Цицерон. Между Сциллой и Харибдой

Анатолий Ильяхов, 2020

Рим середины I века до н. э. Успешный политический деятель Марк Туллий Цицерон, известный своим ораторским даром и любовью к справедливости, оказывается перед трудным выбором. Убит «диктатор» Юлий Цезарь. Между Марком Антонием и Октавианом Августом начинается кровопролитная война за власть, поэтому каждый политик Рима вынужден выбирать, к которой из враждующих партий примкнуть. Это не просто вопрос политических пристрастий. Выбрав «не ту» партию можно почти наверняка лишиться жизни, но Цицерон не хочет просто сделать ставку на наиболее вероятного победителя. Признанный борец за справедливость примкнёт к тому, кто более достоин управлять Римом. Данная книга является продолжением романа «Цицерон. Поцелуй Фортуны», ранее опубликованного в этой же серии.

Глава вторая. Спаситель отечества

Принуждение к бегству

Цицерон догадывался, что Сергий Катилина способен на что угодно, на любую провокацию. Но представить недавнего соперника на консульских выборах в роли заговорщика не мог. И всё-таки из осторожности поручил штатным шпионам следить за каждым его шагом, ловить каждое неосторожно обронённое слово. Так что появление женщины с сообщением от любовника его не удивило. Но он поразился наглости заговорщиков, которых знал лично. Вот почему в ту ночь, когда войско Манлия подошло к городу, на стенах стояла стража. И дом консула охранялся, отчего молодчики не смогли устроить подлое убийство.

Цицерон понимал, что заговорщики не остановятся и продолжат попытки опрокинуть власть преступным путём. За руку их не поймали, есть лишь подозрения, а словам замужней блудницы никто не поверит… Как изолировать преступников, не нарушая закона? Без доказательств тяжкой вины арестовать нельзя. По этой же причине нельзя открыть уголовное дело. Без доказательства вины будет незаконным арест и сопровождение в тюрьму до суда. Подобные действия Цицерона будут восприняты как нарушение гражданских прав и свобод Катилины и его друзей-пособников.

Понадобится немало времени, пока суд на основании фактических доказательств и показаний свидетелей определит виновность Катилины… А до тех пор он останется на свободе, торжествуя собственной безнаказанностью, а следовательно, продолжит свою преступную деятельность? От безысходности Цицерона посетила подходящая, на первый взгляд, идея: он арестует Катилину — консул имеет исключительное право без суда арестовать любого гражданина по наговору в государственном преступлении, но только на сутки! А если за столь ограниченное время вина не будет доказана и Катилину отпустят, уголовное дело возбудят уже против Цицерона.

Да, он вызовет Катилину в Сенат, где неожиданно для него устроит досудебный процесс — закон позволяет! Подозреваемый будет вынужден защищаться от обвинения, отвечать на вопросы — тогда он и проявит себя. И хотя среди сенаторов у Катилины немало друзей, возможно, и сообщников, оправдаться ему будет нелегко.

* * *

Пользуясь замешательством Катилины после первого вопроса, Цицерон обрушился на него с тяжкими обвинениями. Не подбирал выражения, наоборот, создав впечатление, что знает о заговоре много, по ходу усилил натиск. Можно было подумать, будто остальные заговорщики схвачены и уже дают показания против главаря:

— Луций Сергий Катилина, твои тайные замыслы раскрыты! Твои люди, посаженные нами на цепь, предали тебя, признались, что ты организатор заговора. А пока расскажи, зачем так поступил с нами, что делал прошлой ночью и накануне. Кого ещё призывал к мятежу и убийствам мирных граждан? Говори, а мы послушаем, не вводишь ли в заблуждение, поскольку нам и так всё известно! Где предел необузданных дерзостей твоих?! Говори, не злоупотребляй нашим терпеньем!

Цицерон видел сенаторов, по их лицам было заметно, что они сильно удивились и теперь замерли в ожидании услышать страшное обвинение. Некоторые растерялись, не понимая, как поступить дальше. В глазах Катилины отразился ужас; по бледному лицу текли ручьи пота…

— О времена, о нравы! — воскликнул Цицерон, артистично воздевая вверх руки. — Сенат и консул знают о заговорщиках и главаре мятежа, а главарь до сих пор не арестован, не осужден и, главное, ещё жив! Мало того, он, как ни в чём не бывало, продолжал являться в Сенат, участвовать в обсуждении важных государственных дел, а сам тайно замышлял предать смерти тех из нас, кого считает неугодным для своего чудовищного замысла — разрушения республики! А мы сидели рядом с ним спокойно, воображали, что всё делали для спасения государства!

Цицерон возвысил голос до такой степени, что лица сенаторов, кто ещё сомневался, посерьёзнели:

— И вы, сенаторы, и я, ваш консул, не предпринимаем ничего, чтобы обезопасить республику от гибели, уготованной Катилиной с заговорщиками. Спасти Рим, римский народ и себя самих от заговорщиков-убийц! Это случится, если мы не осудим преступных действий Катилины, если уклонимся от наказания за покушения на нашу свободу!

