Неточные совпадения
Началось с того, что Волгу толокном замесили, потом теленка
на баню тащили, потом в кошеле кашу варили, потом козла в соложеном тесте [Соложёное тесто — сладковатое тесто из солода (солод — слад), то есть из проросшей ржи (употребляется в пивоварении).] утопили, потом свинью за бобра купили да собаку за волка убили, потом лапти растеряли да по дворам искали: было лаптей шесть, а сыскали семь; потом рака с
колокольным звоном встречали, потом щуку с яиц согнали, потом комара за восемь верст ловить ходили, а комар у пошехонца
на носу
сидел, потом батьку
на кобеля променяли, потом блинами острог конопатили, потом блоху
на цепь приковали, потом беса в солдаты отдавали, потом небо кольями подпирали, наконец утомились и стали ждать, что из этого выйдет.
Вглядывался я и заключил, что это равнодушие — родня тому спокойствию или той беспечности, с которой другой Фаддеев, где-нибудь
на берегу, по веревке, с топором, взбирается
на колокольню и чинит шпиц или
сидит с кистью
на дощечке и болтается в воздухе,
на верху четырехэтажного дома, оборачиваясь, в размахах веревки, спиной то к улице, то к дому.
Вот однажды
сижу я
на стене, гляжу вдаль и слушаю
колокольный звон… вдруг что-то пробежало по мне — ветерок не ветерок и не дрожь, а словно дуновение, словно ощущение чьей-то близости… Я опустил глаза. Внизу, по дороге, в легком сереньком платье, с розовым зонтиком
на плече, поспешно шла Зинаида. Она увидела меня, остановилась и, откинув край соломенной шляпы, подняла
на меня свои бархатные глаза.
Вслед за ним явились Цветаев и Галатская, а Кожемякин отошёл к столу и там увидел Максима: парень
сидел на крыльце бани, пристально глядя в небо, где возвышалась
колокольня монастыря, окутанная ветвями липы, а под нею кружились охотничьи белые голуби.
Через несколько дней после похорон Васи дядя Марк и Кожемякин
сидели на скамье за воротами, поглядывая в чистое глубокое небо, где раскалённо блестел густо позолоченный крест соборной
колокольни.
Посреди большого села,
на обширном лугу, или площади,
на которой разгуливали овцы и резвились ребятишки, стояла ветхая деревянная церковь с высокой
колокольнею. У дверей ее,
на одной из ступеней поросшей травою лестницы,
сидел старик лет восьмидесяти, в зеленом сюртуке с красным воротником, обшитым позументом; с полдюжины медалей, различных форм и величины, покрывали грудь его. Он разговаривал с молодым человеком, который стоял перед ним и по наряду своему, казалось, принадлежал к духовному званию.
И крепкий ее сон и детская беспомощность тела вызвали у него доброе удивление. Поглядывая
на нее сбоку и успешно побеждая непроизвольные движения своих длинных рук, он долго, почти до света, смирненько
сидел около нее, слушая, как в доме ревели и визжали пьяные люди, а когда в городе,
на колокольне собора, пробило четыре часа, разбудил ее, говоря...
Каждый день, с восьми часов утра до двух часов пополудни, Ферапонтов
сидел за своей конторкой, то просматривая с большим вниманием лежавшую перед ним толстую книгу, то прочитывая какие-то бумаги, то, наконец, устремляя печальный взгляд
на довольно продолжительное время в окно, из которого виднелась
колокольня, несколько домовых крыш и клочок неба.
Сидели мы у опушки леса над рекой. Поздно было, из-за Малинкиной
колокольни смотрело
на нас большое, медно-красное лицо луны, и уже сторож отбил в колокол десять чётких ударов. Всколыхнули они тишину, и в ночи мягко откликнулись им разные голоса тайных сил земли.
И всегда Меркулов не любил глядеть понизу, а во все дни светлой недели он носил голову немного назад и смотрел поверх лбов. И всю неделю он был трезв, каждое утро от обеден до вечерни звонил
на колокольне Михаила-архангела, а после вечерни или
сидел у звонаря Семена, или
на десяток верст уходил в поле. И домой возвращался только ночью.
Толпа, где все так же пахло мужиком и бабой, вытеснила его из Троицкого собора, и он опять очутился
на площадке, где
на мостовой
сидели богомольцы и нищие, и где розовая
колокольня, вытянутая вверх
на итальянский манер, глядела
на него празднично и совсем мирски, напоминала скорее о суетной жизни городов, о всяких парадах и торжествах.
Был канун Рождества. Марья давно уже храпела
на печи, в лампочке выгорел весь керосин, а Федор Нилов всё
сидел и работал. Он давно бы бросил работу и вышел
на улицу, но заказчик из
Колокольного переулка, заказавший ему головки две недели назад, был вчера, бранился и приказал кончить сапоги непременно теперь, до утрени.
На колокольне у Иоанна Предтечи вот уже третий день
сидит неизвестно откуда взявшаяся сова; водка в кабаке Фунтова стала припахивать фиалковым корнем; протоиерей отец Серафим Накамнесозижденский, быв в гостях у купца Треухова, обменил свои калоши; кот дьякона Диоклитианова, считавшийся в течение двух лет котом, оказался кошкою и окотился
на днях восемью котятами…
Духовенство стало начеку, и даже прозвонили (
на колокольне) какой-то карете, в которой (как после оказалось) ехал не архиерей, а
сидела помещица, генеральша Данилевская… В сумерки еще,
сидя за самоваром, прислушивались приезда, а после ужина я преспокойно уснул.