Неточные совпадения
Была ты нам люба,
Как от Москвы до Питера
Возила за три рублика,
А коли семь-то рубликов
Платить, так черт с тобой...
А князь опять больнехонек…
Чтоб только время выиграть,
Придумать: как тут быть,
Которая-то барыня
(Должно быть, белокурая:
Она ему, сердечному,
Слыхал я, терла щеткою
В то время левый бок)
Возьми и брякни барину,
Что мужиков помещикам
Велели воротить!
Поверил! Проще малого
Ребенка стал старинушка,
Как паралич расшиб!
Заплакал! пред иконами
Со всей
семьею молится,
Велит служить молебствие,
Звонить в колокола!
Но вот багряною рукою
Заря от утренних долин
Выводит с солнцем за собою
Веселый праздник именин.
С утра дом Лариной гостями
Весь полон; целыми
семьямиСоседи съехались в возках,
В кибитках, в бричках и в санях.
В передней толкотня, тревога;
В гостиной встреча новых лиц,
Лай мосек, чмоканье девиц,
Шум, хохот, давка у порога,
Поклоны, шарканье гостей,
Кормилиц крик и
плач детей.
И вот ввели в
семью чужую…
Да ты не слушаешь меня…» —
«Ах, няня, няня, я тоскую,
Мне тошно, милая моя:
Я
плакать, я рыдать готова!..» —
«Дитя мое, ты нездорова;
Господь помилуй и спаси!
Чего ты хочешь, попроси…
Дай окроплю святой водою,
Ты вся горишь…» — «Я не больна:
Я… знаешь, няня… влюблена».
«Дитя мое, Господь с тобою!» —
И няня девушку с мольбой
Крестила дряхлою рукой.
Она тоже весь этот день была в волнении, а в ночь даже опять захворала. Но она была до того счастлива, что почти испугалась своего счастия.
Семь лет, толькосемь лет! В начале своего счастия, в иные мгновения, они оба готовы были смотреть на эти
семь лет, как на
семь дней. Он даже и не знал того, что новая жизнь не даром же ему достается, что ее надо еще дорого купить,
заплатить за нее великим, будущим подвигом…
«Люби открыто, не крадь доверия, наслаждайся счастьем и
плати жертвами, не играй уважением людей, любовью
семьи, не лги позорно и не унижай собой женщины! — думал он. — Да, взглянуть на нее, чтоб она в этом взгляде прочла себе приговор и казнь — и уехать навсегда!»
Мальчикам
платят по полуреалу в день (около
семи коп. сер.), а работать надо от шести часов утра до шести вечера; взрослым по реалу; когда понадобится, так за особую плату работают и ночью.
Всякий матрос вооружен был ножом и ананасом; за любой у нас на севере
заплатили бы от пяти до
семи рублей серебром, а тут он стоит два пенса; за шиллинг давали дюжину, за испанский талер — сотню.
Благодаря этим систематическим лишениям и урезкам удается настолько свести концы с концами, чтобы скромненько обшить и обуть
семью и
заплатить жалованье дешевенькой гувернантке.
«Кусочники» жили
семьями при банях, имели отдельные комнаты и
платили разную аренду, смотря по баням, от двадцати до ста рублей в месяц.
Так назывался запечатанный хрустальный графин, разрисованный золотыми журавлями, и в нем был превосходный коньяк, стоивший пятьдесят рублей. Кто
платил за коньяк, тот и получал пустой графин на память. Был даже некоторое время спорт коллекционировать эти пустые графины, и один коннозаводчик собрал их
семь штук и показывал свое собрание с гордостью.
Дешерт был помещик и нам приходился как-то отдаленно сродни. В нашей
семье о нем ходили целые легенды, окружавшие это имя грозой и мраком. Говорили о страшных истязаниях, которым он подвергал крестьян. Детей у него было много, и они разделялись на любимых и нелюбимых. Последние жили в людской, и, если попадались ему на глаза, он швырял их как собачонок. Жена его, существо бесповоротно забитое, могла только
плакать тайком. Одна дочь, красивая девушка с печальными глазами, сбежала из дому. Сын застрелился…
В одних
семьях служили благодарственные молебны, в других
плакали и строили догадки: кто донес, насплетничал, снаушничал.
— И это
заплачу. Сейчас у меня ничего нет, а вышлю, как пришлю подводу за
семьей.
Расчет самый простой: по вкладам мы будем
платить семь процентов, а по ссудам будем получать до двадцати.
За Суслоном рассажались по Ключевой такие села, как Роньжа, Заево, Бакланиха. Некоторые избы уже пустовали, —
семьи разбрелись, как после пожара. Михей Зотыч купил муки у попа Макара и раздавал фунтами и просто пригоршнями. Бабы так и рвали с причитаньем и
плачем.
Дверь в бильярдную открыта; слышен стук шаров и голос Яши: «
Семь и восемнадцать!» У Гаева меняется выражение, он уже не
плачет.
Лемм прожил у него лет
семь в качестве капельмейстера и отошел от него с пустыми руками: барин разорился, хотел дать ему на себя вексель, но впоследствии отказал ему и в этом, — словом, не
заплатил ему ни копейки.
