Неточные совпадения
Раскольников
сидел, смотрел неподвижно, не отрываясь; мысль его переходила
в грезы,
в созерцание; он ни о чем не думал, но какая-то
тоска волновала его и мучила.
— Нет, — сказала она, — чего не знаешь, так и не хочется. Вон Верочка, той все скучно, она часто грустит,
сидит, как каменная, все ей будто чужое здесь! Ей бы надо куда-нибудь уехать, она не здешняя. А я — ах, как мне здесь хорошо:
в поле, с цветами, с птицами как дышится легко! Как весело, когда съедутся знакомые!.. Нет, нет, я здешняя, я вся вот из этого песочку, из этой травки! не хочу никуда. Что бы я одна делала там
в Петербурге, за границей? Я бы умерла с
тоски…
Бабушка презирает меня!» — вся трясясь от
тоски, думала она и пряталась от ее взгляда,
сидела молча, печальная, у себя
в комнате, отворачивалась или потупляла глаза, когда Татьяна Марковна смотрела на нее с глубокой нежностью… или сожалением, как казалось ей.
А большой человек опивается, объедается, на золотой куче
сидит, а все
в сердце у него одна
тоска.
Я ждал ночи с страшной
тоской, помню,
сидел в нашей зале у окна и смотрел на пыльную улицу с деревянными домиками и на редких прохожих.
Но и вечером,
в этом душном томлении воздуха,
в этом лунном пронзительном луче,
в тихо качающихся пальмах,
в безмятежном покое природы, есть что-то такое, что давит мозг, шевелит нервы, тревожит воображение.
Сидя по вечерам на веранде, я чувствовал такую же
тоску, как
в прошлом году
в Сингапуре. Наслаждаешься и страдаешь, нега и боль! Эта жаркая природа, обласкав вас страстно, напутствует сон ваш такими богатыми грезами, каких не приснится на севере.
Со всем тем, ехали мы довольно долго; я
сидел в одной коляске с Аркадием Павлычем и под конец путешествия почувствовал
тоску смертельную, тем более, что
в течение нескольких часов мой знакомец совершенно выдохся и начинал уже либеральничать.
На одном из губернаторских смотров ссыльным меня пригласил к себе один ксендз. Я застал у него несколько поляков. Один из них
сидел молча, задумчиво куря маленькую трубку;
тоска,
тоска безвыходная видна была
в каждой черте. Он был сутуловат, даже кривобок, лицо его принадлежало к тому неправильному польско-литовскому типу, который удивляет сначала и привязывает потом; такие черты были у величайшего из поляков — у Фаддея Костюшки. Одежда Цехановича свидетельствовала о страшной бедности.
Читатель, вероятно, помнит дальше. Флоренса тоскует о смерти брата. Мистер Домби тоскует о сыне… Мокрая ночь. Мелкий дождь печально дребезжал
в заплаканные окна. Зловещий ветер пронзительно дул и стонал вокруг дома, как будто ночная
тоска обуяла его. Флоренса
сидела одна
в своей траурной спальне и заливалась слезами. На часах башни пробило полночь…
— Как же ты мог любить, когда совсем не знал меня? Да я тебе и не нравилась. Тебе больше нравилась Харитина. Не отпирайся, пожалуйста, я все видела, а только мне было тогда почти все равно. Очень уж надоело
в девицах
сидеть.
Тоска какая-то, все не мило. Я даже злая сделалась, и мамаша плакала от меня. А теперь я всех люблю.
Сидя в бричке, мать думала, что этот мужик начнет работать осторожно, бесшумно, точно крот, и неустанно. И всегда будет звучать около него недовольный голос жены, будет сверкать жгучий блеск ее зеленых глаз и не умрет
в ней, пока жива она, мстительная, волчья
тоска матери о погибших детях.
