Неточные совпадения
— Ну, барин, обедать! — сказал он решительно. И, дойдя до реки, косцы направились через ряды к кафтанам, у которых, дожидаясь их,
сидели дети, принесшие обеды. Мужики собрались — дальние под телеги, ближние — под ракитовый куст,
на который накидали
травы.
Пробираясь берегом к своей хате, я невольно всматривался в ту сторону, где накануне слепой дожидался ночного пловца; луна уже катилась по небу, и мне показалось, что кто-то в белом
сидел на берегу; я подкрался, подстрекаемый любопытством, и прилег в
траве над обрывом берега; высунув немного голову, я мог хорошо видеть с утеса все, что внизу делалось, и не очень удивился, а почти обрадовался, узнав мою русалку.
Подъехав к Калиновому лесу, мы нашли линейку уже там и, сверх всякого ожидания, еще телегу в одну лошадь,
на середине которой
сидел буфетчик. Из-под сена виднелись: самовар, кадка с мороженой формой и еще кой-какие привлекательные узелки и коробочки. Нельзя было ошибиться: это был чай
на чистом воздухе, мороженое и фрукты. При виде телеги мы изъявили шумную радость, потому что пить чай в лесу
на траве и вообще
на таком месте,
на котором никто и никогда не пивал чаю, считалось большим наслаждением.
Тень листвы подобралась ближе к стволам, а Грэй все еще
сидел в той же малоудобной позе. Все спало
на девушке: спали темные волосы, спало платье и складки платья; даже
трава поблизости ее тела, казалось, задремала в силу сочувствия. Когда впечатление стало полным, Грэй вошел в его теплую подмывающую волну и уплыл с ней. Давно уже Летика кричал: «Капитан, где вы?» — но капитан не слышал его.
Так в Африке, где много Обезьян,
Их стая целая
сиделаПо сучьям, по ветвям
на дереве густом
И
на ловца украдкою глядела,
Как по
траве в сетях катался он кругом.
Самгин, облегченно вздохнув, прошел в свою комнату; там стоял густой запах нафталина. Он открыл окно в сад;
на траве под кленом
сидел густобровый, вихрастый Аркадий Спивак, прилаживая к птичьей клетке сломанную дверцу, спрашивал свою миловидную няньку...
Нарядная сойка
сидела на голом сучке ветлы, глядя янтарным, рыбьим глазом в серебряное зеркало лужи, обрамленной
травою.
— Вот, как приедешь
на квартиру, Иван Матвеич тебе все сделает. Это, брат, золотой человек, не чета какому-нибудь выскочке-немцу! Коренной, русский служака, тридцать лет
на одном стуле
сидит, всем присутствием вертит, и деньжонки есть, а извозчика не наймет; фрак не лучше моего; сам тише воды, ниже
травы, говорит чуть слышно, по чужим краям не шатается, как твой этот…
Стала съезжаться к поезду публика, и должник явился тут, как лист перед
травою, и с ним дама; лакей берет для них билеты, а он
сидит с своей дамой, чай пьет и тревожно осматривается
на всех.
Райский
сидел целый час как убитый над обрывом,
на траве, положив подбородок
на колени и закрыв голову руками. Все стонало в нем. Он страшной мукой платил за свой великодушный порыв, страдая, сначала за Веру, потом за себя, кляня себя за великодушие.
— В Тамбове, ваше высокоблагородие, всегда, бывало, целый день
на солнце
сидишь и голову подставишь — ничего; ляжешь
на траве, спину и брюхо греешь — хорошо. А здесь бог знает что: солнце-то словно пластырь! — отвечал он с досадой.
Взошла луна. Ясная ночь глядела с неба
на землю. Свет месяца пробирался в глубину темного леса и ложился по сухой
траве длинными полосами.
На земле,
на небе и всюду кругом было спокойно, и ничто не предвещало непогоды.
Сидя у огня, мы попивали горячий чай и подтрунивали над гольдом.
По его словам, птицы любят двигаться против ветра. При полном штиле и во время теплой погоды они
сидят на болотах. Если ветер дует им вслед, они зябнут, потому что холодный воздух проникает под перья. Тогда птицы прячутся в
траве. Только неожиданный снегопад может принудить пернатых лететь дальше, невзирая
на ветер и стужу.
На другой день, ранним утром, началась казнь.