Маврина
семья сразу ожила, точно и день был светлее, и все помолодели. Мавра сбегала к Горбатым и выпросила целую ковригу хлеба, а у Деяна заняла луку да соли. К вечеру Окулко действительно кончил лужок, опять молча поужинал и улегся в балагане. Наташка радовалась: сгрести готовую кошенину не велика печаль, а старая Мавра опять горько
плакала. Как-то Окулко пойдет объявляться в контору? Ушлют его опять в острог в Верхотурье, только и видела работничка.
Самое тяжелое положение получалось там, где
семьи делились: или выданные замуж дочери уезжали в орду, или уезжали
семьи, а дочери оставались. Так было у старого Коваля, где сноха Лукерья подняла настоящий бунт.
Семья, из которой она выходила замуж, уезжала, и Лукерья забунтовала. Сначала она все молчала и только
плакала потихоньку, а потом поднялась на дыбы, «як ведмедица».
В два часа Розанов с Лобачевским съедали вместе обед, за который каждый из них
платил эконому по
семи рублей в месяц.
— Не
плачь! — говорил Павел ласково и тихо, а ей казалось, что он прощается. — Подумай, какою жизнью мы живем? Тебе сорок лет, — а разве ты жила? Отец тебя бил, — я теперь понимаю, что он на твоих боках вымещал свое горе, — горе своей жизни; оно давило его, а он не понимал — откуда оно? Он работал тридцать лет, начал работать, когда вся фабрика помещалась в двух корпусах, а теперь их —
семь!
— Мое сердце ужалено радостью. Грудь мою пронзили
семь мечей счастья, — как мне не
плакать.
И вдруг, с лёгкостью, изумившей его, он вошёл в эту
семью: отправился однажды к мяснику Посулову
платить деньги, разговорился с ним и неожиданно был приглашён в воскресенье на пирог.
Так, никому не было известно, сколько жалованья получали его любимцы Початкин и Макеичев; получали они по три тысячи в год вместе с наградными, не больше, он же делал вид, что
платит им по
семи; наградные выдавались каждый год всем приказчикам, но тайно, так что получивший мало должен был из самолюбия говорить, что получил много; ни один мальчик не знал, когда его произведут в приказчики; ни один служащий не знал, доволен им хозяин или нет.
Он принёс из погребка настоящего шампанского,
заплатив за бутылку
семь рублей.
В
семье имя Сони не упоминалось, а слава Бороздиной росла, и росли также слухи, что Давыдов дурно обращается с ней, чуть ли даже не бьет. Дурные вести получались в труппе, и, наконец, узнали, что Давыдов бросил Бороздину, променяв ее после большого карточного проигрыша на богатую купчиху, которая
заплатила его долги, поставив условием, чтоб он разошелся с артисткой.
Так напишешь, что он
плачет, а вся
семья рыдает до истерики.
Осенью в нашем клубе я оклеивал обоями читальню и две комнаты; мне
заплатили по
семи копеек за кусок, но приказали расписаться — по двенадцати, и когда я отказался исполнить это, то благообразный господин в золотых очках, должно быть один из старшин клуба, сказал мне...
— Чего же тут думать? — вежливо удивлялся Егор Фомич. — Помилуйте!.. Дело ясно, как день: государственный банк
платит за бессрочные вклады три процента, частные банки — пять —
семь процентов, а от «Нептуна» вы получите пятнадцать — двадцать процентов…
— Madame! — начал он своим трагическим тоном. — Я потерял было дочь, но теперь нашел ее; она больна и умирает… Нанять мне ей квартиру не на что… я нищий… Я молю вас дать моей дочери помещение в вашей больнице. Александр Иванович Бегушев, благодетель нашей
семьи,
заплатит за все!
В
семье Гудала
плач и стоны,
Толпится на дворе народ:
Чей конь примчался запаленный
И пал на камни у ворот?
Кто этот всадник бездыханный?
Хранили след тревоги бранной
Морщины смуглого чела.
В крови оружие и платье;
В последнем бешеном пожатье
Рука на гриве замерла.
Недолго жениха младого,
Невеста, взор твой ожидал:
Сдержал он княжеское слово,
На брачный пир он прискакал…
Увы! но никогда уж снова
Не сядет на коня лихого!..
— Что ж, коль по
семи рублей, — заговорил Трудолюбов, — нас трое, двадцать один рупь, — можно хорошо пообедать. Зверков, конечно, не
платит.
— Мне, батюшка, ждать нельзя, — сказал хозяин в сердцах, делая жест ключом, который держал в руке, — у меня вот Потогонкин подполковник живет,
семь лет уж живет; Анна Петровна Бухмистерова и сарай и конюшню нанимает на два стойла, три при ней дворовых человека, — вот какие у меня жильцы. У меня, сказать вам откровенно, нет такого заведенья, чтобы не
платить за квартиру. Извольте сейчас же
заплатить деньги, да и съезжать вон.
