Неточные совпадения
Разговор этот происходил
утром в праздничный день, а в полдень вывели Ионку на базар и, дабы
сделать вид его более омерзительным, надели на него сарафан (так как в числе последователей Козырева учения было много женщин), а на груди привесили дощечку
с надписью: бабник и прелюбодей. В довершение всего квартальные приглашали торговых людей плевать на преступника, что и исполнялось. К вечеру Ионки не стало.
День скачек был очень занятой день для Алексея Александровича; но,
с утра еще
сделав себе расписанье дня, он решил, что тотчас после раннего обеда он поедет на дачу к жене и оттуда на скачки, на которых будет весь Двор и на которых ему надо быть. К жене же он заедет потому, что он решил себе бывать у нее в неделю раз для приличия. Кроме того, в этот день ему нужно было передать жене к пятнадцатому числу, по заведенному порядку, на расход деньги.
Левин уже давно
сделал замечание, что, когда
с людьми бывает неловко от их излишней уступчивости, покорности, то очень скоро сделается невыносимо от их излишней требовательности и придирчивости. Он чувствовал, что это случится и
с братом. И, действительно, кротости брата Николая хватило не надолго. Он
с другого же
утра стал раздражителен и старательно придирался к брату, затрогивая его за самые больные места.
30 сентября показалось
с утра солнце, и, надеясь на погоду, Левин стал решительно готовиться к отъезду. Он велел насыпать пшеницу, послал к купцу приказчика, чтобы взять деньги, и сам поехал по хозяйству, чтобы
сделать последние распоряжения перед отъездом.
«Завтра пойду рано
утром и возьму на себя не горячиться. Бекасов пропасть. И дупеля есть. А приду домой, записка от Кити. Да, Стива, пожалуй, и прав: я не мужествен
с нею, я обабился… Но что ж
делать! Опять отрицательно!»
Утром страшный кошмар, несколько раз повторявшийся ей в сновидениях еще до связи
с Вронским, представился ей опять и разбудил ее. Старичок
с взлохмаченной бородой что-то
делал, нагнувшись над железом, приговаривая бессмысленные французские слова, и она, как и всегда при этом кошмаре (что и составляло его ужас), чувствовала, что мужичок этот не обращает на нее внимания, но
делает это какое-то страшное дело в железе над нею. И она проснулась в холодном поту.
Рыбачьи лодки, повытащенные на берег, образовали на белом песке длинный ряд темных килей, напоминающих хребты громадных рыб. Никто не отваживался заняться промыслом в такую погоду. На единственной улице деревушки редко можно было увидеть человека, покинувшего дом; холодный вихрь, несшийся
с береговых холмов в пустоту горизонта,
делал открытый воздух суровой пыткой. Все трубы Каперны дымились
с утра до вечера, трепля дым по крутым крышам.
Варвара. Ах ты какой! Да ты слушай! Дрожит вся, точно ее лихорадка бьет; бледная такая, мечется по дому, точно чего ищет. Глаза, как у помешанной! Давеча
утром плакать принялась, так и рыдает. Батюшки мои! что мне
с ней
делать?
— Твоя невеста! — закричал Пугачев. — Что ж ты прежде не сказал? Да мы тебя женим и на свадьбе твоей попируем! — Потом, обращаясь к Белобородову: — Слушай, фельдмаршал! Мы
с его благородием старые приятели; сядем-ка да поужинаем;
утро вечера мудренее. Завтра посмотрим, что
с ним
сделаем.
Утром, ровно в восемь часов, все общество собиралось к чаю; от чая до завтрака всякий
делал что хотел, сама хозяйка занималась
с приказчиком (имение было на оброке),
с дворецким,
с главною ключницей.
Она надела на него красную рубашечку
с галуном на вороте, причесала его волосики и
утерла лицо: он дышал тяжело, порывался всем телом и подергивал ручонками, как это
делают все здоровые дети; но щегольская рубашечка, видимо, на него подействовала: выражение удовольствия отражалось на всей его пухлой фигурке.
Дни потянулись медленнее, хотя каждый из них, как раньше, приносил
с собой невероятные слухи, фантастические рассказы. Но люди, очевидно, уже привыкли к тревогам и шуму разрушающейся жизни, так же, как привыкли галки и вороны
с утра до вечера летать над городом. Самгин смотрел на них в окно и чувствовал, что его усталость растет, становится тяжелей, погружает в состояние невменяемости. Он уже наблюдал не так внимательно, и все, что люди
делали, говорили, отражалось в нем, как на поверхности зеркала.
— Пращев исповедовался, причастился,
сделал все распоряжения, а
утром к его ногам бросилась жена повара, его крепостная, за нею гнался [повар]
с ножом в руках. Он вонзил нож не в жену, а в живот Пращева, от чего тот немедленно скончался.
Он чувствовал, что пустота дней как бы просасывается в него, физически раздувает,
делает мысли неуклюжими.
