Неточные совпадения
«А ведь я друг Леонтья — старый товарищ — и терплю, глядя, как эта
честная, любящая душа награждена за свою симпатию! Ужели я останусь равнодушным!.. Но что
делать: открыть ему
глаза, будить его от этого, когда он так верит, поклоняется чистоте этого… „римского профиля“, так сладко спит в лоне домашнего счастья — плохая услуга! Что же
делать? Вот дилемма! — раздумывал он, ходя взад и вперед по переулку. — Вот что разве: броситься, забить тревогу и смутить это преступное tête-а-tête!..»
Да разве можно, любя девушку, так унизить ее пред ее же соперницей, бросить ее для другой, в
глазах той же другой, после того как уже сами
сделали ей
честное предложение… а ведь вы
сделали ей предложение, вы высказали ей это при родителях и при сестрах!
— Совесть и общественные приличия — две вещи разные, — возразил Калинович, — любовь — очень
честная и благородная страсть; но если я всюду буду
делать страстные
глаза… как хотите, это смешно и гадко…
— Ох, устала! — присела она с бессильным видом на жесткую постель. — Пожалуйста, поставьте сак и сядьте сами на стул. Впрочем, как хотите, вы торчите на
глазах. Я у вас на время, пока приищу работу, потому что ничего здесь не знаю и денег не имею. Но если вас стесняю,
сделайте одолжение, опять прошу, заявите сейчас же, как и обязаны
сделать, если вы
честный человек. Я все-таки могу что-нибудь завтра продать и заплатить в гостинице, а уж в гостиницу извольте меня проводить сами… Ох, только я устала!
Дарья Никитична только опустила
глаза. Плохо она верила теперь даже игумену Моисею: не умел он устрашить воеводу вовремя, а теперь лови ветер в поле. Осатанел воевода вконец, и приступу к нему нет. Так на всех и рычит, а знает только свою поганку Охоньку. Для нее подсек и свою
честную браду, и рядиться стал по-молодому, и все
делает, что она захочет, поганка. Ходит воевода за Охонькой, как медведь за козой, и радуется своей погибели. Пробовала воеводша плакаться игумену Моисею, да толку вышло мало.
В исступлении стыда оглядывался кругом совершенно
честный господин Голядкин и действительно уверялся, сам, своими
глазами, что извозчики и стакнувшийся с ними Петрушка все в своем праве; ибо развращенный господин Голядкин находился действительно тут же, возле него, не в дальнем от него расстоянии, и, следуя подлым обычаям нравов своих, и тут, и в этом критическом случае, непременно готовился
сделать что-то весьма неприличное и нисколько не обличавшее особенного благородства характера, получаемого обыкновенно при воспитании, — благородства, которым так величался при всяком удобном случае отвратительный господин Голядкин второй.
Одного стыда людского теперь обегаючи, заневолю на себя все примешь: по крайности для чужих
глаз сделать надо, что ничего аки бы этого не было: ребенок, значит, мой, и ты мне пока жена
честная!
Платонов. Навсегда… Что же будет с тобой, когда мы разойдемся? А мы скоро разойдемся! Ты первая перестанешь заблуждаться! Ты первая откроешь
глаза и оставишь меня! (Машет рукой.) Впрочем…
делай, Софья, что хочешь! Ты
честней и умней меня, возьми же всю эту некстати заваренную кашу в свое распоряжение!
Делай и говори ты! Воскрешай меня, если можешь, поднимай меня на ноги! Скорее только, ради бога, а то я сойду с ума!
Георгий Дмитриевич. Одна? А я что же буду
делать? Клянусь тебе, Катя, даю
честное слово, что если ты… сейчас… Открой
глаза, взгляни мне прямо в душу… Ты смотришь, Катя? — ты видишь, Катя, ты видишь, Катя?
— Да, ты права… Впрочем, это не то, что я хотела тебе сказать. Я также не имею намерения извиняться, защищаться или оправдываться в твоих
глазах. Только верь мне, Рена, у меня тоже была невинная молодость, чистое сердце, подобное твоему,
честные мечты. Я не родилась такою, какою меня
сделала жизнь, и если бы в известный момент я встретила на пути своем сердечного, благородного человека, то не была бы теперь… кокоткой…
— О, папа… папа… — шептала она, не будучи в силах писать, так как
глаза ее затуманивались слезами. — Как я огорчила тебя… Но ты мне простишь… И мама простит… Милые, дорогие мои… Ведь я же теперь раба, раба его! Он говорит, что если я не буду его слушаться, он опозорит меня… И ко всему этому он не любит меня… Что
делать, что
делать… Нет, я не напишу вам этого, чтобы не огорчать вас… Он
честный человек, он
честный…
— Ты, милая девушка, пришедшая из того мира, что называет себя свободным, — что за грустные тени лежат на твоем милом, прекрасном лице? А ты, мой смелый юноша, почему так бледен ты? Почему не упоение победою, а страх поражения вижу я в твоих опущенных
глазах? И ты,
честная мать, скажи мне: какой ветер
сделал твои
глаза красными? Какой дождь, неистово бушующий,
сделал влажным твое старческое лицо? Какой снег так выбелил твои волосы, — ведь они были темными когда-то!