Неточные совпадения
Тон короткой, но сильной речи Фанарина был такой, что он извиняется за то, что настаивает на том, что господа
сенаторы с своей проницательностью и юридической мудростью видят и
понимают лучше его, но что делает он это только потому, что этого требует взятая им на себя обязанность.
Первое следствие этих открытий было отдаление от моего отца — за сцены, о которых я говорил. Я их видел и прежде, но мне казалось, что это в совершенном порядке; я так привык, что всё в доме, не исключая
Сенатора, боялось моего отца, что он всем делал замечания, что не находил этого странным. Теперь я стал иначе
понимать дело, и мысль, что доля всего выносится за меня, заволакивала иной раз темным и тяжелым облаком светлую, детскую фантазию.
— Видите ли, я сам ничего не
понимаю. Вам, Юлия Михайловна, ничего не известно про какого-нибудь
сенатора?
— О нет, mon cher!.. Comment vous pouvez croire cela!.. [Как вы можете так думать!.. (франц.).] — воскликнул
сенатор, вовсе не подозревая, что Крапчик ни одного звука не
понимал по-французски.
Сенатор, в сущности, очень хорошо
понял, о каких слухах намекал ему Марфин.
Крапчик очень хорошо
понимал, что все это совершилось под давлением
сенатора и делалось тем прямо в пику ему; потом у Крапчика с дочерью с каждым днем все более и более возрастали неприятности: Катрин с тех пор, как уехал из губернского города Ченцов, и уехал даже неизвестно куда, сделалась совершеннейшей тигрицей; главным образом она, конечно, подозревала, что Ченцов последовал за Рыжовыми, но иногда ей подумывалось и то, что не от долга ли карточного Крапчику он уехал, а потому можно судить, какие чувства к родителю рождались при этой мысли в весьма некроткой душе Катрин.
Тема на этот разговор была у графа неистощимая и весьма любимая им. Что касается до правителя дел, то хотя он и был по своему происхождению и положению очень далек от придворного круга, но тем не менее
понимал хорошо, что все это имеет большое значение, и вследствие этого призадумался несколько. Его главным образом беспокоило то, что Марфин даже не взглянул на него, войдя к
сенатору, как будто бы презирал, что ли, его или был за что-то недоволен им.
— Если графу так угодно
понимать и принимать дворян, то я повинуюсь тому, — проговорил он, — но во всяком случае прошу вас передать графу, что я приезжал к нему не с каким-нибудь пустым, светским визитом, а по весьма серьезному делу: сегодня мною получено от моего управляющего письмо, которым он мне доносит, что в одном из имений моих какой-то чиновник господина ревизующего
сенатора делал дознание о моих злоупотреблениях, как помещика, — дознание, по которому ничего не открылось.
— Но вы в этом случае —
поймите вы — совершенно сходитесь в мнениях с
сенатором, который тоже говорит, что я слишком спешу, и все убеждал меня, что Петербург достаточно уже облагодетельствовал нашу губернию тем, что прислал его к нам на ревизию; а я буду там доказывать, что господин граф не годится для этого, потому что он плотоугодник и развратник, и что его, прежде чем к нам, следовало послать в Соловки к какому-нибудь монаху для напутствования и назидания.
— Да, да… довольно-таки вы поревновали…
понимаю я вас! Ну, так вот что, мой друг! приступимте прямо к делу! Мне же и недосуг: в Эртелевом лед скалывают, так присмотреть нужно…
сенатор, голубчик, там живет! нехорошо, как замечание сделает! Ну-с, так изволите видеть… Есть у меня тут приятель один… такой друг! такой друг!
Люди уже
понимают жалкую низость шпиона, палача, начинают
понимать это отношение к жандарму, полицейскому, даже отчасти к военному, но еще не
понимают этого по отношению к судье,
сенатору, министру, монарху, руководителю, участнику революции. А между тем дело
сенатора, министра, монарха, руководителя партии точно так же низко, несвойственно человеческой природе, гадко, даже хуже дела палача, шпиона, тем, что оно, будучи таким же, как и дело палача, шпиона, прикрыто лицемерием.