Неточные совпадения
Прекрасны вы, брега Тавриды,
Когда вас видишь с корабля
При
свете утренней Киприды,
Как вас впервой увидел я;
Вы мне предстали в блеске брачном:
На небе синем и прозрачном
Сияли груды ваших гор,
Долин, деревьев, сёл узор
Разостлан был передо мною.
А там, меж хижинок татар…
Какой во мне проснулся жар!
Какой волшебною тоскою
Стеснялась пламенная грудь!
Но, муза! прошлое забудь.
«Я влюблена», — шептала снова
Старушке с горестью она.
«Сердечный друг, ты нездорова». —
«Оставь меня: я влюблена».
И между тем луна
сиялаИ томным
светом озаряла
Татьяны бледные красы,
И распущенные власы,
И капли слез, и на скамейке
Пред героиней молодой,
С платком на голове седой,
Старушку в длинной телогрейке:
И всё дремало в тишине
При вдохновительной луне.
За золотой нитью небо, вспыхивая,
сияло огромным веером
света; белые облака тронулись слабым румянцем.
В первые годы пребывания в Петербурге, в его ранние, молодые годы, покойные черты лица его оживлялись чаще, глаза подолгу
сияли огнем жизни, из них лились лучи
света, надежды, силы. Он волновался, как и все, надеялся, радовался пустякам и от пустяков же страдал.
Вечером следующего дня одно окно второго этажа мрачного дома № 52 по Ривер-стрит
сияло мягким зеленым
светом. Лампа была придвинута к самой раме.
Щеки ее были очень худы, даже ввалились, а на лбу сильно начинали скопляться морщинки, но около глаз их еще не было, и глаза, довольно большие и открытые,
сияли всегда тихим и спокойным
светом, который меня привлек к ней с самого первого дня.
Штиль, погода прекрасная: ясно и тепло; мы лавируем под берегом. Наши на Гото пеленгуют берега. Вдали видны японские лодки; на берегах никакой растительности. Множество красной икры, точно толченый кирпич, пятнами покрывает в разных местах море. Икра эта
сияет по ночам нестерпимым фосфорическим блеском. Вчера
свет так был силен, что из-под судна как будто вырывалось пламя; даже на парусах отражалось зарево; сзади кормы стелется широкая огненная улица; кругом темно; невстревоженная вода не светится.
— Ничего-с.
Свет создал Господь Бог в первый день, а солнце, луну и звезды на четвертый день. Откуда же свет-то
сиял в первый день?
Солнце стояло низко на бледно-ясном небе, лучи его тоже как будто поблекли и похолодели: они не
сияли, они разливались ровным, почти водянистым
светом.
Золотистым отливом
сияет нива; покрыто цветами поле, развертываются сотни, тысячи цветов на кустарнике, опоясывающем поле, зеленеет и шепчет подымающийся за кустарником лес, и он весь пестреет цветами; аромат несется с нивы, с луга, из кустарника, от наполняющих лес цветов; порхают по веткам птицы, и тысячи голосов несутся от ветвей вместе с ароматом; и за нивою, за лугом, за кустарником, лесом опять виднеются такие же сияющие золотом нивы, покрытые цветами луга, покрытые цветами кустарники до дальних гор, покрытых лесом, озаренным солнцем, и над их вершинами там и здесь, там и здесь, светлые, серебристые, золотистые, пурпуровые, прозрачные облака своими переливами слегка оттеняют по горизонту яркую лазурь; взошло солнце, радуется и радует природа, льет
свет и теплоту, аромат и песню, любовь и негу в грудь, льется песня радости и неги, любви и добра из груди — «о земля! о нега! о любовь! о любовь, золотая, прекрасная, как утренние облака над вершинами тех гор»
Бурмакин принадлежал к числу тех беззаветных идеалистов, благодаря которым во тьме сороковых годов
просиял луч
света и заставил волноваться отзывчивые сердца.
И вся улица
сияла снаружи красными фонарями над подъездами и
светом из окон и кипела до утра людьми и экипажами.
Тамара стояла неподвижно с суровым, точно окаменевшим лицом.
Свет свечки тонкими золотыми спиралями
сиял в ее бронзово-каштановых волосах, а глаза не отрывались от очертаний Женькиного влажно-желтого лба и кончика носа, которые были видны Тамаре с ее места.
Вдруг, мгновенно, ее прелестные глаза наполнились слезами и засияли таким волшебным зеленым
светом, каким
сияет летними теплыми сумерками вечерняя звезда. Она обернула лицо к сцене, и некоторое время ее длинные нервные пальцы судорожно сжимали обивку барьера ложи. Но когда она опять обернулась к своим друзьям, то глаза уже были сухи и на загадочных, порочных и властных губах блестела непринужденная улыбка.
Успокоенные ликвидаторы, потребовав на бегу еще графин очищенной, вновь скрылись в каюту, и я за ними. Адвокат окончательно разыгрался и сыпал случаями из своей юридической практики. Он весь
сиял: из каждой поры его организма, словно от светящегося червячка, исходил загадочный
свет.
