Неточные совпадения
Зимними вечерами приятно было шагать по хрупкому снегу, представляя, как дома, за чайным столом, отец и мать будут удивлены новыми мыслями сына. Уже фонарщик с лестницей на плече легко бегал от фонаря к фонарю, развешивая в
синем воздухе желтые огни, приятно позванивали в зимней тишине ламповые
стекла. Бежали лошади извозчиков, потряхивая шершавыми головами. На скрещении улиц стоял каменный полицейский, провожая седыми глазами маленького, но важного гимназиста, который не торопясь переходил с угла на угол.
Его посадили в грязную камеру с покатыми нарами для троих, со сводчатым потолком и недосягаемо высоким окошком;
стекло в окне было разбито, и сквозь железную решетку втекал воздух марта, был виден очень
синий кусок неба.
По пути домой он застрял на почтовой станции, где не оказалось лошадей, спросил самовар, а пока собирали чай, неохотно посыпался мелкий дождь, затем он стал гуще, упрямее, крупней, — заиграли
синие молнии, загремел гром, сердитым конем зафыркал ветер в печной трубе — и начал хлестать, как из ведра, в
стекла окон.
Дождь иссяк, улицу заполнила сероватая мгла, посвистывали паровозы, громыхало железо, сотрясая
стекла окна, с четырехэтажного дома убирали клетки лесов однообразно коренастые рабочие в
синих блузах, в смешных колпаках — вполне такие, какими изображает их «Симплициссимус». Самгин смотрел в окно, курил и, прислушиваясь к назойливому шороху мелких мыслей, настраивался лирически.
Столовая Премировых ярко освещена, на столе, украшенном цветами, блестело
стекло разноцветных бутылок, рюмок и бокалов, сверкала сталь ножей; на
синих, широких краях фаянсового блюда приятно отражается огонь лампы, ярко освещая горку разноцветно окрашенных яиц.
Ни одного цельного
стекла, а в иных местах вместо
стекол вмазана
синяя сахарная бумага.
Небольшие, немного выгнутые
стекла окошка тускло
синели при слабом свете, падавшем с ночного неба.
Есть идеи глиняные — и есть идеи, навеки изваянные из золота или драгоценного нашего
стекла. И чтобы определить материал идеи, нужно только капнуть на него сильнодействующей кислотой. Одну из таких кислот знали и древние: reductio ad finem. Кажется, это называлось у них так; но они боялись этого яда, они предпочитали видеть хоть какое-нибудь, хоть глиняное, хоть игрушечное небо, чем
синее ничто. Мы же — слава Благодетелю — взрослые, и игрушки нам не нужны.
Он дунул сверху в
стекло. Пугливый
синий огонек умер, и сразу в комнате стало темно и тихо, и тотчас же торопливо и громко застучал на столе не замечаемый до сих пор будильник. Ромашов сел рядом с Александрой Петровной, сгорбившись и не глядя в ее сторону. Странное чувство боязни, волнения и какого-то замирания в сердце овладело им и мешало ему говорить...
Ромашов выгреб из камышей. Солнце село за дальними городскими крышами, и они черно и четко выделялись в красной полосе зари. Кое-где яркими отраженными огнями играли оконные
стекла. Вода в сторону зари была розовая, гладкая и веселая, но позади лодки она уже сгустилась,
посинела и наморщилась.
Отпаявшаяся втулка крана уныло опустилась, крышка съехала набекрень, из-под ручек
стекали капли олова, — лиловато-синий самовар казался вдребезги пьяным.
Ведь ты видишь простую чистоту линий, лишающую строение тяжести, и зеленую черепицу, и белые стены с прозрачными, как
синяя вода,
стеклами; эти широкие ступени, по которым можно сходить медленно, задумавшись, к огромным стволам под тенью высокой листвы, где в просветах солнцем и тенью нанесены вверх яркие и пылкие цветы удачно расположенных клумб.
Дальний берег и луга застилались мелким, частым дождем. Был серый, ненастный день; ветер уныло гудел вокруг дома; капли дождя обливали и без того уже тусклые
стекла маленького окошка. Мрачно
синела Ока, мрачно глядел темный берег и почерневшие, вымоченные лодки. Печальный вид осеннего дня соответствовал, впрочем, как нельзя лучше тому, что происходило в самой избе.
Головы баб, девок и ткачей всех возможных возрастов высовывались отовсюду: красные и
синие платки, черные, рыжие затылки и бороды, бледные лица, розовые и белые рубашки пестрели в глазах, как
стекла калейдоскопа, который стали бы вертеть против свечки.
Синие и золотые цветы вокруг них, ленты солнечных лучей дрожат в воздухе, в прозрачном
стекле графина и стаканов горит альмандиновое вино, издали доплывает шелковый шорох моря.
Евсей неотрывно смотрел прямо в
стёкла, в
синюю, бездонную темноту, она влекла к себе и, казалось, высасывала кровь из его жил.
