Неточные совпадения
Поутру Самгин был
в Женеве, а около полудня отправился на свидание с матерью. Она жила на берегу озера,
в маленьком домике, слишком щедро украшенном лепкой, похожем на кондитерский торт. Домик уютно прятался
в полукруге плодовых деревьев, солнце благосклонно освещало румяные плоды яблонь, под одной из них, на мраморной скамье,
сидела с книгой
в руке Вера Петровна
в платье небесного цвета, поза ее напомнила сыну снимок с памятника Мопассану
в парке Монсо.
Через два часа Клим Самгин
сидел на скамье
в парке санатории, пред ним
в кресле на колесах развалился Варавка, вздувшийся, как огромный пузырь, синее лицо его, похожее на созревший нарыв, лоснилось, медвежьи глаза смотрели тускло, и было
в них что-то сонное, тупое. Ветер поднимал дыбом поредевшие волосы на его голове, перебирал пряди седой бороды, борода лежала на животе, который поднялся уже к подбородку его. Задыхаясь, свистящим голосом он понукал Самгина...
Служитель нагнулся, понатужился и, сдвинув кресло, покатил его. Самгин вышел за ворота
парка, у ворот, как два столба, стояли полицейские
в пыльных, выгоревших на солнце шинелях. По улице деревянного городка бежал ветер, взметая пыль, встряхивая деревья; под забором
сидели и лежали солдаты, человек десять, на тумбе
сидел унтер-офицер, держа
в зубах карандаш, и смотрел
в небо, там летала стая белых голубей.
Самгин встал и пошел по дорожке
в глубину
парка, думая, что вот ради таких людей идеалисты, романтики годы
сидели в тюрьмах, шли
в ссылку,
в каторгу, на смерть…
Так неподвижно лег длинный человек
в поддевке, очень похожий на Дьякона, — лег, и откуда-то из-под воротника поддевки обильно полилась кровь, рисуя сбоку головы его красное пятно, — Самгин видел прозрачный
парок над этим пятном; к забору подползал, волоча ногу, другой человек, с зеленым шарфом на шее; маленькая женщина
сидела на земле, стаскивая с ноги своей черный ботик, и вдруг, точно ее ударили по затылку, ткнулась головой
в колени свои, развела руками, свалилась набок.
Невыспавшиеся девицы стояли рядом, взапуски позевывая и вздрагивая от свежести утра. Розоватый
парок поднимался с реки, и сквозь него, на светлой воде, Клим видел знакомые лица девушек неразличимо похожими; Макаров,
в белой рубашке с расстегнутым воротом, с обнаженной шеей и встрепанными волосами,
сидел на песке у ног девиц, напоминая надоевшую репродукцию с портрета мальчика-итальянца, премию к «Ниве». Самгин впервые заметил, что широкогрудая фигура Макарова так же клинообразна, как фигура бродяги Инокова.
Лето
в самом разгаре; июль проходит; погода отличная. С Ольгой Обломов почти не расстается.
В ясный день он
в парке,
в жаркий полдень теряется с ней
в роще, между сосен,
сидит у ее ног, читает ей; она уже вышивает другой лоскуток канвы — для него. И у них царствует жаркое лето: набегают иногда облака и проходят.
Уж полдень давно ярко жег дорожки
парка. Все
сидели в тени, под холстинными навесами: только няньки с детьми, группами, отважно ходили и
сидели на траве, под полуденными лучами.
Вот он, поэтический образ,
в черном фраке,
в белом галстухе, обритый, остриженный, с удобством, то есть с зонтиком под мышкой, выглядывает из вагона, из кеба, мелькает на пароходах,
сидит в таверне, плывет по Темзе, бродит по музеуму, скачет
в парке!
— Время такое-с, все разъехамшись… Во всем коридоре одна только Языкова барыня… Кто
в парк пошел, кто на бульваре
сидит… Ко сну прибудут, а теперь еще солнце не село.
Она не успела еще сойти с лестницы на дорогу (огибающую кругом
парк), как вдруг блестящий экипаж, коляска, запряженная двумя белыми конями, промчалась мимо дачи князя.
В коляске
сидели две великолепные барыни. Но, проехав не более десяти шагов мимо, коляска вдруг остановилась; одна из дам быстро обернулась, точно внезапно усмотрев какого-то необходимого ей знакомого.
Девицы усмехнулись новой фантазии их фантастической сестрицы и заметили мамаше, что Аглая, пожалуй, еще рассердится, если та пойдет
в парк ее отыскивать, и что, наверно, она
сидит теперь с книгой на зеленой скамейке, о которой она еще три дня назад говорила, и за которую чуть не поссорилась с князем Щ., потому что тот не нашел
в местоположении этой скамейки ничего особенного.
Бывало,
сидит он
в уголку с своими «Эмблемами» —
сидит…
сидит;
в низкой комнате пахнет гераниумом, тускло горит одна сальная свечка, сверчок трещит однообразно, словно скучает, маленькие стенные часы торопливо чикают на стене, мышь украдкой скребется и грызет за обоями, а три старые девы, словно
Парки, молча и быстро шевелят спицами, тени от рук их то бегают, то странно дрожат
в полутьме, и странные, также полутемные мысли роятся
в голове ребенка.
