Послали за попом, а она начала икать, да и померла, мы и не заметили — когда; уж поп, придя, сказал. Сказал он, а Шакир сморщился, да боком-боком в сени и лезет на чердак, цапаясь за стену и перила, как пьяный. Я — за ним: «Куда ты?» Не понимает,
сел на ступень, шепчет: «Алла, алла!» Начал я его уговаривать, а сказать-то нечего, — против смерти что скажешь? Обнял и молчу. Час, наверно, сидели мы так, молча.
Неточные совпадения
Самгин задумался:
на кого Марина похожа? И среди героинь романов, прочитанных им, не нашел ни одной женщины, похожей
на эту. Скрипнули за спиной
ступени, это пришел усатый солдат Петр. Он бесцеремонно
сел в кресло и, срезая ножом кожу с ореховой палки, спросил негромко, но строго...
Шумной и многочисленной толпой
сели мы за стол. Одних русских было человек двенадцать да несколько семейств англичан. Я успел заметить только белокурого полного пастора с женой и с детьми. Нельзя не заметить: крик, шум, везде дети, в сенях, по
ступеням лестницы, в нумерах,
на крыльце, — и все пастора. Настоящий Авраам — после божественного посещения!
Я сначала, как заглянул с палубы в люк, не мог постигнуть, как сходят в каюту: в трапе недоставало двух верхних
ступеней, и потому надо было прежде
сесть на порог, или «карлинсы», и спускать ноги вниз, ощупью отыскивая ступеньку, потом, держась за веревку, рискнуть прыгнуть так, чтобы попасть ногой прямо
на третью ступеньку.
На третий день пришли к
селу; мать спросила мужика, работавшего в поле, где дегтярный завод, и скоро они спустились по крутой лесной тропинке, — корни деревьев лежали
на ней, как
ступени, —
на небольшую круглую поляну, засоренную углем и щепой, залитую дегтем.
R-13, бледный, ни
на кого не глядя (не ждал от него этой застенчивости), — спустился,
сел.
На один мельчайший дифференциал секунды мне мелькнуло рядом с ним чье-то лицо — острый, черный треугольник — и тотчас же стерлось: мои глаза — тысячи глаз — туда, наверх, к Машине. Там — третий чугунный жест нечеловеческой руки. И, колеблемый невидимым ветром, — преступник идет, медленно,
ступень — еще — и вот шаг, последний в его жизни — и он лицом к небу, с запрокинутой назад головой —
на последнем своем ложе.
Адуев только что спустился с лестницы, как силы изменили ему: он
сел на последней
ступени, закрыл глаза платком и вдруг начал рыдать громко, но без слез. В это время мимо сеней проходил дворник. Он остановился и послушал.
Вышла Палага,
села ступенью выше Матвея и спросила, положив ему руку
на плечо...
Никого не беспокоя, он сам достал войлочный потник, лежавший всегда в чулане, подостлал его под себя
на верхней
ступени крыльца и
сел встречать солнышко по всегдашнему своему обычаю.
Постой, царевич. Наконец
Я слышу речь не мальчика, но мужа.
С тобою, князь, она меня мирит.
Безумный твой порыв я забываю
И вижу вновь Димитрия. Но — слушай:
Пора, пора! проснись, не медли боле;
Веди полки скорее
на Москву —
Очисти Кремль,
садись на трон московский,
Тогда за мной шли брачного посла;
Но — слышит бог — пока твоя нога
Не оперлась
на тронные
ступени,
Пока тобой не свержен Годунов,
Любви речей не буду слушать я.
(
Садится на нижнюю
ступень террасы.)
Посреди большого
села,
на обширном лугу, или площади,
на которой разгуливали овцы и резвились ребятишки, стояла ветхая деревянная церковь с высокой колокольнею. У дверей ее,
на одной из
ступеней поросшей травою лестницы, сидел старик лет восьмидесяти, в зеленом сюртуке с красным воротником, обшитым позументом; с полдюжины медалей, различных форм и величины, покрывали грудь его. Он разговаривал с молодым человеком, который стоял перед ним и по наряду своему, казалось, принадлежал к духовному званию.
Ирина. Ушли… (
Садится на нижнюю
ступень террасы.)
Села она
на каменной лесенке, в руках у ней какая-то соленая рыба была; она ревела, что-то причитала про свою «учась», а рыбой колотила по лестничным
ступеням.
Я — крапивник, подкидыш, незаконный человек; кем рождён — неизвестно, а подброшен был в экономию господина Лосева, в
селе Сокольем, Красноглинского уезда. Положила меня мать моя — или кто другой — в парк господский,
на ступени часовенки, где схоронена была старая барыня Лосева, а найден я был Данилой Вяловым, садовником. Пришёл он рано утром в парк и видит: у двери часовни дитя шевелится, в тряпки завёрнуто, а вокруг кот дымчатый ходит.
— Нет, не пора… — ответил он,
садясь на самую нижнюю
ступень. — Пей сама. Я не хочу.
Сошли по четырем
ступеням в маленькую комнату полуподвального этажа, хозяин пробрался в угол потемнее, плотно
сел на толстоногий табурет, оглянулся, как бы считая столики, — их было пять, кроме нашего, все покрыты розово-серыми тряпочками. За стойкой, дремотно покачивая седою головой в темном платке, вязала чулок маленькая старушка.
Ни о чем не думая, ни о чем не помышляя, сам после не помнил, как сошел Василий Борисыч с игуменьина крыльца. Тихонько, чуть слышно, останавливаясь
на каждом шагу, прошел он к часовне и
сел на широких
ступенях паперти. Все уже спало в обители, лишь в работницкой избе
на конном дворе светился огонек да в келейных стаях там и сям мерцали лампадки. То обительские трудники, убрав коней и задав им корму, сидели за ужином, да благочестивые матери, стоя перед иконами, справляли келейное правило.
Цвибуш и Илька
сели на горячие
ступени часовни.
Добравшись до плаца, Пахомыч тяжело дышал от усталости и волнения и в изнеможении не
сел, а упал
на ступени памятника Петра Великого.