Дайте успокоиться этим волнениям; пусть мечты улягутся, пусть ум оцепенеет совсем,
сердце окаменеет, глаза отвыкнут от слез, губы от улыбки — и тогда, через год, через два, я приду к вам совсем готовый на всякое испытание; тогда не пробудите, как ни старайтесь, а теперь…
Друзья и братья! Русь святая гибнет!
Друзья и братья! Православной вере,
В которой мы родились и крестились,
Конечная погибель предстоит.
Святители, молитвенники наши,
О помощи взывают, молят слезно.
Вы слышали их слезное прошенье!
Поможем, братья, родине святой!
Что ж! Разве в нас
сердца окаменели?
Не все ль мы дети матери одной?
Не все ль мы братья от одной купели?
Душа святая! О тебе нет речи!
Твои достатки и тебя мы знаем.
Ты все отдашь, и я отдам, и он, —
Все будет мало. С чем тут приниматься!
И только что обидим мы без пользы
Самих себя, а делу не поможем.
Кто нас послушает! В бедах и в горе
Сердца окаменели. О себе
Печется каждый, ближних забывая.
Неточные совпадения
Дай оглянусь. Простите ж, сени,
Где дни мои текли в глуши,
Исполнены страстей и лени
И снов задумчивой души.
А ты, младое вдохновенье,
Волнуй мое воображенье,
Дремоту
сердца оживляй,
В мой угол чаще прилетай,
Не дай остыть душе поэта,
Ожесточиться, очерстветь
И наконец
окаменетьВ мертвящем упоенье света,
В сем омуте, где с вами я
Купаюсь, милые друзья!
Она вдруг перестала вырываться, оставила ему свою руку, которую он продолжал держать, и с бьющимся
сердцем и напряженным любопытством послушно
окаменела на месте.
Алеша больно почувствовал, что за ночь бойцы собрались с новыми силами, а
сердце их с наступившим днем опять
окаменело: «Отец раздражен и зол, он выдумал что-то и стал на том; а что Дмитрий?
Сердце у меня словно
окаменело и голова тоже — и весь я отяжелел.
Не давайте
окаменеть и
сердцам вашим, вглядывайтесь часто и пристально в светящиеся точки, которые мерцают в перспективах будущего.
Сердце во мне злобно приподнялось и
окаменело; я до самой ночи не раздвинул бровей и не разжал губ, и то и дело похаживал взад и вперед, стискивая рукою в кармане разогревшийся нож и заранее приготовляясь к чему-то страшному.
Арина Петровна остановилась в ожидании, что балбес хоть что-нибудь промычит; но балбес словно
окаменел.
Сердце мало-помалу закипает в ней, но она все еще сдерживается.
Сердце у ней не то
окаменело, не то исчезло из груди; она его не чувствовала, но в голове тяжко бились жилы, и волосы ее жгли, и губы сохли.
— А ты, парень, чего
окаменел? Отец был стар, ветх плотью… Всем нам смерть уготована, ее же не избегнешь… стало быть, не следует прежде времени мертветь… Ты его не воскресишь печалью, и ему твоей скорби не надо, ибо сказано: «егда душа от тела имать нуждею восхититися страшными аггелы — всех забывает сродников и знаемых…» — значит, весь ты для него теперь ничего не значишь, хоть ты плачь, хоть смейся… А живой о живом пещись должен… Ты лучше плачь — это дело человеческое… очень облегчает
сердце…
Полина!!!» В эту самую минуту яркая молния осветила небеса, ужасный удар грома потряс всю церковь; но Рославлев не видел и не слышал ничего;
сердце его
окаменело, дыханье прервалось… вдруг вся кровь закипела в его жилах; как исступленный, он бросился к церковным дверям: они заперты.
Горбун остановился; у него от испуга замерло
сердце,
окаменели ноги, он растерянно забормотал...
Сердце во мне болезненно
окаменело, как это всегда бывает при убеждении в невозвратно совершившейся беде.
И лицо у неё
окаменело. Хотя и суровая она, а такая серьёзная, красивая, глаза тёмные, волосы густые. Всю ночь до утра говорили мы с ней, сидя на опушке леса сзади железнодорожной будки, и вижу я — всё
сердце у человека выгорело, даже и плакать не может; только когда детские годы свои вспоминала, то улыбнулась неохотно раза два, и глаза её мягче стали.
— О Москва, Москва! Высокоумные, прегордые московские люди! — с усмешкой презренья воскликнул старец Иосиф. — Великими мнят себе быти, дивного же Божия смотрения не разумеют.
Окаменели сердца, померкли очи, слуху глухота дадеся!.. И дивиться нечему — Нестиар не фабрика, не завод, не торговая лавка, а Божие место, праведным уготованное!.. Какое ж до него дело московским толстопузам?..
Горе, разрывавшее мое
сердце, было слишком сильно, чтобы вылиться слезами… Я точно
окаменела…
Узник остолбенел.
Сердце Розы поворотилось в груди, как жернов; кровь застыла в ее жилах… она успела только сделать полуоборот головою… в каком-то безумии устремила неподвижные взоры на дверь, раскрыла рот с посинелыми губами… одною рукою она обнимала еще ногу Паткуля, как будто на ней замерла; другую руку едва отделила от звена, которое допиливала… В этом положении она, казалось,
окаменела.
Молодая девушка в недоумении смотрела то на того, то на другого, не понимая ничего в этой немой сцене, инстинктивно, впрочем, чувствуя в ней страшную тайну, которая касается и ее.
Сердце у ней томительно сжалось — она тоже как бы
окаменела.