На их игру глядел,
сидя на подоконнике, штабс-капитан Лещенко, унылый человек сорока пяти лет, способный одним своим видом навести
тоску; все у него
в лице и фигуре висело вниз с видом самой безнадежной меланхолии: висел вниз, точно стручок перца, длинный, мясистый, красный и дряблый нос; свисали до подбородка двумя тонкими бурыми нитками усы; брови спускались от переносья вниз к вискам, придавая его глазам вечно плаксивое выражение; даже старенький сюртук болтался на его покатых плечах и впалой груди, как на вешалке.
— Да, но без работы скверно; не знаешь, куда деваться.
В нумере у себя
сидеть, сложивши руки, —
тоска! На улицу выйдешь — еще пуще
тоска! Словно улица-то новая;
в обыкновенное время идешь и не примечаешь, а тут вдруг… магазины, экипажи, народ… К товарке одной — вместе работаем — иногда захожу, да и она уж одичала. Посидим, помолчим и разойдемся.
Иван! иди, брат Иван!» Встрепенешься, инда вздрогнешь и плюнешь: тьфу, пропасти на вас нет, чего вы меня вскликались! оглянешься кругом:
тоска; коза уже отойдет далеко, бродит, травку щипет, да дитя закопано
в песке
сидит, а больше ничего…
И на другой день часу
в десятом он был уже
в вокзале железной дороги и
в ожидании звонка
сидел на диване; но и посреди великолепной залы,
в которой ходила, хлопотала, смеялась и говорила оживленная толпа,
в воображении его неотвязчиво рисовался маленький домик, с оклеенною гостиной, и
в ней скучающий старик,
в очках,
в демикотоновом сюртуке, а у окна угрюмый, но добродушный капитан, с своей трубочкой, и, наконец, она с выражением отчаяния и
тоски в опухнувших от слез глазах.
— Я вас одобряю, — сказал я нарочно как можно спокойнее, хотя очень за него боялся, — право, это лучше, чем
сидеть в такой
тоске, но я не одобряю вашего настроения; посмотрите, на кого вы похожи и как вы пойдете туда. Il faut être digne et calme avec Lembke. [С Лембке нужно держать себя достойно и спокойно (фр.).] Действительно, вы можете теперь броситься и кого-нибудь там укусить.
Долина тихая дремала,
В ночной одетая туман,
Луна во мгле перебегала
Из тучи
в тучу и курган
Мгновенным блеском озаряла.
Под ним
в безмолвии Руслан
Сидел с обычною
тоскоюПред усыпленною княжною.
Глубоку думу думал он,
Мечты летели за мечтами,
И неприметно веял сон
Над ним холодными крылами.
На деву смутными очами
В дремоте томной он взглянул
И, утомленною главою
Склонясь к ногам ее, заснул.
Ну, что же тут делать! Мы катались по двору, как два пса; а потом,
сидя в бурьяне съезда, обезумев от невыразимой
тоски, я кусал губы, чтобы не реветь, не орать. Вот вспоминаешь об этом и, содрогаясь
в мучительном отвращении, удивляешься — как я не сошел с ума, не убил никого?
Неподвижно
сидя где-нибудь
в саду, он размышлял, окованный
тоскою.
От этого человека всегда веяло неизбывной
тоской; все
в доме не любили его, ругали лентяем, называли полоумным. Матвею он тоже не нравился — с ним было всегда скучно, порою жутко, а иногда его измятые слова будили
в детской душе нелюдимое чувство, надолго загонявшее мальчика куда-нибудь
в угол, где он,
сидя одиноко целыми часами, сумрачно оглядывал двор и дом.
Давно наступили сумерки, она всё еще
сидела одна
в гостиной; наконец, невыразимое смятение
тоски, страшное сознание, что ум ничего придумать и решить не может, что для него становится всё час от часу темнее — обратили ее душу к молитве.