На дворе стояла уже глубокая осень, и Улиту, почти окостеневшую от ночи, проведенной в «холодной», поставили перед крыльцом,
на одном из приступков которого
сидел барин,
на этот раз еще трезвый, и курил трубку. В виду крыльца,
на мокрой
траве, была разостлана рогожа.
Но кроме врагов, бегающих по земле и отыскивающих чутьем свою добычу, такие же враги их летают и по воздуху: орлы, беркуты, большие ястреба готовы напасть
на зайца, как скоро почему-нибудь он бывает принужден оставить днем свое потаенное убежище, свое логово; если же это логово выбрано неудачно, не довольно закрыто
травой или степным кустарником (разумеется, в чистых полях), то непременно и там увидит его зоркий до невероятности черный беркут (степной орел), огромнейший и сильнейший из всех хищных птиц, похожий
на копну сена, почерневшую от дождя, когда
сидит на стогу или
на сурчине, — увидит и, зашумев как буря, упадет
на бедного зайца внезапно из облаков, унесет в длинных и острых когтях
на далекое расстояние и, опустясь
на удобном месте, съест почти всего, с шерстью и мелкими костями.
Рябчики в начале мая садятся
на гнезда, которые вьют весьма незатейливо, всегда в лесу
на голой земле, из сухой
травы, древесных листьев и даже мелких тоненьких прутиков; тока у них бывают в марте; самка кладет от десяти до пятнадцати яиц; она
сидит на них одна, без участия самца, в продолжение трех недель; молодые очень скоро начинают бегать; до совершенного их возраста матка держится с ними предпочтительно в частом и даже мелком лесу, по оврагам, около лесных речек и ручьев.
Молодые люди оставались в саду. Студент, подостлав под себя свитку и заломив смушковую шапку, разлегся
на траве с несколько тенденциозною непринужденностью. Его старший брат
сидел на завалинке рядом с Эвелиной. Кадет в аккуратно застегнутом мундире помещался с ним рядом, а несколько в стороне, опершись
на подоконник,
сидел, опустив голову, слепой; он обдумывал только что смолкшие и глубоко взволновавшие его споры.
— Балаган! — закричал я своим спутникам. Тотчас Рожков и Ноздрин явились
на мой зов. Мы разобрали корье и у себя
на биваке сделали из него защиту от ветра. Затем мы сели
на траву поближе к огню, переобулись и тотчас заснули. Однако, сон наш не был глубоким. Каждый раз, как только уменьшался огонь в костре, мороз давал себя чувствовать. Я часто просыпался, подкладывал дрова в костер,
сидел, дремал, зяб и клевал носом.
Старец Кирилл опять упал
на траву и зарыдал «истошным голосом». Аглаида
сидела неподвижно, точно прислушиваясь к тому, что у ней самой делалось
на душе. Ведь и она то же самое думала про себя, что говорил ей сейчас плакавший инок.
В стороне от дорожки, в густой
траве,
сидела молодая женщина с весьма красивым, открытым русским лицом. Она закручивала стебельки цикория и давала их двухлетнему ребенку, которого держала у себя
на коленях. Возле нее
сидела девочка лет восьми или девяти и лениво дергала за дышельце тростниковую детскую тележку.
Розанов
сидит, обхватив руками свои колени и уткнув в них свой подбородок, а Полинька, прислоня к щечке палец и облокотясь рукою
на брошенное
на траве розановское пальто.
Сначала ей понравилось, и она приказала принести большую кожу, чтобы
сидеть на ней
на берегу реки, потому что никогда не садилась прямо
на большую
траву, говоря, что от нее сыро, что в ней множество насекомых, которые сейчас наползут
на человека.
Но я заметил, что для больших людей так
сидеть неловко потому, что они должны были не опускать своих ног, а вытягивать и держать их
на воздухе, чтоб не задевать за землю; я же
сидел на роспусках почти с ногами, и
трава задевала только мои башмаки.
После полудня, разбитая, озябшая, мать приехала в большое село Никольское, прошла
на станцию, спросила себе чаю и села у окна, поставив под лавку свой тяжелый чемодан. Из окна было видно небольшую площадь, покрытую затоптанным ковром желтой
травы, волостное правление — темно-серый дом с провисшей крышей.
На крыльце волости
сидел лысый длиннобородый мужик в одной рубахе и курил трубку. По
траве шла свинья. Недовольно встряхивая ушами, она тыкалась рылом в землю и покачивала головой.
