Неточные совпадения
Был вечер. Небо меркло. Воды
Струились тихо. Жук жужжал.
Уж расходились хороводы;
Уж за рекой, дымясь, пылал
Огонь рыбачий. В поле чистом,
Луны при свете
серебристомВ свои мечты погружена,
Татьяна долго шла одна.
Шла, шла. И вдруг перед собою
С холма господский видит дом,
Селенье, рощу под холмом
И сад над светлою рекою.
Она глядит — и сердце в ней
Забилось чаще и сильней.
В окна, обращенные на лес, ударяла почти полная луна. Длинная белая фигура юродивого с одной стороны
была освещена бледными,
серебристыми лучами месяца, с другой — черной тенью; вместе с тенями от рам падала на пол, стены и доставала до потолка. На дворе караульщик стучал в чугунную доску.
— Надо
серебристых тополей побольше здесь сажать, да елок, да, пожалуй, липок, подбавивши чернозему. Вон беседка принялась хорошо, — прибавил он, — потому что акация да сирень — ребята добрые, ухода не требуют. Ба! да тут кто-то
есть.
Она велела просить ее подождать в гостиной, а сама бросилась одеваться, приказав Василисе посмотреть в щелочку и сказать ей, как одета гостья. И Татьяна Марковна надела шумящее шелковое с
серебристым отливом платье, турецкую шаль, пробовала
было надеть массивные брильянтовые серьги, но с досадой бросила их.
Все жители Аяна столпились около нас: все благословляли в путь. Ч. и Ф., без сюртуков, пошли пешком проводить нас с версту. На одном повороте за скалу Ч. сказал: «Поглядите на море: вы больше его не увидите». Я быстро оглянулся, с благодарностью, с любовью, почти со слезами. Оно
было сине, ярко сверкало на солнце
серебристой чешуей. Еще минута — и скала загородила его. «Прощай, свободная стихия! в последний раз…»
Посеребренная луна склонилась к западу. С восточной стороны на небе появились новые созвездия. Находящаяся в воздухе влага опустилась на землю и тонким
серебристым инеем покрыла все предметы. Это
были верные признаки приближения рассвета.
Ночь
была тихая, славная, самая удобная для езды. Ветер то прошелестит в кустах, закачает ветки, то совсем замрет; на небе кое-где виднелись неподвижные
серебристые облачка; месяц стоял высоко и ясно озарял окрестность. Я растянулся на сене и уже вздремнул
было… да вспомнил о «неладном месте» и встрепенулся.
Когда, наконец, счастливая минута настала и жених с невестой стали рука об руку в костеле, то в усах и в чубе молодцеватого жениха половина волос
были совершенно седые, а покрытое стыдливым румянцем лицо невесты
было также обрамлено
серебристыми локонами.
В комнате не
было свечей; свет поднявшейся луны косо падал в окна; звонко трепетал чуткий воздух; маленькая, бедная комнатка казалась святилищем, и высоко, и вдохновенно поднималась в
серебристой полутьме голова старика.
Великая артистка лежала на огромной тахте, покрытой прекрасным текинским ковром и множеством шелковых подушечек и цилиндрических мягких ковровых валиков. Ноги ее
были укутаны
серебристым нежным мехом. Пальцы рук, по обыкновению,
были украшены множеством колец с изумрудами, притягивавшими глаза своей глубокой и нежной зеленью.
Это узкое лицо с козлиной бородкой и большими, темными, горячими глазами все еще
было красиво какой-то беспокойной, нервной красотой, хотя кудрявые темные волосы уже давно блестели сединой, точно
серебристой плесенью.
Разбойники оправились, осмотрели оружие и сели на землю, не изменя боевого порядка. Глубокое молчание царствовало в шайке. Все понимали важность начатого дела и необходимость безусловного повиновения. Между тем звуки чебузги лилися по-прежнему, месяц и звезды освещали поле, все
было тихо и торжественно, и лишь изредка легкое дуновение ветра волновало ковыль
серебристыми струями.