Цицерон перевёл дух и, не снижая накала, решительно заявил:

— Сенат и консулы способны укротить вредного для государства гражданина. Мы намерены, Катилина, отправить тебя на смерть, обратить твою голову на гибель.

До того момента Катилина ещё надеялся на то, что слова консула не предназначены лично ему, что это фарс, выпад политического противника, что всё обойдётся, поскольку у Цицерона нет доказательств. Но консул, словно издеваясь над его сомнениями, продолжал:

— Уважаемые сенаторы! Пока мы медлим и не осуждаем заговор против республики, лагерь врагов, поддержавших Катилину, находится недалеко от Рима, в Этрурии. Со дня на день растет число неприятелей Рима, а их вдохновитель находится среди нас, продолжая каждый день вредить республике, которая его приютила как любимого своего гражданина. Вот он — преступник, которого сейчас мы видим как равного среди нас внутри священных стен Сената.

Марк указал на Катилину правой рукой, словно пригвоздил к скамье.

— Вот главарь заговорщиков, уважаемые сенаторы! Вот организатор мятежа против граждан Рима и республики! — Он перевёл дух. — А теперь я спрашиваю вас, сенаторы, почему Катилина ещё живой, каждый день имея какой-либо гибельный замысел против нас? Почему мы медлим, надеемся на признание вместо того, чтобы немедленно казнить преступника?

Цицерон, говоря это, не отводил глаз от растерянного лица Катилины, умело добивая его с неистовством:

— Катилина, тебе до сих пор сходили с рук убийства, притеснения и ограбления населения городов, союзных с Римом. Если бы я распорядился, Катилина, тебя схватить, казнить, никто бы не упрекнул меня в излишней жестокости! Римляне выразили бы только недовольство, что я поздно принял решение. Но я отправлю тебя на казнь, когда не останется ни одного римлянина, который не согласится, что это сделано совершенно законно. И вот моё решение: знай, что я не намерен переносить, чтобы по твоей вине отечество пребывало в сотрясении. Вследствие этого, Катилина, оставь наш город: ворота сейчас открыты — уезжай.

Сенаторы с возмущёнными криками повскакивали с мест, кричали в лицо Катилине с неподдельным возмущением:

— Убийца!

Катилина, не терявший хладнокровия по природной наглости, сидел под шквалом негодующих криков, затем вскочил, растерянный и опустошённый. Не выдержав позора, опустив голову, выбежал прочь мимо расступившихся стражников.

* * *

Назавтра стало известно, что в ту же ночь Луций Сергий Катилина оставил Рим. На это и рассчитывал консул Марк Цицерон, ибо добровольным бегством главный заговорщик признал свою недоказанную никем вину…

Возмездие

С утра Форум кипел. Римляне заговорили о консуле как о человеке, способном действовать решительно и, главное, своевременно. В атмосфере всеобщей признательности Цицерон, используя благоприятную для себя ситуацию, взошёл на ростры, откуда произнёс проникновенное обращение:

— Римский народ, не знаю, как и сказать: изгнал я Луция Катилину, или он ушел сам. Будет вернее, он удалился, ускользнул от вашего справедливого гнева. Исчез перед натиском неопровержимых доказательств о готовящемся им преступлении, что предъявил ему я, ваш консул. Одно нам ясно, что в Риме больше нет вашего врага, желавшего вам смерти…

Захватив внимание толпы, Цицерон в подробностях изложил, как ему удалось проявить бдительность, выявить главаря и тем самым предотвратить кровавый мятеж против республики. После торжествующей речи консула у римлян не оставалось сомнений, что заговор действительно готовился, и Катилина, будучи инициатором, вовлекал в него единомышленников из жителей Рима. Но люди понимали, что опасность существует до тех пор, пока не выявлены все заговорщики. Они с надеждой смотрели на консула как на спасителя. Второй же консул, Гай Антоний, занял выжидательную позицию, вызывая у Цицерона подозрения в поддержке заговора против республики.