А еще и этого тошнее зимой
на тюбеньке; снег малый, только чуть
траву укроет и залубенит — татары тогда все в юртах над огнем
сидят, курят…
Сильный запах турецкого табаку и сухих
трав, заткнутых за божницей, обдал его — и боже! — сколь знакомая картина предстала его взору: с беспорядочно причесанной головой, с следами еще румян
на лице, в широкой блузе, полузастегнутой
на груди,
сидела Настенька в креслах.
Оба они при довольно тусклом лунном освещении, посреди
травы и леса, с бегающею около и как бы стерегущею их собакою, представляли весьма красивую группу: молодцеватый Ченцов в щеголеватом охотничьем костюме, вооруженный ружьем,
сидел как бы несколько в грозной позе, а лежавшая головою
на его ногах молодая бабеночка являла бог знает уже откуда прирожденную ей грацию.
Прошло дня четыре. Морозов
сидел в брусяной избе за дубовым столом.
На столе лежала разогнутая книга, оболоченная червчатым бархатом, с серебряными застежками и жуками. Но боярин думал не о чтении. Глаза его скользили над пестрыми заголовками и узорными
травами страницы, а воображение бродило от жениной светлицы к садовой ограде.
Он был малый некрасивый, худенький, мозглявый, с визгливым голосом, который так и звенел в ушах. Они были соседи и товарищи с Лукою. Лукашка
сидел по-татарски
на траве и улаживал петли.
Сидя тихо и смирно с удочкой
на берегу озера или речного залива, проросшего
травами, а иногда притаясь в лодке в густых камышах пруда, я имел случай нередко, хотя поверхностно, наблюдать любопытную картину рыбьего боя: [Процесс метанья, или боя, икры даже этих трех пород, сейчас мною названных, наблюдать очень трудно, потому что он происходит по большей части в
травах или камышах, а главное потому, что рыба боится приближения человека.
К числу диковинных случаев, виденных мною
на уженье, можно причислить и следующий: удил я один раз
на берегу своего пруда (Оренбургской губернии), а другой рыбак
сидел на мостках, устроенных в
траве над самым материком, посредине пруда.
На траве подле него
сидела его дочь; против нее возвышался кленовый гребень с тучным пучком льну, из которого тянула она левою рукою тонкую, дрожащую нитку, между тем как в правой руке ее гудело и подпрыгивало веретено.
Через несколько минут, шагах в пятидесяти от дороги, в густом кустарнике, мы
сидели с кунаком
на траве, и я рассказывал ему свои обстоятельства.
Посреди большого села,
на обширном лугу, или площади,
на которой разгуливали овцы и резвились ребятишки, стояла ветхая деревянная церковь с высокой колокольнею. У дверей ее,
на одной из ступеней поросшей
травою лестницы,
сидел старик лет восьмидесяти, в зеленом сюртуке с красным воротником, обшитым позументом; с полдюжины медалей, различных форм и величины, покрывали грудь его. Он разговаривал с молодым человеком, который стоял перед ним и по наряду своему, казалось, принадлежал к духовному званию.
На моей обязанности было тащить сделанную из лыка корзинку с рыбой, что было делом нелегким, — рыбы попало около десяти фунтов. Моему восторгу не было границ, и я жалел только об одном, что должен был
сидеть на берегу и не мог принимать участия в закидывании мережки и в ботанье. Дальше я помогал расстилать мережку
на траве, выбирать из нее речную тину и приставшую
траву. А когда мережка немного просохла, мы отправились дальше, вверх по Утке.
Да, я опять хожу по этим горам, поднимаюсь
на каменистые кручи, спускаюсь в глубокие лога, подолгу
сижу около горных ключиков, дышу чудным горным воздухом, напоенным ароматами горных
трав и цветов, и без конца слушаю, что шепчет столетний лес…
Выбрали сухое местечко, желтую прошлогоднюю
траву, разостлали пальто и сели; и долго
сидели молча, парясь
на солнце, лаская глазами тихую даль, слушая звон невидимых ручьев. Саша курил.
От смерти лишь из сожаленья
Младого русского спасли;
Его к товарищам снесли.
Забывши про свои мученья,
Они, не отступая прочь,
Сидели близ него всю ночь… //....................
И бледный лик, в крови омытый,
Горел в щеках — он чуть дышал,
И смертным холодом облитый,
Протягшись
на траве лежал.