Погибель
была неизбежна; и витязь взмолился Христу, чтобы Спаситель избавил его от позорного плена, и предание гласит, что в то же мгновение из-под чистого неба вниз стрекнула стрела и взвилась опять кверху, и грянул удар, и кони татарские пали на колени и сбросили своих всадников, а когда те поднялись и встали, то витязя уже не
было, и на месте, где он стоял, гремя и сверкая алмазною пеной, бил вверх высокою струёй ключ студеной воды, сердито рвал ребра оврага и
серебристым ручьем разбегался вдали по зеленому лугу.
Здесь
было довольно тихо. Луна стала совсем маленькой, и синяя ночь
была довольно темна, хотя на небе виднелись звезды, и большая, еще не застроенная площадь около центрального парка смутно белела под
серебристыми лучами… Далекие дома перемежались с пустырями и заборами, и только в одном месте какой-то гордый человек вывел дом этажей в шестнадцать, высившийся черною громадой, весь обставленный еще лесами… Эта вавилонская башня резко рисовалась на зареве от освещенного города…
Из-за них едва можно
было разглядеть реку, сливавшуюся с заливом в одно
серебристое сияние, в котором утопали и из которого виднелись опять огни пароходов.
— Какая ночь!
Серебристая, темная, молодая! Как хорошо теперь тем, кого любят! Как им весело не спать! Ты
будешь спать, Андрей Петрович?
Тонкие стволы берез белели резко и отчетливо, а на их редкую листву, казалось,
были наброшены
серебристые, прозрачные, газовые покровы.
Садовая скамейка
была к нашим услугам. Аграфена Петровна села и долго молчала, выводя на песке зонтиком какие-то фигуры. Через зеленую листву, точно опыленную
серебристым лунным светом, глядела на нас бездонная синева ночного неба. Я замечтался и очнулся только от тихих всхлипываний моей дамы, — она плакала с открытыми глазами, и крупные слезы падали прямо на песок.
Млечный путь
серебристой тканью разостлался по небу от края до края, — смотреть на него сквозь ветви дерева
было приятно и грустно.
Детство, сердитый старик Днепр, раздольная заднепровская пойма, облитая таким же
серебристым светом; сестра с курчавой головкой, брат, отец в синих очках с огромной «четьи-минеей», мать, Анна Михайловна, Дора — все ему
было гораздо ближе, чем он сам себе и оконная рама, о которую он опирался головою.
В избе, где он ночевал,
была одна хозяйка, вдова, солдатка лет 30, довольно белая, здоровая, большая, русая, черноглазая, полногрудая, опрятная — и потому вы легко отгадаете, что старый наш прелюбодей, несмотря на
серебристую оттенку волос своих и на рождающиеся признаки будущей подагры, не смотрел на нее философическим взглядом, а старался всячески выиграть ее благосклонность, что и удалось ему довольно скоро и без больших убытков и хлопот.
Когда старик вернулся со станции, то в первую минуту не узнал своей младшей невестки. Как только муж выехал со двора, Липа изменилась, вдруг повеселела. Босая, в старой, поношенной юбке, засучив рукава до плеч, она мыла в сенях лестницу и
пела тонким
серебристым голоском, а когда выносила большую лохань с помоями и глядела на солнце со своей детской улыбкой, то
было похоже, что это тоже жаворонок.
Белая, как снег, борода и тонкие, почти воздушные волосы такого же
серебристого цвета рассыпались картинно по груди и по складкам его черной рясы и падали до самого вервия, которым опоясывалась его убогая монашеская одежда; но более всего изумительно
было для меня услышать из уст его такие слова и мысли об искусстве, которые, признаюсь, я долго
буду хранить в душе и желал бы искренно, чтобы всякий мой собрат сделал то же.
Главная выгода их привольного положения в моих глазах состояла в том, что они не имели на себе ни обуви, ни белья, так как рубашонки их
были сняты и ворот их рукавами связаны. В таком приспособлении рубашки получали вид небольших мешков, и ребятишки, ставя их против течения, налавливали туда крохотную
серебристую рыбешку. Она так мала, что ее нельзя чистить, и это признавалось достаточным основанием к тому, чтобы ее варить и
есть нечищеною.
