Неточные совпадения
И вдруг подойдет
к окну, крикнет «не потерплю!» — и опять
садится за стол и опять скребет…
Как ни сильно желала Анна свиданья с сыном, как ни давно думала о том и готовилась
к тому, она никак не ожидала, чтоб это свидание так сильно подействовало на нее. Вернувшись в свое одинокое отделение в гостинице, она долго не могла понять, зачем она здесь. «Да, всё это кончено, и я опять одна», сказала она себе и, не снимая шляпы,
села на стоявшее у камина кресло. Уставившись неподвижными глазами на бронзовые часы, стоявшие на столе между
окон, она стала думать.
«Девочка — и та изуродована и кривляется», подумала Анна. Чтобы не видать никого, она быстро встала и
села к противоположному
окну в пустом вагоне. Испачканный уродливый мужик в фуражке, из-под которой торчали спутанные волосы, прошел мимо этого
окна, нагибаясь
к колесам вагона. «Что-то знакомое в этом безобразном мужике», подумала Анна. И вспомнив свой сон, она, дрожа от страха, отошла
к противоположной двери. Кондуктор отворял дверь, впуская мужа с женой.
Он подошел
к окну и
сел, оглядывая группы и прислушиваясь
к тому, что говорилось вокруг него.
Утром, просыпаясь,
сажусь у
окна и навожу лорнет на ее балкон; она давно уж одета и ждет условного знака; мы встречаемся, будто нечаянно, в саду, который от наших домов спускается
к колодцу.
То
садился он на диван, то подходил
к окну, то принимался за книгу, то хотел мыслить, — безуспешное хотенье! — мысль не лезла
к нему в голову.
Солнце сквозь
окно блистало ему прямо в глаза, и мухи, которые вчера спали спокойно на стенах и на потолке, все обратились
к нему: одна
села ему на губу, другая на ухо, третья норовила как бы усесться на самый глаз, ту же, которая имела неосторожность подсесть близко
к носовой ноздре, он потянул впросонках в самый нос, что заставило его крепко чихнуть, — обстоятельство, бывшее причиною его пробуждения.
Больной и ласки и веселье
Татьяну трогают; но ей
Не хорошо на новоселье,
Привыкшей
к горнице своей.
Под занавескою шелковой
Не спится ей в постеле новой,
И ранний звон колоколов,
Предтеча утренних трудов,
Ее с постели подымает.
Садится Таня у
окна.
Редеет сумрак; но она
Своих полей не различает:
Пред нею незнакомый двор,
Конюшня, кухня и забор.
Наконец один цвет привлек обезоруженное внимание покупателя; он
сел в кресло
к окну, вытянул из шумного шелка длинный конец, бросил его на колени и, развалясь, с трубкой в зубах, стал созерцательно неподвижен.
Раскольников, как только вышел Разумихин, встал, повернулся
к окну, толкнулся в угол, в другой, как бы забыв о тесноте своей конуры, и…
сел опять на диван. Он весь как бы обновился; опять борьба — значит, нашелся исход!
Ее тоже отделывали заново; в ней были работники; это его как будто поразило. Ему представлялось почему-то, что он все встретит точно так же, как оставил тогда, даже, может быть, трупы на тех же местах на полу. А теперь: голые стены, никакой мебели; странно как-то! Он прошел
к окну и
сел на подоконник.
К удивлению Самгина все это кончилось для него не так, как он ожидал. Седой жандарм и товарищ прокурора вышли в столовую с видом людей, которые поссорились; адъютант
сел к столу и начал писать, судейский, остановясь у
окна, повернулся спиною ко всему, что происходило в комнате. Но седой подошел
к Любаше и негромко сказал...
Возвратясь в столовую, Клим уныло подошел
к окну. В красноватом небе летала стая галок. На улице — пусто. Пробежал студент с винтовкой в руке. Кошка вылезла из подворотни. Белая с черным. Самгин
сел к столу, налил стакан чаю. Где-то внутри себя, очень глубоко, он ощущал как бы опухоль: не болезненная, но тяжелая, она росла. Вскрывать ее словами — не хотелось.
Она не укрощалась, хотя сердитые огоньки в ее глазах сверкали как будто уже менее часто. И расспрашивала она не так назойливо, но у нее возникло новое настроение. Оно обнаружилось как-то сразу. Среди ночи она, вскочив с постели, подбежала
к окну, раскрыла его и, полуголая,
села на подоконник.
Ушли. Луна светила в открытое
окно. Лидия, подвинув
к нему стул,
села, положила локти на подоконник. Клим встал рядом. В синеватом сумраке четко вырезался профиль девушки, блестел ее темный глаз.
С этим он и уснул, а утром его разбудил свист ветра, сухо шумели сосны за
окном, тревожно шелестели березы; на синеватом полотнище реки узорно курчавились маленькие волнишки. Из-за реки плыла густо-синяя туча, ветер обрывал ее край, пышные клочья быстро неслись над рекою, поглаживая ее дымными тенями. В купальне кричала Алина. Когда Самгин вымылся, оделся и
сел к столу завтракать — вдруг хлынул ливень, а через минуту вошел Макаров, стряхивая с волос капли дождя.