* * *

Тем временем Катилина, испытав перед опасностью ареста естественное состояние растерянности и страха, направлялся к военному лагерю сообщников в Этрурию. К полудню спохватился и уже сожалел, что совершил непростительную ошибку — попросту попался «на крючок» красноречивого Цицерона. Катилина клял себя за оплошность: вчера перед сенаторами он ни словом не обмолвился, не признался в организации заговора, в чём его обвинил консул. Ведь Цицерон так и не произнёс ни одного имени якобы задержанных заговорщиков, не привёл ни одного случая измены республике… Одни только догадки! А он, Катилина, вместо того чтобы защитить своё честное имя, позорно сбежал, что означало признание обвинения Цицерона…

К тому же закон требовал соответственных процедур — это Катилина был обязан помнить. Прежде нужно, чтобы консул подал заявление о возбуждении уголовного дела в придачу с доказательствами причастности Катилины к преступлению. Даже сейчас, когда обвиняемый в бегах, закон позволяет избежать судебного расследования до его добровольной явки на суд. Так что неизвестно, что получится из затеи Цицерона…

Цицерон предполагал, но мало надеялся на неожиданное исчезновение из Рима главного зачинщика мятежа. А тут — свершилось, и это отразилось на росте популярности консула Марка Цицерона. Но не приходилось рассчитывать на то, что Катилина успокоится, он рождён, чтобы сеять зло. Он слишком расчётлив и коварен, этот враг Рима, при поддержке наёмников постарается добиться задуманного.

С той ночи, как Катилина бежал, встревоженные римляне ежедневно приходили к Сенату и на Форум. Требовали от консула подробностей о заговоре, дальнейшего расследования и поиска других преступников. Марк успокаивал, убеждал, что сделает всё возможное и не допустит мятежа. Говорил о Катилине:

— Он похож на опаснейшую ядовитую змею! Дотронешься — ужалит до смерти. Как себя обезопасить? Если змею схватить посредине, она тоже ужалит, а если же ухватить её за голову, тогда с ней можно справиться.

Хотя консул успокаивал граждан, обещал принятие охранительных мер и призывал успокоиться и не бояться новых заговоров, страх не оставлял сердца римлян. Всё имело основание, так как в городе оставались сообщники Катилины, они притаились и ждут нового приказа главаря. А имена их до сих пор неизвестны! На улицах редко слышались радостные возгласы, не устраивались торжества и публичные развлечения, прекратились показы спектаклей в театре и цирковые представления. Римляне посещали храмы, совершали жертвы и молили богов о защите их жизни и покровительстве Риму. А на другой день люди опять обращали взоры к консулу Марку Цицерону, гаранту законности и порядка…

* * *

Оказавшись под надёжной защитой вооружённых наёмников Гая Манлия, Катилина продолжил подготовку к захвату Рима. Он отправлял тайных гонцов с письмами к влиятельным сенаторам, где подробно объяснял своё участие в подготовке мятежа. Ссылался на то, что Цицерон оговорил его, а он не желал зла римскому народу и теперь вынужден защищать своё доброе имя. В каждом письме Катилина писал о своих намерениях настолько открыто и бесстыдно, что сомневаться в его преступлении не приходилось. Знал бы он, что люди, которым приносили его воззвания, остерегались даже брать, словно некую заразную вещь, и немедленно отсылали их с рабами к консулу. И консул, обнаружив, что среди сенаторов мало осталось сочувствующих Катилине, повёл себя чрезвычайно решительно.

Отдельным эдиктом объявил жителям Рима об установлении нового порядка в городе. Призвал молодёжь в особый отряд патриотов, нацеленных на ликвидацию скрытных врагов отечества, распорядился вооружить из казённого арсенала, назначив своего командира. Поручил оберегать жилые дома от поджогов и грабежей, организовал охрану храмов и общественных зданий и порядка на улицах, днём и по ночам. Позже выступил перед народом:

— С этого дня у вас есть защитники. Они добровольно взяли в руки оружие, чтобы отражать любые нападки врага не оставляя города, находясь среди вас. Молитесь, квириты, за здоровье ваших защитников и верьте моим словам: положение преступных сообщников Катилины безнадёжно!

Но из Этрурии приходили тревожные сообщения. Катилина отказался от повиновения представителям законной власти Рима, объявив себя консулом с диктаторскими полномочиями. Издал первый свой эдикт: «Я отменяю действующую власть в Римской республике», заявив, что для обеспечения уже своих «законных» прав скоро войдёт в Рим. И войско у него оказалось достаточно многочисленное, поскольку он подстрекал к возмущению жителей Этрурии, недовольных безземельем, бедностью и преступными действиями наместников.

Цицерон не сообщал гражданам о реальной опасности, своих тревогах, но думал, как предотвратить катастрофу. Он понимал, что притаившиеся в городе заговорщики скоро проявят себя, едва узнают о подходе к городу наёмников Катилины, нанесут удар неожиданно.

Но оказалось, что с возникновением опасной ситуации Цицерон проявил себя с решительной стороны, чего раньше не замечал за собой. Он вставал чуть свет и подолгу сидел в домашнем кабинете, читая письма встревоженных граждан и сообщения осведомителей из окружения Катилины, часто забыв о завтраке. Принимал всех, кто сообщал о людях, поддерживающих Катилину. С этой же целью направлял своих людей в города Италии и провинции, анализируя полученные сведения и делая выводы.