И начинало мне представляться, что годы и десятки лет будет тянуться этот ненастный вечер, будет тянуться вплоть до моей смерти, и так же будет реветь за окнами ветер, так же тускло будет гореть лампа под убогим зеленым абажуром, так же тревожно буду ходить я взад и вперед по моей комнате, так же будет
сидеть около печки молчаливый, сосредоточенный Ярмола — странное, чуждое мне существо, равнодушное ко всему на свете: и к тому, что у него дома
в семье есть нечего, и к бушеванию ветра, и к моей неопределенной, разъедающей
тоске.
— А что же мне делать, если никого другого нет… Хоть доколе
в девках-то
сиди. Ты вон небось и на ярмарке была, и
в другие заводы ездишь, а я все
сиди да посиди. Рад будешь и Алешке, когда от
тоски сама себя съесть готова… Притом меня непременно выдадут за Алешку замуж. Это уж решено. Хоть поиграю да потешусь над ним, а то после он же будет величаться надо мной да колотить.
Она опять исчезла, и он один, как горький сирота, скитается по опустелым улицам московским или
в мучительной
тоске сидит посреди пирующих врагов и слышит с ужасом громкие восклицания...
Вот он просидел уже полчаса, час, и ему надоело до
тоски; неужели здесь можно прожить день, неделю и даже годы, как эти люди? Ну вот он
сидел, прошелся и опять сел; можно пойти и посмотреть
в окно и опять пройтись из угла
в угол. А потом что? Так и
сидеть все время, как истукан, и думать? Нет, это едва ли возможно.
Мужчины, конечно, не обратили бы на нее внимания:
сидеть с понурою головою — для молодой дело обычное; но лукавые глаза баб, которые на свадьбах занимаются не столько бражничеством, сколько сплетками, верно, заметили бы признаки особенной какой-то неловкости, смущения и даже душевной
тоски, обозначавшейся на лице молодки. «Глянь-кась, касатка, молодая-то невесела как: лица нетути!» — «Должно быть, испорченная либо хворая…» — «Парень, стало, не по ндраву…» — «Хошь бы разочек глазком взглянула; с утра все так-то:
сидит платочком закрывшись —
сидит не смигнет, словно на белый на свет смотреть совестится…» — «И то, может статься, совестится; жила не на миру, не
в деревне с людьми жила: кто ее ведает, какая она!..» Такого рода доводы подтверждались, впрочем, наблюдениями, сделанными двумя бабами, которым довелось присутствовать при расставанье Дуни с отцом.
К ночи он проехал мимо Касселя. Вместе с темнотой
тоска несносная коршуном на него спустилась, и он заплакал, забившись
в угол вагона. Долго текли его слезы, не облегчая сердца, но как-то едко и горестно терзая его; а
в то же время
в одной из гостиниц Касселя, на постели,
в жару горячки, лежала Татьяна; Капитолина Марковна
сидела возле нее.
Хлынов. Что же мы, братец,
сидим? Первое твое старание, чтоб мне занятие было. А как скоро мне нет занятия, я могу сейчас
в скуку и
в тоску впасть. А
в тоске и
в скуке, братец ты мой, дурные мысли
в голову приходят, и даже я могу вдруг похудеть через это самое.
Раскрыв уста, без слез рыдая,
Сидела дева молодая:
Туманный, неподвижный взор
Безмолвный выражал укор;
Бледна как тень, она дрожала:
В руках любовника лежала
Ее холодная рука;
И наконец любви
тоскаВ печальной речи излилася...
Рославлев не понимал сам, что происходило
в душе его; он не мог думать без восторга о своем счастии, и
в то же время какая-то непонятная
тоска сжимала его сердце; горел нетерпением прижать к груди своей Полину и почти радовался беспрестанным остановкам, отдалявшим минуту блаженства, о которой недели две тому назад он едва смел мечтать,
сидя перед огнем своего бивака.