Плакал как будто ребенок, лет семи-восьми;
плач был тяжелый, слышались заглушаемые, но прорывающиеся рыдания, а вместе с ними топанье ногами и тоже как бы заглушаемые, но яростные окрики, какой-то сиплой фистулой, но уже взрослого человека.
Баклушин. Что за сто рублей переплатил Баклушин в три года процентов рублей триста да состоит должен теперь этому линючему ростовщику тысяч
семь. А так как Баклушину
заплатить нечем, то и будет этот долг в той же пропорции увеличиваться до бесконечности.
Афоня. Батюшки! Сил моих нет! Как тут жить на свете? За грехи это над нами! Ушла от мужа к чужому. Без куска хлеба в углу сидела, мы ее призрели, нарядили на свои трудовые деньги! Брат у себя урывает, от
семьи урывает, а ей на тряпки дает, а она теперь с чужим человеком ругается над нами за нашу хлеб-соль. Тошно мне! Смерть моя! Не слезами я
плачу, а кровью. Отогрели мы змею на своей груди. (Прислоняется к забору.) Буду ждать, буду ждать. Я ей все скажу, все, что на сердце накипело.
В отдел только просился: у тебя
семья своя, у меня своя, что нам на грехе жить!» Батька и
заплакал, слышь; ну, старый уж человек был, известно!
Молчи, молчи — не то и я
заплачу!..
О боже мой, пошли благословенье
На бедную, забытую
семью.
Услыши недостойного молитву.
Он мне очень не нравился, но я не хотела ему оставаться обязанной за себя и за
семью мою и решилась собою
заплатить ему за все это!..
Руфин. Готов, господин. Мне ни копейки денег не надо вперед на то, ни полушки! Вами сорок
семь пунктов неисправностей найдено! Я берусь так: я исправлю первый пункт, вы
заплатите мне за первый пункт из залогов господина Бургмейера. Я исправлю второй пункт, вы
заплатите мне за второй пункт из денег господина Бургмейера! Я исправлю третий, вы
заплатите мне за третий!
Маргаритов. Чужим горем живет он, чужими слезами. Мать, брат в поте лица работают, а он пропивает их выстраданные копейки. Да какие деньги у бедной
семьи? Разве их на разврат хватит? Нет ли еще где бедных тружеников попроще? И тех обобрать, пусть они
плачут да горе мычут. Что ему за дело до чужих слез! Ему веселье нужно. Дитя мое, поди ко мне, уйдем от них!
(Смирнову.) Если Николай Михайлович остался вам должен, то, само собою разумеется, я
заплачу; но, извините пожалуйста, у меня сегодня нет свободных денег. Послезавтра вернется из города мой приказчик, и я прикажу ему уплатить вам что следует, а пока я не могу исполнить вашего желания… К тому же сегодня исполнилось ровно
семь месяцев, как умер мой муж, и у меня теперь такое настроение, что я совершенно не расположена заниматься денежными делами.
А вот ты подумай! (Подходит к ней.) Ты подумай! Я лишил тебя
семьи, благополучия, будущности… За что? К чему? Я ограбил тебя, как самый злейший враг твой! Что я могу тебе дать? Чем я могу
заплатить тебе за твои жертвы? Этот беззаконный узел твое несчастье, твое minimum, твоя гибель! (Садится.)
— Ну, положим теперь, что заработают они семьсот рублев на серебро, — продолжал Патап Максимыч. — Скинь двадцать пять процентов, пятьсот двадцать пять рублей остается, по восьмидесяти по
семи с полтиной на брата… Не великие деньги, Марко Данилыч. И подати
заплати, и
семью прокорми, и оденься, и обуйся, да ведь и снасти-то, поди, ихние…
Скрипнули ворота. Алексей въехал на двор и, не заходя в избу, хотел распрягать своих вяток, но мать была уже возле него. Горячо обнимает его, а сама заливается,
плачет. Вся
семья высыпала на крыльцо встречать дорогого нежданного гостя.
Позором честной
семьи за добро
заплатил, но и после того не оскудела рука Патапа Максимыча.
Вот за гробом Насти, вслед за родными, идут с поникшими головами
семь женщин. Все в синих крашенинных сарафанах с черными рукавами и белыми платками на головах… Впереди выступает главная «
плачея» Устинья Клещиха. Хоронят девушку, оттого в руках у ней зеленая ветка, обернутая в красный платок.
Аксенов сказал: «И ты подумала на меня!» — закрылся руками и
заплакал. Потом пришел солдат и сказал, что жене с детьми надо уходить. И Аксенов в последний раз простился с
семьей.
Солдат пошел со мной, да так скоро, что я бегом за ним не поспевал. Вот пришли мы в свой дом. Солдат помолился богу и говорит: «Здравствуйте!» Потом разделся, сел на конник и стал оглядывать избу и говорит: «Что ж, у вас
семьи только-то?» Мать оробела и ничего не говорит, только смотрит на солдата. Он и говорит: «Где ж матушка?» — а сам
заплакал. Тут мать подбежала к отцу и стала его целовать. И я тоже взлез к нему на колени и стал его обшаривать руками. А он перестал
плакать и стал смеяться.