* * *

Обескураженные бегством своего главаря сообщники не оставили своих намерений, рискнули остаться в Риме. Затаились, выбрав новых предводителей — Гая Цетега и Публия Лентула: первый — квестор, проявивший себя особой жестокостью против населения Испании, другой — бывший правитель Сицилии в должности претора. Оба из родовитых семей, по распущенности имели огромные долги, отчего были готовы пойти на любое преступление, лишь бы вернуться к прежней роскошной жизни. Зря времени не теряли, часто выступали на сходках, где подстрекали народ на проявление недовольства, призывая к расправам над представителями власти. И всегда называли имена некоторых сенаторов, противников Катилины, и особенно часто — консула Марка Цицерона, открыто требуя их устранения насилием, обвиняя в том, что это они способствовали появлению заговора.

Для координации действий заговорщики собирались в доме Цетега, где прятали оружие и составы для поджогов. Катилина знал об этом, слал им письма; в одном предложил начать пожары в Риме и учинить избиение граждан, проживающих в заранее обозначенных домах, но в ту ночь, когда он подойдёт с войском. Дату укажет позднее.

Но Катилина не учёл, что для «новых заговорщиков» он уже не представлял интереса как лидер с того дня, когда сбежал, предав их. У Цетега имелся собственный замысел. В случае успеха он не думал делиться славой с Катилиной. Наблюдая за действиями Цицерона, Цетега отмечал слабые места и спешил. На сборах с заговорщиками требовал проявить решительность в действиях.

Он назначил мятеж в самом начале праздника Сатурналий, когда консул и сенаторы утратят бдительность, а народ будет беспечно веселиться. Торжества в честь бога Сатурна продлятся семь дней, когда в домах устраивают праздничные столы, а родным и друзьям вручают подарки — для заговорщиков самая что ни на есть подходящая ситуация!

Как оказалось, консул не зря содержал тайных агентов, хорошо платил за каждую новость, признавая ценной любую подозрительную сплетню. Соглядатаи Цицерона негласно наблюдали за настроениями римлян, прислушиваясь к каждому разговорам на улицах. Поэтому Цицерон знал и о замыслах Гая Антония, о том, что коллега по консульству знает о собраниях заговорщиков, но прибегает к притворству, опровергая любые подозрения.

Марк Цицерон знал о настроениях среди сенаторов, что некоторые из них ожидают прихода Катилины. Из-за чего не стал ждать, начал действовать. Экстренно призвал граждан на Форум, где пообещал, что с помощью богов сделает всё, чтобы не допустить новой гражданской войны. Народ поддержал консула, а он, уловив общее настроение, заявил, что в таком священнейшем и важнейшем органе власти республики, как Сенат, есть люди, желающие реализации заговора. Их целью является уничтожение честных законопослушных граждан. Об этом говорил Цицерон, выступая с речью перед народом, но имён дальновидно не называл, зная, что толпа, призывая его к откровенности, готова растерзать любого, на кого он укажет. Цицерон ни на кого не указал, но в Сенате предупредил, что у него больше нет желания терпеть ничьего двуличия.

Возможно, речь разгневанного консула подействовала на умы сенаторов, так как все впервые стали возмущаться Катилиной, называли «врагом отечества», требовали от консула сурово наказать преступника. Цицерон пошёл на хитрый шаг — предложил сенаторам, чтобы они поручили второму консулу, Гаю Антонию, возглавить войско и выйти навстречу наёмникам Катилины и таким образом предотвратить захват Рима. Кислая гримаса второго консула, Гая Антония, откровенно указывала на то, что подчинился он воле Сената с явной неохотой…

Рим замер в тревожном ожидании мятежа. В эти дни из Галлии появилось посольство союзного племени аллоброгов: они жаловались на римского наместника, просили отозвать за непомерное мздоимство и поборы. Главари мятежа Цетега и Лентул воспользовались их появлением, тайно встретились с послами, обещая аллоброгам всяческие блага за их военную поддержку. Передали письмо для вождя племени с предложением поддержать мятеж, захватить в назначенный день Рим. Послы письмо приняли, но содрогнулись от опасной затеи, и на другой день отправились к консулу Цицерону.

По совету консула аллоброги продолжали вести переговоры с Цетегом и Лентулом, каждый раз получая новые сведения о замыслах мятежников. Затем Цицерон предложил послам запросить новое письмо к вождю, уже с подписями верхушки заговорщиков. Цетег и Лентул исполнили требование послов, после чего письмо оказалось в руках консула.

Марк Цицерон действовал решительно. Уличённых участников заговора арестовали в одну ночь у них в домах. Консул немедленно призвал сенаторов на внеочередное заседание, где известил с радостью, что заговор раскрыт, участники арестованы и под тяжестью улик сознались в преступных действиях…

Наутро римляне услышали от глашатаев, что несколько известных граждан задержаны и находятся в тюрьме. Но суда над ними ещё не было. Народ на Форуме требовал от консула объяснений. Тревожило сообщение, что римляне содержатся в тюрьме без оформленного по всем правилам доноса и без предварительного расследования и судебного процесса, как требует римское законодательство.

