Неточные совпадения
Негодовала не одна Варвара, ее приятели тоже возмущались. Оракулом этих дней был «удивительно осведомленный» Брагин. Он подстриг волосы и уже заменил красный галстук
синим в полоску; теперь галстук не скрывал его подбородка, и оказалось, что подбородок уродливо острый, загнут вверх, точно у беззубого старика, от этого восковой
нос Брагина стал длиннее, да и все лицо обиженно вытянулось. Фыркая и кашляя, он говорил...
На щеках —
синие пятна сбритой бороды, плотные черные усы коротко подстрижены, губы — толстые, цвета сырого мяса,
нос большой, измятый, брови — кустиками, над ними густая щетка черных с проседью волос.
Самгин слушал не ее, а тихий диалог двух людей, сидевших за столиком, рядом с ним; один худощавый, лысый, с длинными усами, златозубый, другой — в
синих очках на толстом
носу, седобородый, высоколобый.
Теперь, когда попу, точно на смех, грубо остригли космы на голове и бороду, — обнаружилось раздерганное, темненькое, почти
синее лицо, черные зрачки, застывшие в синеватых, масляных белках, и большой
нос, прямой, с узкими ноздрями, и сдвинутый влево, отчего одна половина лица казалась больше другой.
— Помилуй, Иван Богданыч, — жаловалась она, — не проходит дня, чтоб он без
синего пятна воротился, а намедни
нос до крови разбил.
Но холодно; я прятал руки в рукава или за пазуху, по карманам,
носы у нас
посинели. Мы осмотрели, подойдя вплоть к берегу, прекрасную бухту, которая лежит налево, как только входишь с моря на первый рейд. Я прежде не видал ее, когда мы входили: тогда я занят был рассматриванием ближних берегов, батарей и холмов.
Он был высокий, седой старик, не совсем патриархальной наружности, с красным
носом и вообще — увы, прощай, идиллия! — с следами сильного невоздержания на лице, с изломанными чертами,
синими и красными жилками на
носу и около.
Фаддеев встретил меня с раковинами. «Отстанешь ли ты от меня с этою дрянью?» — сказал я, отталкивая ящик с раковинами, который он, как блюдо с устрицами, поставил передо мной. «Извольте посмотреть, какие есть хорошие», — говорил он, выбирая из ящика то рогатую, то красную, то
синюю с пятнами. «Вот эта, вот эта; а эта какая славная!» И он сунул мне к
носу. От нее запахло падалью. «Что это такое?» — «Это я чистил: улитки были, — сказал он, — да, видно, прокисли». — «Вон, вон! неси к Гошкевичу!»
Синие очки не оставляли горбатого
носа, но он редко смотрел в них, а обыкновенно поверх их, так что издали трудно было угадать, куда он смотрит в данную минуту.
Лицо его, пухлое и круглое, как шар, выражало застенчивость, добродушие и кроткое смирение;
нос, тоже пухлый и круглый, испещренный
синими жилками, изобличал сластолюбца.
Чертопханов снова обратился к Вензору и положил ему кусок хлеба на
нос. Я посмотрел кругом. В комнате, кроме раздвижного покоробленного стола на тринадцати ножках неровной длины да четырех продавленных соломенных стульев, не было никакой мебели; давным-давно выбеленные стены, с
синими пятнами в виде звезд, во многих местах облупились; между окнами висело разбитое и тусклое зеркальце в огромной раме под красное дерево. По углам стояли чубуки да ружья; с потолка спускались толстые и черные нити паутин.
— Привел! — воскликнул четверть часа спустя Ермолай, вваливаясь в избу. Вслед за ним вошел рослый мужик в белой рубахе,
синих портах и лаптях, белобрысый, подслеповатый, с рыжей бородкой клинушком, длинным пухлым
носом и разинутым ртом. Он точно смотрел «простецом».
Луна сквозь окна освещала их желтые и
синие лица, ввалившиеся рты, мутные, полузакрытые глаза и высунувшиеся
носы…
Старик посмотрел на меня, опуская одну седую бровь и поднимая другую, поднял очки на лоб, как забрало, вынул огромный
синий носовой платок и, утирая им
нос, с важностью сказал...