Васса. Подумай — тебе придется
сидеть в тюрьме, потом — весь город соберется
в суд смотреть на тебя, после того ты будешь долго умирать арестантом, каторжником,
в позоре,
в тоске — страшно и стыдно умирать будешь! А тут — сразу, без боли, без стыда. Сердце остановится, и — как уснешь.
«Прости, прости…» Против нее за столом
сидел Ачмианов и не отрывал от нее своих черных влюбленных глаз; ее волновали желания, она стыдилась себя и боялась, что даже
тоска и печаль не помешают ей уступить нечистой страсти, не сегодня, так завтра, — и что она, как запойный пьяница, уже не
в силах остановиться.
Нынче у Риперта будет на вечере Бер — человек, который целый век
сидит дома, сам делает сбрую для своих лошадей, ложится спать
в девять часов непременно и, к довершению всех своих чудачеств, женился на русской, которая, однако, заболела, захирела и, говорят, непременно скоро умрет с
тоски.
Тоской и трепетом полна,
Тамара часто у окна
Сидит в раздумьи одиноком
И смотрит
в даль прилежным оком,
И целый день вздыхая, ждет…
Медведенко. Да. Играть будет Заречная, а пьеса сочинения Константина Гавриловича. Они влюблены друг
в друга, и сегодня их души сольются
в стремлении дать один и тот же художественный образ. А у моей души и у вашей нет общих точек соприкосновения. Я люблю вас, не могу от
тоски сидеть дома, каждый день хожу пешком шесть верст сюда да шесть обратно и встречаю один лишь индифферентизм с вашей стороны. Это понятно. Я без средств, семья у меня большая… Какая охота идти за человека, которому самому есть нечего?
Когда пробило девять часов, я не мог усидеть
в комнате, оделся и вышел, несмотря на ненастное время. Я был там,
сидел на нашей скамейке. Я было пошел
в их переулок, но мне стало стыдно, и я воротился, не взглянув на их окна, не дойдя двух шагов до их дома. Я пришел домой
в такой
тоске,
в какой никогда не бывал. Какое сырое, скучное время! Если б была хорошая погода, я бы прогулял там всю ночь…
В это мгновенье мне вдруг показалось, что на окне
сидит, склонившись на руки, бледная женская фигура. Свечи нагорели:
в комнате было темно. Я вздрогнул, вгляделся пристальнее и ничего, конечно, не увидал на подоконнике, но какое-то странное чувство, смешение ужаса,
тоски, сожаления, охватило меня.
Так мне мерещилось, когда я
сидел в тот вечер у себя дома, едва живой от душевной боли. Никогда я не выносил еще столько страдания и раскаяния; но разве могло быть хоть какое-либо сомнение, когда я выбегал из квартиры, что я не возвращусь с полдороги домой? Никогда больше я не встречал Лизу и ничего не слыхал о ней. Прибавлю тоже, что я надолго остался доволен фразой о пользе от оскорбления и ненависти, несмотря на то что сам чуть не заболел тогда от
тоски.
Митя (один). Эка
тоска, Господи!.. На улице праздник, у всякого
в доме праздник, а ты
сиди в четырех стенах!.. Всем-то я чужой, ни родных, ни знакомых!.. А тут еще… Ах, да ну! сесть лучше за дело, авось
тоска пройдет. (Садится к конторке и задумывается, потом запевает.)
Погасла милая душа его, и сразу стало для меня темно и холодно. Когда его хоронили, хворый я лежал и не мог проводить на погост дорогого человека, а встал на ноги — первым делом пошёл на могилу к нему, сел там — и даже плакать не мог
в тоске. Звенит
в памяти голос его, оживают речи, а человека, который бы ласковую руку на голову мне положил, больше нет на земле. Всё стало чужое, далёкое… Закрыл глаза,
сижу. Вдруг — поднимает меня кто-то: взял за руку и поднимает. Гляжу — Титов.
Опять явилось вдохновенье
Душе безжизненной моей
И превращает
в песнопенье
Тоску, развалину страстей.
