Неточные совпадения
— И ты не был нисколько тронут, глядя на нее
в эту минуту, когда
душа сияла на лице ее?..
— Говорил он о том, что хозяйственная деятельность людей, по смыслу своему, религиозна и жертвенна, что во Христе
сияла душа Авеля, который жил от плодов земли, а от Каина пошли окаянные люди, корыстолюбцы, соблазненные дьяволом инженеры, химики. Эта ерунда чем-то восхищала Тугана-Барановского, он изгибался на длинных ногах своих и скрипел: мы — аграрная страна, да, да! Затем курносенький стихотворец читал что-то смешное: «
В ладье мечты утешимся, сны горе утолят», — что-то
в этом роде.
Дядя Хрисанф имел вид сугубо парадный; шлифованная лысина его торжественно
сияла, и так же
сияли ярко начищенные сапоги с лакированными голенищами. На плоском лице его улыбки восторга сменялись улыбками смущения; глазки тоже казались начищенными, они теплились, точно огоньки двух лампад, зажженных
в емкой
душе дяди.
В общем Самгину нравилось ездить по капризно изогнутым дорогам, по берегам ленивых рек и перелесками. Мутно-голубые дали, синеватая мгла лесов, игра ветра колосьями хлеба, пение жаворонков, хмельные запахи — все это, вторгаясь
в душу, умиротворяло ее. Картинно стояли на холмах среди полей барские усадьбы, кресты сельских храмов лучисто
сияли над землею, и Самгин думал...
Она показалась Обломову
в блеске,
в сиянии, когда говорила это. Глаза у ней
сияли таким торжеством любви, сознанием своей силы; на щеках рдели два розовые пятна. И он, он был причиной этого! Движением своего честного сердца он бросил ей
в душу этот огонь, эту игру, этот блеск.
Она поняла, что проиграла и
просияла ее жизнь, что Бог вложил
в ее жизнь
душу и вынул опять; что засветилось
в ней солнце и померкло навсегда… Навсегда, правда; но зато навсегда осмыслилась и жизнь ее: теперь уж она знала, зачем она жила и что жила не напрасно.
Любовь,
душа всея природы,
Теки сердца
в нас воспалить,
Из плена
в царствие свободы
Одна ты можешь возвратить.
Когда твой ясный луч
сияет,
Масон и видит, и внимает.
Ты жизнь всего, что существует;
Ты внутренний, сокрытый свет;
Но тот, кто
в мире слепотствует,
Твердит: «Любви правдивой нет...
Но, други, девственная лира
Умолкла под моей рукой;
Слабеет робкий голос мой —
Оставим юного Ратмира;
Не смею песней продолжать:
Руслан нас должен занимать,
Руслан, сей витязь беспримерный,
В душе герой, любовник верный.
Упорным боем утомлен,
Под богатырской головою
Он сладостный вкушает сон.
Но вот уж раннею зарею
Сияет тихий небосклон;
Всё ясно; утра луч игривый
Главы косматый лоб златит.
Руслан встает, и конь ретивый
Уж витязя стрелою мчит.
Вдруг как солнце
просияло в его
душе.
— Я этого не сказал, мое… Что мое, то, может быть, немножко и страдает, но ведь это кратковременно, и потом все это плоды нашей цивилизации (вы ведь, конечно, знаете, что увеличение числа помешанных находится
в известном отношении к цивилизации: мужиков сумасшедших почти совсем нет), а зато я, сам я (Васильев
просиял радостью), я спокоен как нельзя более и… вы знаете оду Державина «Бессмертие
души»?
Так я прогневил господа и должен сносить без ропота горькую мою участь; но ты молилась, Анастасья!
в глазах твоих, устремленных на святые иконы,
сияла благодать божия… я видел ясно: никакие земные помыслы не омрачали
души твоей… тебя не тяготит ужасный грех поруганной святыни!..
Всюду блеск, простор и свобода, весело зелены луга, ласково ясно голубое небо;
в спокойном движении воды чуется сдержанная сила,
в небе над нею
сияет щедрое солнце мая, воздух напоен сладким запахом хвойных деревьев и свежей листвы. А берега всё идут навстречу, лаская глаза и
душу своей красотой, и всё новые картины открываются на них.
Но где твой трон
сияет в мире?
Где, ветвь небесная, цветешь?
В Багдаде, Смирне, Кашемире?
