плохие стихи.