Там всё
было хмуро, неподвижно и пропитано суровой важностью, а здесь — грациозные берёзы качали гибкими ветвями, нервно дрожала
серебристая листва осины, калинник и орешник стоял пышными купами, отражаясь в воде; там желтел песок, усеянный рыжеватой хвоей; здесь под ногами зеленела отава, чуть пробивавшаяся среди срезанных стеблей; от разбросанных, между деревьев, копен пахло свежим сеном.
Сад у Шелестовых
был большой, на четырех десятинах. Тут росло с два десятка старых кленов и лип,
была одна
ель, все же остальное составляли фруктовые деревья: черешни, яблони, груши, дикий каштан,
серебристая маслина… Много
было и цветов.
Средняя дверь отворилась, и вошел старый-престарый Тойон, с большою
серебристою бородой, спускавшеюся ниже пояса. Он
был одет в богатые, неизвестные Макару меха и ткани, а на ногах у него
были теплые сапоги, обшитые плисом, какие Макар видел на старом иконописце.
Казалось, рок забыл о них. Но раз
(Не помню я, в который день недели), —
Уж пролетел давно свиданья час,
А Саша всё один
был на постели.
Он сел к окну в раздумьи. Тихо гас
На бледном своде месяц
серебристый,
И неподвижно бахромой волнистой
Вокруг его висели облака.
Дремало всё, лишь в окнах изредка
Являлась свечка, силуэт рубчатый
Старухи, из картин Рембрандта взятый...
Уже настала ночь, взошла луна, и её молочно-серебристый свет, обливая ровное степное пространство, сделал его как бы уже, чем оно
было днём, уже и ещё пустынней, грустнее.
Направо от пути раскинулась кочковатая равнина, темно-зеленая от постоянной сырости, и на краю ее
были брошены серенькие домики, похожие на игрушечные, а на высокой зеленой горе, внизу которой блистала
серебристая полоска, стояла такая же игрушечная белая церковь.
Появляется стройный юноша в платье Арлекина. На нем
серебристыми голосами
поют бубенцы.
Совсем рассвело. В сенях уставщицы раздался
серебристый звон небольшого колокольчика. Ударили девять раз, затем у часовни послышался резкий звук деревянного била. Мерные удары его разносились по обители. Вдалеке по сторонам послышались такие же звуки бил и клепал из других обителей. Это
был скитский благовест к часам.
— Ох, искушение!.. — молвил он
серебристым звонким голоском и пошел в работницкую поискать, нет ли хоть там живого человека. Изба
была пуста.
Любы Земле Ярилины речи, возлюбила она бога светлого и от жарких его поцелуев разукрасилась злаками, цветами, темными лесами, синими морями, голубыми реками,
серебристыми озера́ми.
Пила она жаркие поцелуи Ярилины, и из недр ее вылетали поднебесные птицы, из вертепов выбегали лесные и полевые звери, в реках и морях заплавали рыбы, в воздухе затолклись мелкие мушки да мошки… И все жило, все любило, и все
пело хвалебные песни: отцу — Яриле, матери — Сырой Земле.
И мы услышали сзади себя
серебристый смех… То
был смех разочарованной… Она думала, что граф, владелец этих громадных лесов и широкого озера — я, а не этот пигмей с испитым лицом и длинными усами…
Чудная картина открылась перед глазами, особенно ночью, когда взошла луна. Корвет шел между островами, освещенными
серебристым светом. Кругом стояла тишина. Штиль
был мертвый. Мириады звезд смотрели сверху, и между ними особенно хорошо
было созвездие Южного Креста, лившее свой нежный свет с какой-то чарующей прелестью. Вода сверкала по бокам и сзади корвета брильянтовыми лентами.
У Старого Макарья, бывало, целый день в монастыре колокольный звон, а колокола-то
были чудные, звон-от
серебристый, малиновый — сердце, бывало, не нарадуется…
Схватив концы кодо́лов, ловцы потянули нá берег невод. Минут через десять мотня подошла; ее вытянули на песок: там трепетало с десяток красноперых окуней, небольшой, с бледно-розовым брюшком лещ, две юркие щуки, четыре налима, десятка два ершей да штук пятьдесят
серебристой плотвы. Улов незавидный. Кроме того,
были в мотне пара раков да одна лягушка…
Было яркое весеннее утро… В огороде Восходного сажали на грядах зелень… Пололи сорную траву, убирали гряды. Бабушка и Наташа, двухлетняя малютка с сияющими глазками, приплелись поглядеть на работу женщин.