Летнее утро; девятый час в начале. Федор Васильич в
синем шелковом халате появляется из общей спальни и через целую анфиладу комнат проходит в кабинет. Лицо у него покрыто маслянистым глянцем; глаза влажны, слипаются; в углах губ запеклась слюна. Он останавливается по дороге перед каждым зеркалом и припоминает, что вчера с вечера у него чесался
нос.
Не говоря ни слова, встал он с места, расставил ноги свои посереди комнаты, нагнул голову немного вперед, засунул руку в задний карман горохового кафтана своего, вытащил круглую под лаком табакерку, щелкнул пальцем по намалеванной роже какого-то бусурманского генерала и, захвативши немалую порцию табаку, растертого с золою и листьями любистка, поднес ее коромыслом к
носу и вытянул
носом на лету всю кучку, не дотронувшись даже до большого пальца, — и всё ни слова; да как полез в другой карман и вынул
синий в клетках бумажный платок, тогда только проворчал про себя чуть ли еще не поговорку: «Не мечите бисер перед свиньями»…
Молодое лицо доктора носило явные следы усиленного пьянства — кожа на лице была красная, потная, глаза опухли и слезились,
нос просвечивал
синими жилками.
Тяжелые очки надавили ему переносье, конец
носа налился
синей кровью и похож на бабушкин.
Очень хотелось ударить его ногой, но было больно пошевелиться. Он казался еще более рыжим, чем был раньше; голова его беспокойно качалась; яркие глаза искали чего-то на стене. Вынув из кармана пряничного козла, два сахарных рожка, яблоко и ветку
синего изюма, он положил всё это на подушку, к
носу моему.
Белый как снег, с блестящими, прозрачными небольшими глазами, с черным
носом и черными лапами, с длинною, гибкою и красивою шеею, он невыразимо прекрасен, когда спокойно плывет между зеленых камышей по темно-синей, гладкой поверхности воды.
Когда Лаврецкий вернулся домой, его встретил на пороге гостиной человек высокого роста и худой, в затасканном
синем сюртуке, с морщинистым, но оживленным лицом, с растрепанными седыми бакенбардами, длинным прямым
носом и небольшими воспаленными глазками.
Собою осьмилетний Райнер был очаровательно хорош. Он был высок не по летам, крепко сложен, имел русые кудри, тонкий, правильный
нос, с кроткими
синими глазами матери и решительным подбородком отца. Лучшего мальчика вообразить было трудно.
По зале прогуливались: молодая девушка весьма развязного вида, часто встряхивавшая черные кудри своей совершенно круглой головки, некрасивой, но весьма оригинальной; высокая худая фея с черными вороньими глазами, длинным мертвенно-синим
носом и с черно-бурыми веснушками.
В двери встал черноволосый и румяный мальчик с красивыми
синими глазами и горбатым
носом.
Встретил нас именно этот самый Родивоныч, седой, но еще бравый старик, в
синем суконном сюртуке, в белом галстухе и с очками, в медной оправе, на
носу.
Узнав о цели нашего приезда, Ошмянский сначала не понял и присел. Но когда мы объяснили ему, что мы странствующие дворяне, предпринявшие подвиг самосохранения, и с этою целью предлагающие свои услуги всем евреям, желающим обратиться на истинный путь, и когда Глумов как бы невзначай махнул у него под
носом синей ассигнацией, то он выпрямился и радостно замахал руками. Ассигнация же в это время исчезла без остатка.
Щеки имел красные,
нос жирный, разрисованный под мрамор, руки исполинские, покрытые волосами и
синими узлами жил.
Старуха застучала клюкою о крыльцо, и губы ее еще сердитее зажевали, а
нос посинел.
Впрочем, если кто еще не вполне поддался расслабляющему влиянию этого томительного дня, то это именно ямщик. Это был человек небольшого роста и довольно невзрачный в своем порыжелом кафтане и в шляпенке неизвестного происхождения, неопределенной формы и цвета.