Послушай, где ты ни живешь, —
Хвалы мои тебе приметя,
Не мни, чтоб шапки иль бешметя
За них я от тебя желал.
Почувствовать добра приятство
Такое есть
души богатство,
Какого Крез не собирал.
Ничто! — но Ты во мне
сияешьВеличеством Твоих доброт;
Во мне Себя изображаешь,
Как солнце
в малой капле вод.
Ничто! — но жизнь я ощущаю,
Несытым некаким летаю
Всегда пареньем
в высоты.
Тебя
душа моя быть чает,
Вникает, мыслит, рассуждает:
Я есмь — конечно, есь и Ты.
И
в каждом воспоминаньи неприступным светом, неземным блеском
сияет образ того, кому беззаветно отдала она когда-то молодую
душу свою…
И легко и светло было на
душе Марьи Гавриловны, когда под пытливыми, но невидимыми ей взорами обительских матерей и белиц возвращалась она из Каменного Вражка
в уютный свой домик. Миром и радостной надеждой
сияла она и много жалела, что поздно узнала елфимовскую знахарку. Под яркими лучами заходившего солнца мрачна и печальна казалась ей обитель Манефина.
В таком тяжком раздумьи увидел Алексей Марью Гавриловну. Умильным взором и блеском непомеркшей красоты пригрела она изболевшее его сердце…
Просияло на темной
душе его.
Когда природа вся трепещет и
сияет,
Когда её цвета ярки и горячи,
Душа бездейственно
в пространстве утопает
И
в неге врозь её расходятся лучи.
Но
в скромный, тихий день, осеннею погодой,
Когда и воздух сер, и тесен кругозор,
Не развлекаюсь я смиренною природой,
И немощен её на жизнь мою напор.
Мой трезвый ум открыт для сильных вдохновений,
Сосредоточен я живу
в себе самом,
И сжатая мечта зовёт толпы видений,
Как зажигательным рождая их стеклом.
Хотелось
в эту минуту умереть,
душа просила смерти
в сладостной истоме, чтобы радостно, восторженно изойти
в то, что высилось, искрилось и
сияло красой первоздания.
Через полчаса после того, как Андрей Николаевич поговорил наедине и с Первушиным, Володя извинился перед ревизором и тот перед Ашаниным. Они пожали друг другу руки, хотя оба
в душе остались непримиренными. Но зато Андрей Николаевич
сиял и, вернувшись
в свою каюту, изорвал на мелкие кусочки рапорт и бросил их
в иллюминатор.
Он не знал, для чего обнимал ее, он не давал себе отчета, почему ему так неудержимо хотелось целовать ее, целовать ее всю, но он целовал ее, плача, рыдая и обливая своими слезами, и исступленно клялся любить ее, любить во веки веков. «Облей землю слезами радости твоея и люби сии слезы твои»… — прозвенело
в душе его. О чем плакал он? О, он плакал
в восторге своем даже и об этих звездах, которые
сияли ему из бездны, и не стыдился исступления сего»…
Спускались сумерки. Мелкий, сухой снег суетливо падал с неба. Я остался один с собою, и
в душе опять зашевелился притихший
в разговорах ужас. На Большой Московской
сияло электричество, толпы двигались мимо освещенных магазинов. Люди для чего-то гуляли, покупали
в магазинах, мчались куда-то
в гудящих трамваях. Лохматый часовщик, с лупою
в глазу, сидел, наклонившись над столиком. Зачем все?
Лица отца и сына
просияли, также радостно было и
в душе их. Вместе с ними, казалось, осветилась ярче и божница, и лики святых приветнее на них глядели.
Вид тихой обители внес
в его измученную
душу какое-то успокоение. Иван Павлович набожно, истово перекрестился. Лицо его
просияло. Еще несколько минут простоял он
в тихой, теплой молитве перед иконою и уже твердой походкой отправился назад. Сев
в сани первого попавшегося ему извозчика, он велел ему ехать на Мясницкую.
Не самый рассказ этот, но таинственный смысл его, та восторженная радость, которая
сияла в лице Каратаева при этом рассказе, таинственное значение этой радости, это-то смутно и радостно наполняло теперь
душу Пьера.
Приятной денницы
Задумчивый пламень во взорах
сиял:
Сквозь темны ресницы
Он сладкое
в душу смятенье вливал;
Потока журчанье —
Приятность речей;
Как роза дыханье;
Душа же прекрасней и прелестей
в ней.