Серебристый смех девочки достиг до чопорного дома Маковецких. Вышел генерал в сюртуке с пестрыми погонами «отставного», покончившего свою службу служаки, вышла генеральша в теплом бурнусе, увидали Наташу и сразу очаровались прелестной девочкой.
Выплеснутая на него вода сбегала теперь мелкими
серебристыми каплями с его волос, с пальцев его дрожащих рук, с его платья, с его сомлевших колен: словно все существо его плакало, и слезы его лились на пол той самой комнаты, где за два года пред этим он
был продан как пария, как последний крепостной раскрепощенной России.
Я вышел на балкон. Недавно
был дождь, во влажном саду стояла тишина, и крепко пахло душистым тополем; меж вершин
елей светился заходящий месяц, над ним тянулись темные тучи с
серебристыми краями; наверху сквозь белесоватые облака мигали редкие звезды.
— Ах, нет, неправда! — снова зазвенел
серебристый голосок Леночки, — няня говорит, что даже видела одну из них. Она выплыла там, где растут лилии у нас на пруду, и
пела что-то очень печальное и заунывное. У неё
были распущенные волосы и белое платье. Это
было очень, очень страшно, няня говорит… Она как увидела ее, то тотчас же стала читать молитву.
Солнце село и на смену ему на небо выплыла полная круглая луна. В августе ночи наступают рано и немудрено поэтому, что в девятом часу вечера в усадьбе
было темно. Только
серебристые лучи месяца обливали своим бледным светом и зеленую рощу, и далекие нивы, и зеркальную поверхность пруда.
Катя встала, на голое тело надела легкое платье из чадры и босиком вышла в сад. Тихо
было и сухо, мягкий воздух ласково приникал к голым рукам и плечам. Как тихо! Как тихо!.. Месяц закрылся небольшим облачком, долина оделась сумраком, а горы кругом светились голубовато-серебристым светом. Вдали ярко забелела стена дачи, — одной, потом другой. Опять осветилась долина и засияла тем же сухим,
серебристым светом, а тень уходила через горы вдаль. В черных кустах сирени трещали сверчки.
И я приготовилась и ждала… Вот кто-то приблизился ко мне… Маленькая
серебристая лента, должно
быть, лезвие кинжала, мелькнула в воздухе и… и в это самое время, когда я ожидала, что настал мой последний час, мои руки и ноги
были внезапно освобождены от режущих их веревок, и кто-то сильный поднял меня на воздух и понес.
В наружности и тоне Тургенева я не нашел разницы с тем впечатлением, какое вынес четыре года перед тем, когда
был у него, в Hotel de France, в первый раз в Петербурге. Та же крупная фигура, еще бодрая и прямая, та же преждевременная
серебристая седина, та же элегантность домашнего костюма.
— Должно
быть, существуют, если я говорю тебе, что я — фея, — с тем же
серебристым смехом отвечало странное существо. — Взгляни на меня: разве ты не видишь, до чего я похожа на фею?
Мая Лер неспроста называла себя феей. Когда звонкий,
серебристый голосок девочки раздавался в чаще леса, ее дедушка, Дмитрий Иванович Лер, княжеский управляющий, говорил своему старому слуге Антону: «Точно маленькая фея
поет в лесу». И дедушка и Антон с тех пор и прозвали Маю феей.
С другой — вековечная тайга из
елей и сосен, покрытых
серебристым инеем, и впереди ее поселок, темным абрисом изб выделявшийся на белоснежной равнине.
Над головою тихо шумели деревья, заря гасла, небо
было чистое, нежное. В густой зелени
серебристых тополей заблестели электрические фонари. Воронецкий посмотрел на часы: половина одиннадцатого; пора
было ехать в Лесной.