Ромашов долго кружил в этот вечер по городу, держась все время теневых сторон, но почти не сознавая, по каким улицам он идет. Раз он остановился против дома Николаевых, который ярко белел в лунном
свете, холодно, глянцевито и странно
сияя своей зеленой металлической крышей. Улица была мертвенно тиха, безлюдна и казалась незнакомой. Прямые четкие тени от домов и заборов резко делили мостовую пополам — одна половина была совсем черная, а другая масляно блестела гладким, круглым булыжником.
На высоте, на снеговой вершине,
Я вырезал стальным клинком сонет.
Проходят дни. Быть может, и доныне
Снега хранят мой одинокий след.
На высоте, где небеса так сини,
Где радостно
сияет зимний
свет,
Глядело только солнце, как стилет
Чертил мой стих на изумрудной льдине.
И весело мне думать, что поэт
Меня поймет. Пусть никогда в долине
Его толпы не радует привет!
На высоте, где небеса так сини,
Я вырезал в полдневный час сонет
Лишь для того, кто на вершине…
Любовь, душа всея природы,
Теки сердца в нас воспалить,
Из плена в царствие свободы
Одна ты можешь возвратить.
Когда твой ясный луч
сияет,
Масон и видит, и внимает.
Ты жизнь всего, что существует;
Ты внутренний, сокрытый
свет;
Но тот, кто в мире слепотствует,
Твердит: «Любви правдивой нет...
Райский луч
просиял полным
светом, и заложенное в естестве человеческом семя спасения произрастило новое древо жизни.
Наконец, настойчиво отведя эти чувства, как отводят рукой упругую, мешающую смотреть листву, я стал одной ногой на кормовой канат, чтобы ближе нагнуться к надписи. Она притягивала меня. Я свесился над водой, тронутой отдаленным
светом. Надпись находилась от меня на расстоянии шести-семи футов. Прекрасно была озарена она скользившим лучом. Слово «Бегущая» лежало в тени, «по» было на границе тени и
света — и заключительное «волнам»
сияло так ярко, что заметны были трещины в позолоте.
«И вот вдруг лес расступился перед ним, расступился и остался сзади, плотный и немой, а Данко и все те люди сразу окунулись в море солнечного
света и чистого воздуха, промытого дождем. Гроза была — там, сзади них, над лесом, а тут
сияло солнце, вздыхала степь, блестела трава в брильянтах дождя и золотом сверкала река… Был вечер, и от лучей заката река казалась красной, как та кровь, что била горячей струей из разорванной груди Данко.
Стихов и
света кутерьма —
сияй во что попало!
Он
сияет в темноте ночи, но даже днем теряет свой
свет на руке убийцы.
Млечный Путь не тускло светился, а
сиял ясною, торжественно-спокойною полосою
света.
Сквозь туманную мглу
просияла пестрая радуга, ярче, — и вот она обогнула собою половину неба; луч солнца, неожиданно пробившись сквозь облако, заиграл в бороздах, налитых водою, и вскоре вся окрестность осветилась белым
светом осеннего солнышка.
Екатерина, Законодательница и Монархиня, подобно Петру, образовала людей — но сии люди жили и действовали Ее душою, Ее вдохновением;
сияли заимствованным от Нее
светом, как планеты
сияют от солнца...
Ольга пошла в церковь и взяла с собою Марью. Когда они спускались по тропинке к лугу, обеим было весело. Ольге нравилось раздолье, а Марья чувствовала в невестке близкого, родного человека. Восходило солнце. Низко над лугом носился сонный ястреб, река была пасмурна, бродил туман кое-где, но по ту сторону на горе уже протянулась полоса
света, церковь
сияла, и в господском саду неистово кричали грачи.
Урони ж хоть словечко, красная девица,
просияй в бурю солнцем, разгони
светом темную ночь!» Говорит, а сам усмехается; жгло его сердце по мне, да усмешки его, со стыда, мне стерпеть не хотелось; хотелось слово сказать, да сробела, смолчала.
— Разве не видите — у него колени белеются, и над бровями светлые пятнышки… как будто
свет сияет… Значит, будет ласковый.
Как будто какой-то
свет озаряет их, глаза их светятся, всё лицо как будто
сияет, они начинают говорить от избытка) чувства, составляют свои соображения, планы, и т. д.
Хао́са бытность довременну
Из бездн Ты вечности воззвал;
А вечность, прежде век рожденну,
В Себе Самом Ты основал.
Себя Собою составляя,
Собою из Себя
сияя,
Ты
свет, откуда
свет исте́к.
Создавый все единым словом,
В твореньи простираясь новом,
Ты был, Ты есть, Ты будешь ввек.
И в каждом воспоминаньи неприступным
светом, неземным блеском
сияет образ того, кому беззаветно отдала она когда-то молодую душу свою…
Свет тихий святыя славы Господней сегодня
сияет!..