Нос у него был несколько набекрень, бороденка выгорела от солнца, но глаза,
синие и глубокие, глядели живо, умно и несколько мечтательно…
В кухне воеводит дорогой повар Иван Иванович, по прозвищу Медвежонок, маленький, полненький, с ястребиным
носом и насмешливыми глазами. Он — щеголь, носит крахмальные воротнички, ежедневно бреется, щечки у него
синие, темные усы подкручены вверх; в свободные минуты он непрерывно беспокоит усы, поправляя печеными красными пальцами, и все смотрит в круглое ручное зеркальце.
На
носу баржи, как свеча, блестит штык часового; мелкие звезды в
синем небе тоже горят, как свечи.
Это был человек лет сорока пяти, сухой, лысый, в полувенце черных, курчаво-цыганских волос, с большими, точно усы, черными бровями. Острая густая бородка очень украшала его тонкое и смуглое, нерусское лицо, но под горбатым
носом торчали жесткие усы, лишние при его бровях.
Синие глаза его были разны: левый — заметно больше правого.
— Да, прошу тебя, пожалуй усни, — и с этими словами отец протопоп, оседлав свой гордый римский
нос большими серебряными очками, начал медленно перелистывать свою
синюю книгу. Он не читал, а только перелистывал эту книгу и при том останавливался не на том, что в ней было напечатано, а лишь просматривал его собственной рукой исписанные прокладные страницы. Все эти записки были сделаны разновременно и воскрешали пред старым протопопом целый мир воспоминаний, к которым он любил по временам обращаться.
Гость ревниво осмотрел его и остался доволен — парень не понравился ему. Коренастый, краснощёкий, в
синей рубахе, жилете и шароварах за сапоги, он казался грубым, тяжёлым, похожим на кучера. Всё время поправлял рыжеватые курчавые волосы, карие глаза его беспокойно бегали из стороны в сторону, и по лицу ходили какие-то тени, а
нос сердито шмыгал, вдыхая воздух. Он сидел на сундуке, неуклюже двигая ногами, и смотрел то на них, то на гостя каким-то неприятным, недоумевающим взглядом.
— Позвольте! — отстранил её доктор, снова вынув часы, и сложил губы так, точно собирался засвистать. Лицо у него было жёлтое, с тонкими тёмными усиками под большим, с горбиной,
носом, глаза зеленоватые, а бритые щёки и подбородок —
синие; его чёрная, гладкая и круглая голова казалась зловещей и безжалостной.
Золотые беляны с тёсом вальяжно, как дворянки в кринолинах, не спеша спускаются; тут тебе мокшаны и коломенки, и разного фасона барки да баржи,
носа свои пёстрые вверх подняв, весело бегут по синей-то реке, как на бархате шёлком вышиты.
В тыкве сидела другая тыква — добрый и толстый отец семейства и помещик, с какой-то специальной ландкартой из
синих жил на
носу и щеках; возле неразрывная спутница его жизни, не похожая на тыкву, а скорее на стручок перцу, спрятанный в какой-то тафтяный шалаш, надетый вместо шляпки; против них приятный букет из сельских трех граций, вероятно, сладостная надежда маменьки и папеньки, сладостная, но исполняющая заботой их нежные сердца.
— А что, Осип Евсеич, — спросил помощник, более и более приходивший в себя после паралича от ворошатинского табаку и утиравший
синим платком глаза,
нос, лоб и даже подбородок, — я вас еще не спросил, как вам понравился вновь определившийся молодой человек, из Москвы, что ли?
Шаги смолкли, и в открытой двери появился сначала
синий громадный шар с блестящими пуговицами, затем белая-белая коротенькая ручка, и, наконец,
синий шар сделал какое-то смешное движение, пролез в дверь и вместе с ним появилась добродушная физиономия с длинным утиным
носом и едва заметными сонными глазками.
Лицо суровое, покрыто
синими жилками, глаза маленькие,
нос красный.