За чаем выпили коньяку, потом дьякон и Макаров
сели играть в шашки, а Лютов забегал по комнате, передергивая плечами, не находя себе места; подбегал
к окнам, осторожно выглядывал на улицу и бормотал...
Изредка являлся Томилин, он проходил по двору медленно, торжественным шагом, не глядя в
окна Самгиных; войдя
к писателю, молча жал руки людей и
садился в угол у печки, наклонив голову, прислушиваясь
к спорам, песням.
В ее вопросе Климу послышалась насмешка, ему захотелось спорить с нею, даже сказать что-то дерзкое, и он очень не хотел остаться наедине с самим собою. Но она открыла дверь и ушла, пожелав ему спокойной ночи. Он тоже пошел
к себе,
сел у
окна на улицу, потом открыл
окно; напротив дома стоял какой-то человек, безуспешно пытаясь закурить папиросу, ветер гасил спички. Четко звучали чьи-то шаги. Это — Иноков.
Ногою в зеленой сафьяновой туфле она безжалостно затолкала под стол книги, свалившиеся на пол, сдвинула вещи со стола на один его край,
к занавешенному темной тканью
окну, делая все это очень быстро. Клим
сел на кушетку, присматриваясь. Углы комнаты были сглажены драпировками, треть ее отделялась китайской ширмой, из-за ширмы был виден кусок кровати,
окно в ногах ее занавешено толстым ковром тускло красного цвета, такой же ковер покрывал пол. Теплый воздух комнаты густо напитан духами.
Пушки стреляли не часто, не торопясь и, должно быть, в разных концах города. Паузы между выстрелами были тягостнее самих выстрелов, и хотелось, чтоб стреляли чаще, непрерывней, не мучили бы людей, которые ждут конца. Самгин, уставая,
садился к столу, пил чай, неприятно теплый, ходил по комнате, потом снова вставал на дежурство у
окна. Как-то вдруг в комнату точно с потолка упала Любаша Сомова, и тревожно, возмущенно зазвучал ее голос, посыпались путаные слова...
Она не стыдливо, а больше с досадой взяла и выбросила в другую комнату кучу белых юбок, принесенных Мариной, потом проворно прибрала со стульев узелок, брошенный, вероятно, накануне вечером, и подвинула
к окну маленький столик. Все это в две, три минуты, и опять
села перед ним на стуле свободно и небрежно, как будто его не было.
— А еще — вы следите за мной исподтишка: вы раньше всех встаете и ждете моего пробуждения, когда я отдерну у себя занавеску, открою
окно. Потом, только лишь я перехожу
к бабушке, вы избираете другой пункт наблюдения и следите, куда я пойду, какую дорожку выберу в саду, где
сяду, какую книгу читаю, знаете каждое слово, какое кому скажу… Потом встречаетесь со мною…
Пухлый приказчик в рубахе за стойкой и бывшие когда-то белыми половые, за отсутствием посетителей сидевшие у столов, с любопытством оглядели непривычного гостя и предложили свои услуги. Нехлюдов спросил сельтерской воды и
сел подальше от
окна к маленькому столику с грязной скатертью.
— Пожалуйте, — обратился он
к Нехлюдову. Они прошли по крутой лестнице в маленькую комнатку с одним
окном, письменным столом и несколькими стульями. Смотритель
сел.
Она подошла
к окну и
села. Я не хотел увеличить ее смущенья и заговорил с Чертопхановым. Маша легонько повернула голову и начала исподлобья на меня поглядывать украдкой, дико, быстро. Взор ее так и мелькал, словно змеиное жало. Недопюскин подсел
к ней и шепнул ей что-то на ухо. Она опять улыбнулась. Улыбаясь, она слегка морщила нос и приподнимала верхнюю губу, что придавало ее лицу не то кошачье, не то львиное выражение…
— Даже и мы порядочно устали, — говорит за себя и за Бьюмонта Кирсанов. Они
садятся подле своих жен. Кирсанов обнял Веру Павловну; Бьюмонт взял руку Катерины Васильевны. Идиллическая картина. Приятно видеть счастливые браки. Но по лицу дамы в трауре пробежала тень, на один миг, так что никто не заметил, кроме одного из ее молодых спутников; он отошел
к окну и стал всматриваться в арабески, слегка набросанные морозом на стекле.
Я его ни разу не видал — то есть порядочно; но однажды я сидел один в горнице (в комиссии), допрос кончился, из моего
окна видны были освещенные сени; подали дрожки, я бросился инстинктивно
к окну, отворил форточку и видел, как
сели плац-адъютант и с ним Огарев, дрожки укатились, и ему нельзя было меня заметить.
Далеко ли отсюда до города, а отпустишь, бывало, покойницу Леночку
к знакомым вечером повеселиться: «Я, маменька, в одиннадцать часов возвращусь», — а я уж с десяти часов
сяду у
окна да и сижу.