На пороге кухни
сидел рыжий «кум», а напротив него, брюхом
на зеленой
траве, с соломинкой в зубах, лежал Гараська.
Прежде всего мне бросилась в глаза длинная фигура Никиты Зайца, растянутая по
траве; руки были скручены назади,
на лице виднелись следы свежей крови. Около него
сидели два мужика: один с черной окладистой бородой, другой — лысый; они тоже были связаны по рукам и все порывались освободиться. Около Никиты, припав головой к плечу сына, тихо рыдала Зайчиха.
В это время из кухонной двери вырвалась яркая полоса света и легла
на траву длинным неясным лучом;
на пороге показалась Аксинья. Она чутко прислушалась и вернулась, дверь осталась полуотворенной, и в свободном пространстве освещенной внутри кухни мелькнул знакомый для меня силуэт. Это была Наська… Она
сидела у стола, положив голову
на руки; тяжелое раздумье легло
на красивое девичье лицо черной тенью и сделало его еще лучше.
Они оба молчали. Марья Павловна неподвижно глядела вдаль; белый шарф скатился с ее головы
на плечи, набегавший ветер шевелил и приподнимал концы ее наскоро причесанных волос. Веретьев
сидел наклонившись и похлопывал веткой по
траве.
Красавина. Ну, уж кавалер, нечего сказать! С налету бьет! Крикнул это, гаркнул: сивка, бурка, вещая каурка, стань передо мной, как лист перед
травой! В одно ухо влез, в другое вылез, стал молодец молодцом.
Сидит королевишна в своем новом тереме
на двенадцати венцах. Подскочил
на все двенадцать венцов, поцеловал королевишну во сахарны уста, а та ему именной печатью в лоб и запечатала для памяти.
По праздникам молодежь собиралась в поле за монастырем играть в городки, лапту, в горелки, а отцы и матери
сидели у ограды
на траве и, наблюдая за игрой, вспоминали старину.
Вечерами
на закате и по ночам он любил
сидеть на холме около большой дороги.
Сидел, обняв колена длинными руками, и, немотствуя, чутко слушал, как мимо него спокойно и неустанно течет широкая певучая волна жизни: стрекочут хлопотливые кузнечики, суетятся, бегают мыши-полевки, птицы летят ко гнездам, ходят тени между холмов, шепчут
травы, сладко пахнет одонцем, мелиссой и бодягой, а в зеленовато-голубом небе разгораются звезды.
Пройдя половину аллеи, я вдруг остановился, удивленный.
На скамье, весь мокрый,
сидел Дробыш. Мокрая рубаха липла к его телу. Его тужурка вместе с тужуркой Фроима валялась тут же
на скамье, а сам Фроим лежал ничком в мокрой
траве.
Однако вспомнил про старика своего… «Неужто, думаю, я его обману?» Лег
на траву, в землю уткнулся, полежал маленечко, потом встал, да и повернулся к острогу. Назад не гляну… Подошел поближе, поднял глаза, а в башенке, где у нас были секретные камеры,
на окошке мой старик
сидит да
на меня из-за решетки смотрит.
Комнат было у меня довольно, и я назначил одну из них, совершенно отдельную, исключительно для помещенья,
на особых столах, стеклянных ящичков с картонными крышками, картонных коробок и даже больших стеклянных банок, в которых должны были
сидеть разные черви или гусеницы, достаточно снабженные теми
травами и растеньями, которые служили им обыкновенной пищей.
Сколько переслушал я его рассказов,
сидя с ним в пахучей тени,
на сухой и гладкой
траве, под навесом серебристых тополей, или в камышах над прудом,
на крупном и сыроватом песку обвалившегося берега, из которого, странно сплетаясь, как большие черные жилы, как змеи, как выходцы подземного царства, торчали узловатые коренья!
— Алла! — и все проговорили: «Алла» — и опять замолчали. Мертвый лежит
на траве, не шелохнется, и они
сидят как мертвые. Не шевельнется ни один. Только слышно,
на чинаре листочки от ветерка поворачиваются. Потом прочел мулла молитву, все встали, подняли мертвого
на руки, понесли. Принесли к яме. Яма вырыта не простая, а подкопана под землю, как подвал. Взяли мертвого под мышки, да под лытки, перегнули, спустили полегонечку, подсунули сидьмя под землю, заправили ему руки
на живот.