На бечевке, протянутой от выступа печи до верхнего косяка двери, висела грубая посконная занавеска, скрывавшая правое окно и постель рыбаковой дочки; узковатость занавески позволяла, однако ж, различить полотенце, висевшее в изголовьях, и крошечное оловянное зеркальце, испещренное зелеными и красными пятнышками, одно из тех зеркальцев, которые продаются ходебщиками — «офенями» — и в которых можно только рассматривать один глаз, или
нос, или подбородок, но уж никак не все лицо; тут же выглядывал
синий кованый сундучок, хранивший, вероятно, запонку, шелк-сырец, наперсток, сережки, коты, полотно, две новые понявы и другие части немногосложного приданого крестьянской девушки.
Вошел человек лет тридцати пяти, высокого роста, несколько сутуловатый, курчавый, смуглый, с лицом неправильным, но выразительным и умным, с жидким блеском в быстрых темно-синих глазах, с прямым широким
носом и красиво очерченными губами. Платье на нем было не ново и узко, словно он из него вырос.
Еще
синел уходящий день на острых скулах и широком, прямом
носу, а вокруг глаз под козырьком уже собиралась ночь в красных отсветах пламени, чернела в бороде и под усами.
Я случайно взглянул на Истомина: он сидел вытянув ноги и сложив их одну на другую; сигару свою он держал между двумя пальцами правой руки и медленно пускал тоненькую струйку
синего табачного дыма прямо в
нос тенористому дьякону.
В толпе нищих был один — он не вмешивался в разговор их и неподвижно смотрел на расписанные святые врата; он был горбат и кривоног; но члены его казались крепкими и привыкшими к трудам этого позорного состояния; лицо его было длинно, смугло; прямой
нос, курчавые волосы; широкий лоб его был желт как лоб ученого, мрачен как облако, покрывающее солнце в день бури;
синяя жила пересекала его неправильные морщины; губы, тонкие, бледные, были растягиваемы и сжимаемы каким-то судорожным движением, и в глазах блистала целая будущность; его товарищи не знали, кто он таков; но сила души обнаруживается везде: они боялись его голоса и взгляда; они уважали в нем какой-то величайший порок, а не безграничное несчастие, демона — но не человека: — он был безобразен, отвратителен, но не это пугало их; в его глазах было столько огня и ума, столько неземного, что они, не смея верить их выражению, уважали в незнакомце чудесного обманщика.
Его
синяя пестрядинная [грубая пеньковая ткань, пёстрая или полосатая, «матрасная» — Ред.] рубаха и такие же порты, многократно стираные, стали голубыми, пьяненькое, розовое личико с острым
носом восторженно сияло, блестели, подмигивая, бойкие, нестарческие глазки.
Мне стало не по себе. Лампа висела сзади нас и выше, тени наши лежали на полу, у ног. Иногда хозяин вскидывал голову вверх, желтый свет обливал ему лицо,
нос удлинялся тенью, под глаза ложились черные пятна, — толстое лицо становилось кошмарным. Справа от нас, в стене, почти в уровень с нашими головами было окно — сквозь пыльные стекла я видел только
синее небо и кучку желтых звезд, мелких, как горох. Храпел пекарь, человек ленивый и тупой, шуршали тараканы, скреблись мыши.
Ротмистр критически посмотрел на него. Парень был какой-то длинноволосый, с глуповатой скуластой рожей, украшенной вздернутым
носом. На нем была надета
синяя блуза без пояса, а на голове торчал остаток соломенной шляпы. Ноги босы.
С нею он и шел к Лодке. Женщина встречала его покачиваясь, облизывая губы, ее серовато-синие глаза темнели; улыбаясь пьяной и опьяняющей улыбкой, томным голосом, произнося слова в
нос, она говорила ему...
Коллежский асессор был совершенно обезнадежен. Он опустил глаза вниз газеты, где было извещение о спектаклях; уже лицо его было готово улыбнуться, встретив имя актрисы, хорошенькой собою, и рука взялась за карман: есть ли при нем
синяя ассигнация, потому что штаб-офицеры, по мнению Ковалева, должны сидеть в креслах, — но мысль о
носе всё испортила!