Неточные совпадения
—
Синьора, —
сказал он спустя несколько мгновений, — господин иностранец скончался — il signore forestiere e morto — от аневризма, соединенного с расстройством легких.
— Я должен вам
сказать, господин, — проговорил Гораций, потирая ладони, — что будет очень, очень весело. Вы не будете скучать, если правда то, что я подслушал. В Дагоне капитан хочет посадить девиц, дам — прекрасных
синьор. Это его знакомые. Уже приготовлены две каюты. Там уже поставлены: духи, хорошее мыло, одеколон, зеркала; постлано тонкое белье. А также закуплено много вина. Вино будет всем — и мне и матросам.
— Отсюда начинается другая история,
синьоры, прошу внимания, — это лучшая история моей долгой жизни! Рано утром, за день до свадьбы, старик Джиованни, у которого я много работал,
сказал мне — так, знаете, сквозь зубы — ведь речь шла о пустяках!
«У меня три брата, и все четверо мы поклялись друг другу, что зарежем тебя, как барана, если ты сойдешь когда-нибудь с острова на землю в Сорренто, Кастелла-маре, Toppe или где бы то ни было. Как только узнаем, то и зарежем, помни! Это такая же правда, как то, что люди твоей коммуны — хорошие, честные люди. Помощь твоя не нужна
синьоре моей, даже и свинья моя отказалась бы от твоего хлеба. Живи, не сходя с острова, пока я не
скажу тебе — можно!»
А в конце концов, дорогие
синьоры, надо
сказать, что человек должен расти, плодиться там, где его посеял господь, где его любит земля и женщина…
— Это — политика, —
сказала синьора голосом умирающей и закрыла глаза.
—
Синьоры, —
сказала она, — вы уже слышали, что это касается чести всех вас. Это — не шалость, внушенная лунной ночью, задета судьба двух матерей — так? Я беру Кончетту к себе, и она будет жить у меня, до дня, когда мы откроем правду.
— «Поедем, Гвидо, за пеццони», —
сказал отец. — Пеццони,
синьор, очень тонкая и вкусная рыба с розовыми плавниками, ее называют также коралловой рыбой, потому что она водится там, где есть кораллы, очень глубоко. Ее ловят, стоя на якоре, крючком с тяжелым грузилом. Красивая рыба.
Жевакин. Ни одного слова. Я не говорю уже о дворянах и прочих
синьорах, то есть разных ихних офицерах; но возьмите нарочно простого тамошнего мужика, который перетаскивает на шее всякую дрянь, попробуйте
скажите ему: «Дай, братец, хлеба», — не поймет, ей-богу не поймет; а
скажи по-французски: «Dateci del pane» или «portate vino!» [Дайте хлеба… принесите вина! (ит.)] — поймет, и побежит, и точно принесет.
Студент. По задаткам натуры — ничтожный
синьор, вот и все. Я, как взглянул на эту личность, убедился, что в нем все фальшь. Как хотите — индивидуум, служащий по акцизному правлению, имеющий и лошадку, и квартиру, и две тысячи жалованья, — уж никак не новый человек. А новый
синьор, вот и все. Как же! Он при мне раз
сказал, что студенты — ребята!.. Вот понятие этих господ!.. Дрянь-с, почтеннейшая, дрянь вся эта компания честная. Нет-с, наскучило мне все это. Надо в Москву ехать.
— Вы можете быть уверены,
синьор Магнус, что я ни слова не позволю себе
сказать относительно синьорины Марии. Вы знаете, что я не герой. Но о вас мне позволено будет спросить: как мне сочетать ваши теперешние слова с вашим презрением к людям? Помнится, вы что-то очень серьезно говорили о эшафоте и тюрьмах.
— О! Если синьорина Мария действительно любит меня, то моя смерть не может быть препятствием… впрочем, я выражаюсь не совсем понятно. Хочу
сказать, что Мой уход… нет, лучше Я ничего не
скажу. Одним словом,
синьор Магнус: теперь вы не согласились бы взять мои миллиарды в ваше распоряжение?
— Да, превосходна! Эрвин, мой друг, оставьте нас на минуту, мне надо
сказать два слова
синьору Магнусу…
Потом со слезами сознался, что он влюблен в одну
синьору, пользуется взаимностью и потому должен отказаться от духовного звания.
Сказав это, лег на чей-то каменный порог и упрямо заснул, там его я и оставил.
Конечно, он может. Это он, если
синьор помнит, написал того знаменитого турка на коробке с сигарами, который известен даже в Америке. Если
синьор желает… Теперь уже три мазилки пишут Мне Мадонну, остальные бегают по Риму и ищут оригинал, «натуру», как они выражаются. Одному я
сказал с самым грубым, варварским, американским непониманием задач высокого искусства...
— Да и вонь же у вас,
синьор! —
сказал я, входя и кладя чемодан на стол.
— Присыпкин… так вы изволили
сказать?.. Таких я господ не знавал. Вот Пестиковы были у нас по соседству. Опять еще Пальчиковы… большая фамилия… я разных Пальчиковых знавал… А моих господ вам фамилия известна? Курыдины?.. Не слыхали — ась? Я с барыней пять годов в Италии прожил…
синьоре, коме ста? Изволите понимать?.. Вам, бишь, госпожу Патеру… так их нет: уехамши, уже больше часу будет.
— Где она?.. Спроси-ка лучше, где молния, когда она уж блеснула. Я видел только огненный взгляд ее черных, итальянских очей, и… боюсь… не было б грозы. Так скоро забыть страшную заповедь отца!.. Долго ль до беды?.. Одиночество… прекрасный молодой человек, в таком близком соседстве… девическое сердце… Ох, ох,
синьора Анастасия, боюсь за тебя! Нет, боялся бы, хотел я
сказать, если бы не уверен был в моем молодом друге.