Доклад кончен; ключница подает старосте рюмку водки и кусок хлеба с солью. Анна Павловна несколько времени стоит у
окна спальни и вперяет взор в сгустившиеся сумерки. Через полчаса она убеждается, что приказ ее отчасти уже выполнен и что с
села пробираются три тени по направлению
к великановской меже.
Я
садился обыкновенно направо от входа, у
окна, за хозяйский столик вместе с Григорьевым и беседовал с ним часами. То и дело подбегал
к столу его сын, гимназист-первоклассник, с восторгом показывал купленную им на площади книгу (он увлекался «путешествиями»), брал деньги и быстро исчезал, чтобы явиться с новой книгой.
Старые москвичи-гурманы перестали ходить
к Тестову. Приезжие купцы, не бывавшие несколько лет в Москве, не узнавали трактира. Первым делом — декадентская картина на зеркальном
окне вестибюля… В большом зале — модернистская мебель, на которую десятипудовому купчине и
сесть боязно.
Завсегдатаи «вшивой биржи». Их мало кто знал, зато они знали всех, но у них не было обычая подавать вида, что они знакомы между собой. Сидя рядом, перекидывались словами, иной подходил
к занятому уже столу и просил, будто у незнакомых, разрешения
сесть. Любимое место подальше от
окон, поближе
к темному углу.
То, что он предложил войти
к нему не через дверь, а через
окно, еще более подняло его в моих глазах. Он
сел на ящик, поставил меня перед собой, отодвинул, придвинул снова и наконец спросил негромко...
Ганя схватился за голову и побежал
к окну; Варя
села у другого
окна.
Но только что Нина Александровна успела было начать о своем «особенном удовольствии», как Настасья Филипповна, не дослушав ее, быстро обратилась
к Гане, и,
садясь (без приглашения еще) на маленький диванчик, в углу у
окна, вскричала...
Обыкновенно Лаврецкий
садился с трубкой табаку и чашкой холодного чаю
к окну...
По отъезде ученой экспедиции Пелагея стала мести залу и готовить
к чаю, а Лиза
села у
окна и, глядя на речную луговину, крепко задумалась. Она не слыхала, как Женни поставила перед нею глубокую тарелку с лесными орехами и ушла в кухню готовить новую кормежку.
Возьмет Гловацкий педагога тихонько за руку и ведет
к двери, у которой тот проглатывает последние грибки и бежит внушать уравнения с двумя неизвестными, а Женни подает закуску отцу и снова
садится под
окно к своему столику.
Она подошла
к окну. Солнце только что
село: на небе высоко стояли длинные красные облака.
Гудок заревел, как всегда, требовательно и властно. Мать, не уснувшая ночью ни на минуту, вскочила с постели, сунула огня в самовар, приготовленный с вечера, хотела, как всегда, постучать в дверь
к сыну и Андрею, но, подумав, махнула рукой и
села под
окно, приложив руку
к лицу так, точно у нее болели зубы.
Однажды после ужина Павел опустил занавеску на
окне,
сел в угол и стал читать, повесив на стенку над своей головой жестяную лампу. Мать убрала посуду и, выйдя из кухни, осторожно подошла
к нему. Он поднял голову и вопросительно взглянул ей в лицо.
И, молча пожав им руки, ушла, снова холодная и строгая. Мать и Николай, подойдя
к окну, смотрели, как девушка прошла по двору и скрылась под воротами. Николай тихонько засвистал,
сел за стол и начал что-то писать.
Вечером хохол ушел, она зажгла лампу и
села к столу вязать чулок. Но скоро встала, нерешительно прошлась по комнате, вышла в кухню, заперла дверь на крюк и, усиленно двигая бровями, воротилась в комнату. Опустила занавески на
окнах и, взяв книгу с полки, снова
села к столу, оглянулась, наклонилась над книгой, губы ее зашевелились. Когда с улицы доносился шум, она, вздрогнув, закрывала книгу ладонью, чутко прислушиваясь… И снова, то закрывая глаза, то открывая их, шептала...
Я храбро взобрался на нее; потом он выпрямился, и я стал ногами на его плечи. В таком положении я без труда достал рукой раму и, убедясь в ее крепости, поднялся
к окну и
сел на него.
Вечером ей стало невыносимо скучно в ожидании завтрашнего дня. Она одиноко сидела в той самой аллее, где произошло признание, и вдруг ей пришло на мысль пойти
к Семигорову. Она дошла до самой его усадьбы, но войти не решилась, а только заглянула в
окно. Он некоторое время ходил в волнении по комнате, но потом
сел к письменному столу и начал писать. Ей сделалось совестно своей нескромности, и она убежала.
И вот едва мы разместились в новом вагоне (мне пришлось
сесть в одном спальном отделении с бесшабашными советниками), как тотчас же бросились
к окнам и начали смотреть.
— Я посылала
к нему, папаша; придет, я думаю, — отвечала Настенька и
села у
окна, из которого видно было здание училища.
Он даже с мыслью: «осадить его, ежели бы он вздумал что-нибудь сказать», перешел от
окна к лежанке и
сел на нее.
Иногда он переходил
к окну, выходившему на двор и на улицу в
село.