Паркер был лакей, — я видел такую одежду, как у него, на картинах. Седой, остриженный, слегка лысый, плотный человек этот в белых чулках,
синем фраке и открытом жилете носил круглые очки, слегка прищуривая глаза, когда смотрел поверх
стекол. Умные морщинистые черты бодрой старухи, аккуратный подбородок и мелькающее сквозь привычную работу лица внутреннее спокойствие заставили меня думать, не есть ли старик главный управляющий дома, о чем я его и спросил. Он ответил...
Иногда он говорил час и два, всё спрашивая: слушают ли дети? Сидит на печи, свеся ноги, разбирая пальцами колечки бороды, и не торопясь куёт звено за звеном цепи слов. В большой, чистой кухне тёплая темнота, за окном посвистывает вьюга, шёлково гладит
стекло, или трещит в
синем холоде мороз. Пётр, сидя у стола перед сальной свечою, шуршит бумагами, негромко щёлкает косточками счёт, Алексей помогает ему, Никита искусно плетёт корзины из прутьев.
Ничипоренко поскорее схватил с себя
синие консервы, которые надел в дорогу для придания большей серьезности своему лицу, и едва он снял очки, как его простым, не заслоненным
стеклами глазам представился небольшой чистенький домик с дверями, украшенными изображением чайника, графина, рюмок и чайных чашек. Вверху над карнизом домика была вывеска: «Белая харчевня».
Мне стало не по себе. Лампа висела сзади нас и выше, тени наши лежали на полу, у ног. Иногда хозяин вскидывал голову вверх, желтый свет обливал ему лицо, нос удлинялся тенью, под глаза ложились черные пятна, — толстое лицо становилось кошмарным. Справа от нас, в стене, почти в уровень с нашими головами было окно — сквозь пыльные
стекла я видел только
синее небо и кучку желтых звезд, мелких, как горох. Храпел пекарь, человек ленивый и тупой, шуршали тараканы, скреблись мыши.
Уже все спали, шелестело тяжелое дыхание, влажный кашель колебал спертый, пахучий воздух.
Синяя, звездная ночь холодно смотрела в замазанные
стекла окна: звезды были обидно мелки и далеки. В углу пекарни, на стене, горела маленькая жестяная лампа, освещая полки с хлебными чашками, — чашки напоминали лысые, срубленные черепа. На ларе с тестом спал, свернувшись комом, глуховатый Никандр, из-под стола, на котором развешивали и катали хлебы, торчала голая, желтая нога пекаря, вся в язвах.
Но от
стекол, то красных, то желтых, то
синих, голубых и зеленых, все это странно менялось и, если смотреть так: быстро переходя через все
стекла, — походило на очень странную музыку.
Дымно, парно и душно в землянке, по крыше хлещет дождь. Гудит лес, и откуда-то быстро, как бабья речь, ручьём
стекает вода. Над углями в очаге дрожит, умирая,
синий огонь. Егор достаёт пальцами уголь, чтобы закурить папиросу, пальцы у него дрожат и лицо дикое.
Гуще и гуще надвигается черный покров ночи на небо, ярче и ярче сверкают на холмах зажженные свечи, тусклей отражает в себе недвижное, будто из
стекла вылитое, озеро темно-синий небосклон, розовые полосы зари и поникшие ветвями в воду береговые вербы…
Наемная карета отвезла нас в большую мрачную гостиницу. Я видела, сквозь
стекла ее, шумные улицы, громадные дома и беспрерывно снующую толпу, но мои мысли были далеко-далеко, под
синим небом моей родной Украины, в фруктовом садике, подле мамочки, Васи, няни…
У папы была большая электрическая машина для лечения больных: огромный ясеневый комод, на верхней его крышке, под
стеклом, блестящие медные ручки, шишечки, стрелки, циферблаты, молоточки; внутри же комода, на полках, — ряды стеклянных сосудов необыкновенного вида; они были соединены между собою спиральными проволоками, обросли как будто белым инеем, а внутри темнели
синью медного купороса. Мы знали, что эти банки «накачивают электричество».
Стрельчатые окна, вверху их — разноцветные мелкие
стекла,
синие, красные, зеленые, желтые.
…вокруг самовара, вокруг настоящего самовара, из которого пар валил, как из паровоза, — даже
стекло в лампе немного затуманилось: так сильно шел пар. И чашечки были те же,
синие снаружи и белые внутри, очень красивые чашечки, которые подарили нам еще на свадьбе. Сестра жены подарила — она очень славная и добрая женщина.
У меня, кроме всех этих общих забот, была еще одна, своя. Я сидел у себя за столом над маленькой тетрадочкой в
синей обертке, думал, покусывал карандаш, смотрел на ледяные пальмы оконных
стекол и медленно писал. Записывал темы для разговоров с дамами во время кадрили.
И вдруг всё исчезло. Федор открыл глаза и увидел свой стол, сапоги и жестяную лампочку. Ламповое
стекло было черно и от маленького огонька на фитиле валил вонючий дым, как из трубы. Около стоял заказчик в
синих очках и кричал сердито...