Как адвокат Марк Цицерон понимал своё положение. Если он не оправдается, уголовное преследование грозит уже ему. В толпе находилось достаточно людей, убеждённых в том, что консул напрасно наговаривает на политических противников, даже из личных интересов. Народ потребует доказательства вины арестованных, а не рассуждения об опасности, нависшей над отечеством. Выход один — объяснение.

Марк Цицерон разразился речью, из которой даже сомневающимся стало понятно, кем и как готовился мятеж, о чём вели переговоры с аллоброгами и что ожидает римлян в случае победы Катилины. Цицерон не забывал повторять, что заговор раскрыт благодаря его прозорливости и решимости. У него спросили, почему позволил Катилине скрыться, благодаря чему он угрожает Риму. Разве нет его вины?

— Я сделал разумный шаг, — уверенно ответил консул. — Если бы Катилина остался в городе, заговор не раскрыли бы так безопасно для граждан. Что касается нашей победы, не следует сомневаться — консул Гай Антоний с легионами идёт навстречу Катилине. Моя же задача — не допустить развития ужасных событий в городе.

Завершил он речь пафосно:

— Я не требую от вас, квириты, ни памятников, ни знаков отличия в свою честь. Прошу лишь помнить о том, что я для вас сделал, и защитить меня и семью, если случится непредвиденное.

На следующий день консул опять призвал сенаторов в храм Согласия, где предложил немедленно решить судьбу пособников Катилины, поскольку арестованные заслуживают смерти. И умолк, так как высшее должностное лицо не имеет права влиять на ход обсуждения и принятие решения сенаторами.

Сенаторы понимали критичность ситуации — или сейчас осудить арестованных, или передать дело в суд, как требует закон. Кто-то соглашался признавать арестованных граждан виновными, к тому же они сознались, но приговорить к смерти не решались. Ждали обсуждения и голосования.

Первым выступил Юний Силан, недавно избранный консулом на следующий год, что придавало ему юридическую защищённость. Без обиняков он осудил преступников и сразу предложил казнить за злодейские замыслы. Только лишить жизни через удушение, ибо по-иному закон запрещал убивать гражданина. Желающих обсуждать его предложение или высказывать иную точку зрения не оказалось. Приступили к голосованию.

Кто соглашался с Силаном, поднимались и вставали рядом с ним, остальные — напротив. Неожиданно поднялся Гай Юлий Цезарь, молодой человек, избранный на следующий год претором. В Сенате он значился в новичках, хотя с недавних пор к его выступлениям прислушивались. На похоронах сестры отца Цезарь заявил: «Род мой, Юлиев, восходит к бессмертным богам, от богини Венеры»…

Начало противоречило сказанному Силаном, но Цицерон невольно напрягся, ожидая неприятности:

— Пожалуй, я соглашусь с Силаном, что подобное преступление наказывается смертью. И всё же советую отцам-сенаторам не спешить. Когда вы думаете о спорных вопросах, отрешитесь от ненависти, дружбы, гнева и сострадания. Дух с трудом различает истину, если ему мешают чувства и страсти. Римляне вознесены слишком высоко, чтобы нам позволять лишать их жизни не считаясь с законом. В этом смысле я обязан указать на незаконность такого решения, ведь общеизвестно, что смертную казнь свободнорожденному римлянину выносит только народ на собрании, и то в порядке обсуждения судебного дела и общим голосованием. Если мы с вами примем сегодня своё решение, народ Рима будет говорить не о преступлениях заговорщиков, а о том, как их наказали не по закону.

Цезарь на мгновение умолк, словно подготавливая сенаторов к тому, что они услышат дальше, и продолжил, веско бросая каждое слово:

— Я предлагаю не сразу лишать их жизни, а предоставить право мучиться всю оставшуюся жизнь. Дайте преступникам пожизненное заключение с конфискацией имущества, запретив в дальнейшем добиваться смягчения наказания.

Марк Цицерон поймал себя на мысли, что не удивлён предложению Гая Цезаря. Он высказывает здравые мысли и доводы, уместные в данном случае, не противоречащие гражданской позиции приверженца республики. Но в многословии молодого сенатора почему-то угадывается тайное желание — сохранить жизнь преступникам, оказавшимся под стражей благодаря его, Цицерона, усилиям! Гай Цезарь или их соучастник, или его завистник. Если принять это явно двусмысленное предположение, отдалённая смерть для преступников покажется им не наказанием, а, скорее, избавлением и возможностью насладиться свободой…

Судя по вниманию, с каким слушали Цезаря сенаторы, его выступление становилось опасным для замысла консула:

— Разве не существуют у нас другие законы, которые предписывают, чтобы осужденных граждан не лишали жизни, но отправляли в изгнание? Зачем убивать сразу, а не сечь плетью долго и больно?