Семь часов вечера. Чудинов лежит
в постели; лицо у него
в поту;
в теле чувствуется то озноб, то жар; у изголовья его
сидит Анна Ивановна и вяжет чулок.
В полузабытьи ему представляется то светлый дух с светочем
в руках, то злобная
парка с смердящим факелом. Это — «ученье», ради которого он оставил родной кров.
Воздух был благораствореннейший; освещение теплое; с полей несся легкий
парок;
в воздухе пахло орешиной. Туберозов,
сидя в своей кибитке, чувствовал себя так хорошо, как не чувствовал давно, давно. Он все глубоко вздыхал и радовался, что может так глубоко вздыхать. Словно орлу обновились крылья!
— Ну так вот: заезжайте, пожалуйста, к Григоровым!.. Скажите им, что
в воскресенье
в Петровском
парке гулянье и праздник
в Немецком клубе; я заеду к ним, чтобы ехать вместе туда
сидеть вечер и ужинать.
Часов
в двенадцать дня Елена ходила по небольшому залу на своей даче. Она была
в совершенно распущенной блузе; прекрасные волосы ее все были сбиты, глаза горели каким-то лихорадочным огнем, хорошенькие ноздри ее раздувались, губы были пересохшие. Перед ней
сидела Елизавета Петровна с сконфуженным и оторопевшим лицом; дочь вчера из
парка приехала как сумасшедшая, не спала целую ночь; потом все утро плакала, рыдала, так что Елизавета Петровна нашла нужным войти к ней
в комнату.
Весь этот день Полина то гуляла с детьми и нянюшкой
в парке, то
сидела дома.
Довольный, что ему так удалась роль миротворца, Коврин пошел
в парк.
Сидя на скамье и размышляя, он слышал стук экипажей и женский смех, — это приехали гости. Когда вечерние тени стали ложиться
в саду, неясно послышались звуки скрипки, поющие голоса, и это напомнило ему про черного монаха. Где-то,
в какой стране или на какой планете носится теперь эта оптическая несообразность?
Раз, выйдя из русской церкви, я встретился
в парке Монсо с моею давнею знакомою, г-жою Т. Мы
сидели на скамеечке и говорили о тех, кого знали и которых теперь хотелось вспомнить.
И, когда он,
в ответ на её слова, покорно склонил голову, они ушли с террасы
в комнаты, откуда вскоре раздались аккорды рояля и звуки настраиваемой скрипки. Ипполит Сергеевич
сидел в удобном кресле у перил террасы, скрытой от солнца кружевной завесой дикого винограда, всползавшего с земли до крыши по натянутым бечёвкам, и слышал всё, что говорят сестра и Бенковский. Окна гостиной, закрытые только зеленью цветов, выходили
в парк.
Ипполит Сергеевич решил ехать, и недели через две, тёплым июньским вечером, утомлённый сорокавёрстым путешествием на лошадях от пристани до деревни, он
сидел за столом против сестры на террасе, выходившей
в парк, и пил вкусный чай.
Я
сижу на песке, точно пьяный, жутко мне, тёмная тоска
в душе. Над водой поднимается предутренний, кисейный
парок, он кажется мне зелёным. Сзади меня гнутся ветви кустарника, из них вылезает мой тёзка, отряхиваясь и поправляя шапку. Удивлённо смотрю на него и молчу.
Фонари гасли, и поляна пред эстрадой и
парк погружались
в глубокую темень. Горданов зашел
в вокзал, где
сидели и допивали вино господа, решившиеся прогулять ночь напролет. Кишенского здесь тоже не было. Горданов выпил рюмку ананасного коньяку, зажег сигару и отправился
в парк: нигде зги не было видно, и седой туман, как темный дух, лез из всех пор земли и проницал холодом ноги и колена.
Помню раз, вечером,
сидел я
в университетском
парке на горе Домберг.
— Ну, так слушайте. Мы сейчас из Петровского
парка. Экипажей там и дам целые миллионы. Богатство — умопомраченье. Красавиц — не перечесть… Вдруг вижу несется коляска, которой позавидовала бы любая владетельная особа: кучер и лакей — загляденье, кони — львы. А
в коляске
сидят две дамы — одна, точно сказочная царица, другая поскромнее… Поровнялись они с нами, и… о, боги!.. Вторая оказалась Любовь Аркадьевной!
Княжна
сидела одна
в комнате у окна, выходящего
в парк.
Услыхав топот лошади
в прилегающем к цветнику
парке, она оставила книгу и
сидела в выжидательной позе.
Пошел бродить по
парку.
В душе была обида и любовь, и пело слово: «Исанка!»
В парке стояла теплынь, пахло сосною. Всюду на скамейках и под деревьями слышались мужские шепоты, сдержанный девичий смех. На скамеечке над рекою, тесно прижавшись друг к другу,
сидели Стенька Верхотин и Таня.
Борька пошел купаться. Морщась от головной боли, он шагал по мокрой траве рядом с маслянисто-черной дорогой, с водою
в расползшихся колеях. На теплой грязи
сидели маленькие оранжевые и лиловые бабочки, каких можно увидеть только на мокрых дорогах и у ручьев. За
парком широко подул с реки освежающий ветер, но сейчас же стих.