С утра, после чая, он запирался в кабинете, пытаясь уложить в простые слова все пережитое им за эти два месяца. И
с досадой убеждался, что слова не показывают ему того, что он хотел бы видеть, не показывают, почему старообразный солдат, честно исполняя свой долг, так же антипатичен, как дворник Николай, а вот товарищ Яков, Калитин не возбуждают антипатии?
— Оставь меня в покое, — строго сказал Самгин и быстро пошел в спальню за бельем для постели себе; ему удалось
сделать это, не столкнувшись
с женой, а
утром Анфимьевна, вздыхая, сообщила ему...
Красавина. Стоит об этом толковать. Что ж ему делать-то! Так же бегает. А уж теперь пущай тут
с утра до ночи.
Красавина. Да вот тебе первое. Коли не хочешь ты никуда ездить, так у себя дома
сделай: позови баб побольше, вели приготовить отличный обед, чтобы вина побольше разного, хорошего; позови музыку полковую: мы будем пить, а она чтоб играла. Потом все в сад, а музыка чтоб впереди, да так по всем дорожкам маршем; потом опять домой да песни, а там опять маршем. Да так чтобы три дня кряду, а начинать
с утра. А вороты вели запереть, чтобы не ушел никто. Вот тебе и будет весело.
Она была бледна в то
утро, когда открыла это, не выходила целый день, волновалась, боролась
с собой, думала, что ей
делать теперь, какой долг лежит на ней, — и ничего не придумала. Она только кляла себя, зачем она вначале не победила стыда и не открыла Штольцу раньше прошедшее, а теперь ей надо победить еще ужас.
Захару он тоже надоедал собой. Захар, отслужив в молодости лакейскую службу в барском доме, был произведен в дядьки к Илье Ильичу и
с тех пор начал считать себя только предметом роскоши, аристократическою принадлежностью дома, назначенною для поддержания полноты и блеска старинной фамилии, а не предметом необходимости. От этого он, одев барчонка
утром и раздев его вечером, остальное время ровно ничего не
делал.
Казалось бы, заснуть в этом заслуженном покое и блаженствовать, как блаженствуют обитатели затишьев, сходясь трижды в день, зевая за обычным разговором, впадая в тупую дремоту, томясь
с утра до вечера, что все передумано, переговорено и переделано, что нечего больше говорить и
делать и что «такова уж жизнь на свете».
Ужас! Она не додумалась до конца, а торопливо оделась, наняла извозчика и поехала к мужниной родне, не в Пасху и Рождество, на семейный обед, а
утром рано,
с заботой,
с необычайной речью и вопросом, что
делать, и взять у них денег.
Райский тоже, увидя свою комнату, следя за бабушкой, как она чуть не сама
делала ему постель, как опускала занавески, чтоб
утром не беспокоило его солнце, как заботливо расспрашивала, в котором часу его будить, что приготовить — чаю или кофе поутру, масла или яиц, сливок или варенья, — убедился, что бабушка не все угождает себе этим, особенно когда она попробовала рукой, мягка ли перина, сама поправила подушки повыше и велела поставить графин
с водой на столик, а потом раза три заглянула, спит ли он, не беспокойно ли ему, не нужно ли чего-нибудь.
На другой день опять она ушла
с утра и вернулась вечером. Райский просто не знал, что
делать от тоски и неизвестности. Он караулил ее в саду, в поле, ходил по деревне, спрашивал даже у мужиков, не видали ли ее, заглядывал к ним в избы, забыв об уговоре не следить за ней.
В доме было тихо, вот уж и две недели прошли со времени пари
с Марком, а Борис Павлыч не влюблен, не беснуется, не
делает глупостей и в течение дня решительно забывает о Вере, только вечером и
утром она является в голове, как по зову.
Бабушка, отдав приказания
с раннего
утра, в восемь часов
сделала свой туалет и вышла в залу к гостье и будущей родне своей, в полном блеске старческой красоты,
с сдержанным достоинством барыни и
с кроткой улыбкой счастливой матери и радушной хозяйки.
Весь дом смотрел парадно, только Улита, в это
утро глубже, нежели в другие дни, опускалась в свои холодники и подвалы и не успела надеть ничего, что
делало бы ее непохожею на вчерашнюю или завтрашнюю Улиту. Да повара почти
с зарей надели свои белые колпаки и не покладывали рук, готовя завтрак, обед, ужин — и господам, и дворне, и приезжим людям из-за Волги.
—
С тех пор, в то самое
утро, как мы
с вами в последний раз виделись, я
сделала тот шаг, который не всякий способен понять и разобрать так, как бы понял его человек
с вашим незараженным еще умом,
с вашим любящим, неиспорченным, свежим сердцем.
«Теперь не поймаешь ее до
утра, а лошадей нет!» —
с отчаянием сказал Затей. Мне стало жаль его; виноват был один я. «Ну нечего
делать, я останусь здесь до рассвета, лошади отдохнут, и мы поедем», — сказал я.
Мы собрались всемером в Капштат, но
с тем, чтоб
сделать поездку подальше в колонию. И однажды
утром, взяв по чемоданчику
с бельем и платьем да записные книжки, пустились в двух экипажах, то есть фурах, крытых
с боков кожей.