Цезарь с грустью в голосе напомнил о жестоком времени диктатуры Суллы, когда убивали людей, действительно преступных и как будто заслуживающих смерти. Но это стало началом великих бед для многих римлян. Затем сенатор посмотрел на Цицерона и придал голосу примирительную интонацию:

— Я не опасаюсь этого в консульство Марка Туллия Цицерона и вообще в наше время. Но кто гарантирует, что подобное не случится при другом консуле, у которого в руках будут послушные ему легионы, когда какое-нибудь ложное обвинение выдадут за истину? А когда, опираясь на сегодняшний пример беззакония, консул обнажит меч, кто укажет ему границы дозволенного законом? Кто его остановит?

Марк Цицерон понял, что слова Цезаря способны изменить настроение сенаторов. Речь выстраивается не ради жизни для преступников — он метил в консула Цицерона! Блеснула догадка: Цезарь — тайный покровитель Катилины!

От неприятного предчувствия в груди Цицерона сдавило, стало трудно дышать… Было ясно, что никто из сенаторов не догадывался об истинных намерениях Цезаря, полагая, что молодой коллега обеспокоен лишь возможным нарушением закона и предостерегает консула как знатока римского права и сенаторов от легкомысленного решения! Как только подобные мысли посетили сенаторов, они вместе с Силаном стали отказываться от прежнего намерения поддержать Цицерона.

Марк Цицерон с ужасом наблюдал за происходящим и ничего не мог поделать. На всех заседаниях в Сенате консул исполнял обычные обязанности председателя — открывал и закрывал заседания, следил за соблюдением выступлениями ораторов и процедурой голосования. Но он не имел права навязывать другим своё мнение. Слушая Цезаря и с горечью наблюдая за меняющимися настроениями сенаторов, Марк не мог ни кого-то поддержать, ни кому-то возразить.

Однако, если не вмешаться, лихорадочно думал он, ситуация для республики сложится чрезвычайная, необратимая, а в таких случаях консул обязан совершить то, что считает необходимым, принимая ответственность на себя. Если следовать предложению Цезаря и оставить преступников в тюрьме до их естественной смерти, ни в одном городе Италии не найдётся условий для надёжного содержания преступников такого уровня. В каждом городе найдутся сторонники, они предпримут меры по их освобождению. И Катилине с наёмным войском нетрудно выручить сообщников, сидящих в любой тюрьме. А если на очередных выборах победят сочувствующие им люди, им тоже захочется вытащить преступников из тюрьмы. И никто им не помешает! Нет, допустить такое нельзя! Выход один — сегодня предать их казни!

Заседание Сената проходило при открытых дверях. Люди толпились в проёмах, а кто расположился дальше, с нетерпением спрашивали, к чему ведёт голосование. В толпе находились как сторонники Катилины, так и те, кто желал ему смерти. Все чего-то ждали…

Цицерон понял, что, если не вмешаться, случится самое ужасное — преступление останется ненаказанным. Он резко поднялся и поднял правую руку, что означало остановку голосования. По залу пронёсся ропот удивления и недовольства. Консул заговорил, предупреждая любые возражения:

— Я благодарю тебя, Гай Цезарь, за то, что проявил заботу об авторитете консула и Сената. Я действительно готов жертвовать собой, своей жизнью ради того, чтобы жила и процветала Римская республика. Именно по этой причине я исправляю нарушение, которое непозволительным образом случилось в начале обсуждения вопроса о наказании преступников.

Заметив удивление на лицах сенаторов и Цезаря, поспешил сказать главное:

— Первым выступил Юний Силан; он предложил предать снисходительной смерти заговорщиков, признавших вину. Гай Цезарь говорил, что желает им жестокого наказания, как он считает, вечную муку — поместить в тюрьму пожизненно, отняв у них последнее утешение — надежду. Что лучше подходит для Рима — вам принимать решение, уважаемые сенаторы, в связи с чем вы будете голосовать по двум предложениям, поступившим от Силана и от Цезаря. Но если кто из вас оставит преступникам жизнь хотя бы и в темнице, подумайте, что вы скажете римскому народу, как вы будете оправдываться перед гражданами тех городов, кто, по вашему замыслу, будет содержать заговорщиков до конца их жизни.

Консул объявил имена арестованных: главные заговорщики — Лентул, Цетег, Габиний, Статилий и Цепарий. Известны ещё четверо, но они успели сбежать из города, пока арестовывали первых.

— Мы схватили только верхушку! А сколько их осталось в городе? Они ждут момента, чтобы спровоцировать толпу и освободить арестованных. Нельзя тянуть с приговором! Если жалеете разбойника или пирата, не забывайте об их жертвах, сенаторы!