Так, посреди чужих степей,
Подруг внимательных не зная,
Прекрасный путник, птичка рая
Сидит на дереве сухом,
Блестя лазоревым крылом;
Пускай ревет, бушует вьюга…
Она поет лишь об одном,
Она поет о солнце юга!..
О чем же
в эту ночь думал сам бродяга? Быть может, он ни о чем теперь не думал, а только ощущал
в сердце тяжесть от обломков разбитых надежд и боялся пошевелиться, чтобы вместе с ним не зашевелилась глухая
тоска. И потому он
сидел, опустив голову и с закрытыми глазами.
Уж только б мне до Нижнего добраться
Привел Господь да увидать ее.
Припомню ей, как я ее увидел,
Как полюбил, спознал тоску-злодейку!
Как я за ней по улицам широким,
По мелким переулочкам ходил,
Чтоб только
в очи заглянуть украдкой!
Припомню, как
сидели, говорили
Мы
в липовом покойчике ее.
Припомню, как сулила, обещала
Любить меня и быть моей женой.
Как только время даром протянула,
Как провела меня — и обманула!
Припомню все! Суди ее Господь!
Он
сидит, охваченный глухой и тяжёлой злобой, которая давит ему грудь, затрудняя дыхание, ноздри его хищно вздрагивают, а губы искривляются, обнажая два ряда крепких и крупных жёлтых зубов.
В нём растёт что-то бесформенное и тёмное, красные, мутные пятна плавают пред его глазами,
тоска и жажда водки сосёт его внутренности. Он знает, что, когда он выпьет, ему будет легче, но пока ещё светло, и ему стыдно идти
в кабак
в таком оборванном и истерзанном виде по улице, где все знают его, Григория Орлова.
За последнее время у Половецкого все чаще и чаще повторялись тяжелые бессонные ночи, и его опять начинала одолевать смертная
тоска, от которой он хотел укрыться под обительским кровом. Он еще с вечера знал, что не будет спать. Являлась преждевременная сонливость, неопределенная тяжесть
в затылке, конвульсивная зевота. Летом его спасал усиленный физический труд на свежем воздухе, а сейчас наступил период осенних дождей и приходилось
сидеть дома. Зимняя рубка дров и рыбная ловля неводом были еще далеко.
— Граждане, гонимые
тоскою из домов своих, нередко видали по ночам, при свете луны, старца Феодосия, стоящего на коленях пред храмом Софийским; юная Ксения вместе с ним молилась, но мать ее, во время тишины и мрака, любила уединяться на кладбище Борецких, окруженном древними соснами: там, облокотясь на могилу супруга, она
сидела в глубокой задумчивости, беседовала с его тению и давала ему отчет
в делах своих.
Я
сижу на песке, точно пьяный, жутко мне, тёмная
тоска в душе. Над водой поднимается предутренний, кисейный парок, он кажется мне зелёным. Сзади меня гнутся ветви кустарника, из них вылезает мой тёзка, отряхиваясь и поправляя шапку. Удивлённо смотрю на него и молчу.
И ей почему-то казалось, что отец и мальчики
сидят теперь без нее голодные и испытывают точно такую же
тоску, какая была
в первый вечер после похорон матери.
Но писать мне на этот раз не приходилось: почта пробежала вчера, проезжающих не было, и до следующей почты у титаринцев времени было слишком много, чтобы испытать наше терпение. Оставалось
сидеть в избе, бродить с
тоской по берегу Лены и ждать счастливого случая.
Пыль рассеялась. По-прежнему виден дворец и спокойная фигура старого Короля. Толпа затихает. Гулянье продолжается. Вместе с тем
в воздухе проносятся освежительные струи, как будто жар спал. Плавно и медленно выступает из толпы Дочь Зодчего — высокая красавица
в черных тугих шелках. Она останавливается на краю, прямо над скамьей, где
сидит убитый
тоскою Поэт, — и смотрит на него сверху.