Весеннее солнце ярко
сияло, подымаясь на полуденную высоту, а ему все казалось в мутном
свете…
Заря потухла, и только вверху небосклона розовым
светом сияют тонкие полосы полупрозрачных перистых облаков…
Он обратился к улице. Из-за разорванных туч выглянуло на миг солнце и скупым, желтым
светом озарило мокрую и печальную улицу. Только противоположный дом стоял все таким же гордым и веселым, и окна его
сияли. Но Андрей Николаевич не видел его. Он видел то, что было когда-то и что так упорно продолжало являться назло всем стенам и запорам.
Дом стоял безмолвный и темный, но чудилось, как сквозь тяжелые ставни, закрывающие высокие окна,
сияют зеркальные стекла и вечно живые цветы радуются
свету, движению и жизни.
О, как на склоне наших лет
Нежней мы любим и суеверней…
Сияй,
сияй, прощальный
светЛюбви последней, зари вечерней!
Всегда готов ослабеть и погаснуть ее трепетный огонь, и только на вершинах, у подвижников веры,
сияет он ровным, невечереющим
светом.
Спб., 1892.] мы наблюдаем дальнейшее развитие идей отрицательного богословия, в связи с знаменитыми спорами о Фаворском
свете [Фаворский
свет —
свет, которым
просияло лицо Иисуса Христа при Его Преображении.
Ему хочется, чтобы тот
свет Фаворский, рассеянные лучи которого он уловляет в фокусе своего творчества,
просиял во всем мире и явил свою космоургическую силу в спасении мира от «мира сего» с его безобразием и злом.
Через полчаса зрелище это прекратилось, и хотя по бокам корвета и сзади светилось море фосфорическим
светом, но это было обыкновенное слабое свечение, и после бывшего блеска все в первую минуту казалось погрузившимся во мрак, хотя луна и ярко
сияла.
Вскоре русские офицеры отправились целой гурьбой на набережную, где среди большого темного сада
сияло своими освещенными окнами большое здание лучшего отеля в Гонолулу. Высокий горбоносый француз, хозяин гостиницы, один из тех прошедших огонь и воду и перепробовавших всякие профессии авантюристов, которых можно встретить в самых дальних уголках
света, любезно приветствуя тороватых моряков, ввел их в большую, ярко освещенную общую залу и просил занять большой стол.
Но где ж оно, где это малое стадо? В каких пустынях, в каких вертепах и пропастях земных
сияет сие невидимое чуждым людям светило? Не знает Герасим, где оно, но к нему стремятся все помыслы молодого отшельника, и он, нося в сердце надежду быть причтенным когда-нибудь к этому малому стаду, пошел искать его по белу
свету.
— На здоровье
свет государю боярину ласковому! — заголосили и мужчины, и женщины. —
Сияй, государь, барской лаской-милостью, как на высоком небе
сияет красное солнышко. Свети добротой-щедрото́й, светлая наша боярыня, как ясен месяц светит во темну́ю ночь. Цвети, ненаглядная наша боярышня, расцветай, ровно звездочка яркая. Белей, ровно белый снег, румяней, как заря-зорюшка, нам на радость, себе на пригожесть.
На опушке леса, при лунном
свете, три добрые волшебницы собрались около небольшой каменной урны. Месяц то скрывался за тучу, то снова выплывал, и тогда бледные лица добрых волшебниц становились прозрачными, а волосы их
сияли серебряным
светом.
Солнца еще не было видно за горами, но небо
сияло розовато-золотистым
светом, и угасавший месяц белым облачком стоял над острой вершиной Кара-Агача. Дикие горы были вокруг, туманы тяжелыми темно-лиловыми облаками лежали на далеких отрогах. В ущелье была тишина.
Облака на западе
сияли ослепительным золотым
светом, весь запад горел золотом. Казалось, будто там раскинулись какие-то широкие, необъятные равнины; длинные золотые лучи пронизали их, расходясь до половины неба, на севере кучились и громоздились тяжелые облака с бронзовым оттенком. Зелень орешников и кленов стала странно яркого цвета, золотой отблеск лег на далекие нивы и деревни.
Я долго сегодня бродил за городом. Небо
сияло. Горячие лучи грызли почерневшие, хрящеватые бугры снега в отрогах лощин, и неуловимый зеленый отблеск лежал на блеклых лугах. Я ходил, дышал, перепрыгивая через бурлящие ручьи. Вольный воздух обвевал лицо. Лучи сквозь пригретую одежду пробирались к коже, все тело напитывалось ликующим, звенящим
светом… Как хорошо! Как хорошо!
Она счастливо вздохнула. У меня сердце стучало все сильнее. Я смотрел на нее. На серебристом фоне окна рисовались плечи,
свет лампы играл искрами на серебряном поясе, и черная юбка облегала бедра. Со смертью и тишиною мутно мешалось молодое, стройное тело. Оно дышит жизнью, а каждую минуту может перейти в смерть. И эта осененная смертью жизнь
сияла, как живая белизна тела в темном подземелье.