Поднялся не успевший проголосовать Катон. Сенаторы замерли от чрезмерного внимания и услышали негромкий голос:

— Вы голосуете не за жизнь или смерть преступников, а за то, чтобы спасти от них свои жизни. Даже если арестованные консулом лица ещё не совершили преступления, при случае они непременно совершат задуманное.

Повернувшись в сторону Цезаря, Катон говорил не отводя строгого взгляда.

— Ловко и искусно ты, Гай Цезарь, изложил суждение о жизни и смерти. Только забыл сказать, что, когда Рим сгорит, а римляне погибнут, некому будет обращаться в суд. Мы утратили способность понимать истинное значение слов: раздачу чужого имущества называем щедростью, наглость преступника — мужеством. И вот когда нам предоставляется возможность защитить отечество, мы почему-то рассуждаем о милосердии к преступникам. Пока мы будем жалеть нескольких преступников, не погибли бы все честные люди. Увы, ошибка будет для нас роковой.

Если во время изящной речи Марка Цицерона сенаторы учтиво покачивали головами, слова же Катона восприняли с оживлением. Его дед Катон Цензор, известный политик и писатель, с завидным упорством обличал засилье аристократии в Сенате и судах и всеобщий упадок морали. Римляне помнят его слова: «Карфаген должен быть разрушен!»… Его правнук характером ему не уступал: подростком оказался с воспитателем на Форуме, где увидел человеческие головы, грудой сваленные у ростр. Мальчик застыл от ужаса и громко спросил у воспитателя:

— Кто убил столько людей?

Стоявшие рядом люди оглянулись, а наставник зажал ему рот и прошептал на ухо:

— Так приказал Сулла. Бойся его!

И увёл подростка подальше, а тот спросил его с гневом:

— Почему люди позволили Сулле убить себя? Дай мне меч — я хочу убить этого Суллу.

Вероятно, по этой причине Катон Младший с детства редко улыбался, выглядел задумчивым, при этом неудержимо стремился к знаниям, любил философию, выделяя труды Платона, и мог переубедить в диспуте любого оппонента. Познакомившись с Марком Цицероном, часто с ним спорил, не сдавался, даже если оказывался не прав. В общении с близкими по духу людьми Катон блистал меткими фразами; Марку понравилось выражение: «Если присмотреться, то окажется, что основная часть жизни многих растрачивается на дурные дела, немалая часть — на безделье, а вся жизнь в целом — вообще не на то, что полезно». В душе у Катона словно горел внутренний огонь, который воспламенял каждого, кто слышал его. Никакая опасность не могла его остановить, никакая угроза — сломить. Видя зло, он бросался в бой, не заботясь о том, кто ему противостоит и насколько сильны оппоненты.

По этой причине, выслушав Катона, участники заседания поняли, что пришло время голосовать за смертную казнь. Сенаторы будто спохватились, стали на сторону Силана, оставив растерянного Цезаря в одиночестве. Даже родной брат Цетеги поддержал смертную казнь. Поняв в итоге, на чьей стороне победа, сенаторы тесно окружили консула, выражая ему восхищение и благодарность. При этом Марк Цицерон по недовольному лицу Гая Цезаря понял, что приобрёл ещё одного лютого врага…

* * *

Поздно вечером консул Цицерон, исполняя обязанности, вслед за факелоносцем и двумя свидетелями спустился в нижнюю часть тюрьмы. Ступени уходили вниз на двенадцать футов и отовсюду были виды каменные стены, прикрытые мрачным сводом; грязь, потёмки и смрад составляли мерзкое и страшное впечатление; в нос ударило труднопереносимое зловоние…

Марк не был готов встретиться с этим отвратительным и ужасным миром. Приподнятое настроение разом исчезло, он едва справился с собой, чтобы не возвратиться немедленно на свежий воздух. Он передал указ главному палачу, и тот приступил к исполнению, отведя вместе со свидетелями в соседнее помещение Лентула, патриция из прославленного рода Корнелия, когда-то облечённого консульской властью. Палач удавил его первым, накинув петлю на шею… Подобным же образом расстались с жизнью Цетег, Статилий, Габиний, Цепарий…

Когда Цицерон поднялся из тюрьмы к народу, уже была глубокая ночь. Люди не расходились, желая узнать, что с арестованными. Консул поднял правую руку, и немедленно установилась тишина, которую будто разорвали его слова:

— Они мертвы!

Площадь наполнилась восторженными криками одних людей и возгласами разочарования — других, судя по всему, сочувствующих участникам заговора. Оставшись без главарей, они ушли, стараясь не привлекать внимания, потому что в их душах поселились растерянность, страх. Друзья же и сторонники Марка Цицерона, радостно приветствуя, окружили его и тесной гурьбой сопроводили до дома. По дороге радостно выкрикивали: «Рим спасён!», «Цицерон наш спаситель!».

Народное шествие по ночному городу с горящими факелами сравнимо лишь с триумфальным проходом полководца, выигравшего жестокую битву с врагом. Услышав шум, жители близлежащих домов выбегали навстречу. Осознав, что тот самый заговор подавлен и что Рим избежал смуты и кровопролития, присоединялись к толпе и орали приветствия своему спасителю.

Триумф Марка Цицерона

Удивительное единодушие сенаторов по поводу казни главарей заговорщиков и, самое страшное и непредсказуемое немедленное исполнение приговора, разрушило уверенность сторонников Катилины в успехе, а следом посеяло панику в лагере наёмников. Военачальник Манлий узнал, что его воины покидают лагерь в основном по ночам.

Накануне сражения с наёмниками Катилины консул Гай Антоний «заболел» и передал командование своему легату — Марку Петрею, и тот одержал полную победу. Катилина погиб под ударами мечей. Обнаружив его труп под грудой наёмников, Антоний велел отрезать голову и отправить в Рим — показать Марку Цицерону и сенаторам, что слухи об участии второго консула в заговоре не подтверждаются…

Торжества по случаю разгрома опасного врага длились в Риме три дня и три ночи. В Сенате прошло торжественное заседание, на котором мудрейший Марк Порций Катон, избранный трибуном, от имени римского народа предложил присвоить Цицерону почётный титул «Спаситель Рима» или «Отец нации» — на выбор. До этого дня такого звания никто из римлян не имел.

Ни одного голоса «против». В ответной речи Цицерон скромничал:

— Ничего героического я не совершил, а если совершил что-то, вызывающее одобрение римского народа, то в пределах священных обязанностей консула. Я не совершил ничего без совета Сената, без одобрения римского народа. И прежде я на рострах защищал республику, в Сенате — народ, объединяя народ с Сенатом.

На свою беду Цицерон воспринял титул «Отца нации» как подлинное признание собственного участия в разгроме готовящегося мятежа, не подумав, что приобрёл несчётное число завистников и недоброжелателей. А всё потому, что восхвалял себя при всяком удобном случае, и даже без повода. Где бы ни выступал — перед сенаторами, на Форуме, гражданских сходках или в судах — он обязательно напоминал слушателям о своей победе над Катилиной, призывая благодарить его, и только его. Он мечтал о славе, вкусил её и не мог ею насладиться. Вёл себя как актёр, которому благодарные зрители рукоплещут за отлично исполненную роль. Марк жаждал восхвалений, упивался ими, не замечая, что даже друзья смотрят на него с недоумением и в то же время потакают его такой слабости. Но упоение собственной славой стало выглядеть совсем неприлично и смешно после того, как он заявил:

— Я думаю, что среди венцов славы великих римлян, таких как Сципион, победивший Ганнибала, Эмилиан, разрушивший Карфаген, и Павел, сломивший могущество Великого Македонского царства, найдётся место и для моего золотого победного венка.

После разгрома заговорщиков Цицерон на самом деле долго ещё считал себя героем, спасшим Рим, о чём мечтал с детства. Гордился, что не в пример римским полководцам, сгубившим тысячи жизней ради своей победы, утопивших в море крови народы, он спас Рим «не облачившись в доспехи», а мудро — речами. И казнил-то всего пять человек, после того как вина их стала очевидной, после того как они сами признались в преступлении. И не он сам, а суд Сената приговорил всех к смерти. Разве это не чудесно, не удивительно, не великолепно, когда оружием его стали не копье и меч, а ум и слово?

В самовосхвалении Цицерон дошёл до того, что призывал римлян почитать великим праздником дату казни заговорщиков как «День спасения Отечества», чтобы праздник «встал в памяти потомков рядом с днём основания Рима». Мечтал, чтобы, «как римляне причислили Ромула к богам, так и нашлось бы некоторое место в благодарной памяти потомков так же и тому, кто этот самый… город сохранил», то есть Марку Туллию Цицерону. Однажды он написал письмо учителю и другу, Посидонию, на Родос, предложив «описать по-гречески подвиги римского консула Марка Цицерона в раскрытии и подавлении заговора». Благо мудрец учтиво отказался, сослался на занятость. Получив отказ, Марк сел за труд и написал «Записки о моём консульстве», по-гречески, затем по-латыни «Историю моего консульства», отдав сочинения торговцам книгами, чтобы сделали копии и продавали в греческих и римских городах.

Будучи по натуре философом, в самовосхвалении Марк, однако, забыл мудрую заповедь: «Когда великий человек долго обращает на себя всеобщее внимание, это делает его менее интересным». Но за это его не осуждали. Большинство римлян понимали служение Отечеству в духе, в каком воспитывались с детства. Дело обстояло именно таким образом, оттого даже молодой сенатор Гай Юлий Цезарь после провала в Сенате неожиданно заявил на заседании:

— Триумф и лавры консула Цицерона достойнее триумфа и лавров полководца, ибо расширивший пределы римского духа предпочтительнее того, кто расширил пределы римского господства.