Возвращаясь в город, мы, между деревень, наткнулись на казармы и на плац. Большие желтые здания, в которых поместится до тысячи человек, шли по обеим сторонам дороги. Полковник сидел в креслах на открытом воздухе, на большой, расчищенной луговине, у гауптвахты; молодые офицеры учили солдат. Ученье
делают здесь
с десяти часов до двенадцати
утра и
с пяти до восьми вечера.
— «Чем же это лучше Японии? —
с досадой сказал я, — нечего
делать, велите мне заложить коляску, — прибавил я, — я проедусь по городу, кстати куплю сигар…» — «Коляски дать теперь нельзя…» — «Вы шутите, гocподин Демьен?» — «Нимало: здесь ездят
с раннего
утра до полудня, потом
с пяти часов до десяти и одиннадцати вечера; иначе заморишь лошадей».
Бог знает, когда бы кончился этот разговор, если б баниосам не подали наливки и не повторили вопрос: тут ли полномочные? Они объявили, что полномочных нет и что они будут не чрез три дня, как ошибкой сказали нам
утром, а чрез пять, и притом эти пять дней надо считать
с 8-го или 9-го декабря… Им не дали договорить. «Если в субботу, — сказано им (а это было в среду), — они не приедут, то мы уйдем». Они стали торговаться, упрашивать подождать только до их приезда, «а там
делайте, как хотите», — прибавили они.
Все были не только ласковы и любезны
с Нехлюдовым, но, очевидно, были рады ему, как новому и интересному лицу. Генерал, вышедший к обеду в военном сюртуке,
с белым крестом на шее, как
с старым знакомым, поздоровался
с Нехлюдовым и тотчас же пригласил гостей к закуске и водке. На вопрос генерала у Нехлюдова о том, что он
делал после того, как был у него, Нехлюдов рассказал, что был на почте и узнал о помиловании того лица, о котором говорил
утром, и теперь вновь просит разрешения посетить тюрьму.
17-го
утром мы распрощались
с рекой Нахтоху и тронулись в обратный путь, к староверам. Уходя, я еще раз посмотрел на море
с надеждой, не покажется ли где-нибудь лодка Хей-ба-тоу. Но море было пустынно. Ветер дул
с материка, и потому у берега было тихо, но вдали ходили большие волны. Я махнул рукой и подал сигнал к выступлению. Тоскливо было возвращаться назад, но больше ничего не оставалось
делать. Обратный путь наш прошел без всяких приключений.
На следующий день решено было
сделать дневку. Надо было посушить имущество, почистить седла и дать лошадям отдых. Стрелки
с утра взялись за работу. Каждый из них знал, у кого что неладно и что надо исправить.
На следующее
утро я опять пошел в Л. Я уверял себя, что мне хочется повидаться
с Гагиным, но втайне меня тянуло посмотреть, что станет
делать Ася, так же ли она будет «чудить», как накануне.
С десяти часов
утра Зонненберг в казанских ичигах, в шитой золотом тибитейке и в кавказском бешмете,
с огромным янтарным мундштуком во рту, сидел на вахте,
делая вид, будто читает.
В зале
утром я застал исправника, полицмейстера и двух чиновников; все стояли, говорили шепотом и
с беспокойством посматривали на дверь. Дверь растворилась, и взошел небольшого роста плечистый старик,
с головой, посаженной на плечи, как у бульдога, большие челюсти продолжали сходство
с собакой, к тому же они как-то плотоядно улыбались; старое и
с тем вместе приапическое выражение лица, небольшие, быстрые, серенькие глазки и редкие прямые волосы
делали невероятно гадкое впечатление.
Лондон ждет приезжего часов семь на ногах, овации растут
с каждым днем; появление человека в красной рубашке на улице
делает взрыв восторга, толпы провожают его ночью, в час, из оперы, толпы встречают его
утром, в семь часов, перед Стаффорд Гаузом.
— Папенька-то ваш меня спрашивал: «Как это, говорит, еще не вставал?» Я, знаете, не промах: голова изволит болеть,
с утра-с жаловались, так я так и сторы не подымал-с. «Ну, говорит, и хорошо
сделал».
Накануне он
с утра поехал
с Полежаевым, который тогда был
с своим полком в Москве, —
делать покупки, накупил чашек и даже самовар, разных ненужных вещей и, наконец, вина и съестных припасов, то есть пастетов, фаршированных индеек и прочего.
Около того времени, как тверская кузина уехала в Корчеву, умерла бабушка Ника, матери он лишился в первом детстве. В их доме была суета, и Зонненберг, которому нечего было
делать, тоже хлопотал и представлял, что сбит
с ног; он привел Ника
с утра к нам и просил его на весь день оставить у нас. Ник был грустен, испуган; вероятно, он любил бабушку. Он так поэтически вспомнил ее потом...
В 1827 я привез
с собою Плутарха и Шиллера; рано
утром уходил я в лес, в чащу, как можно дальше, там ложился под дерево и, воображая, что это богемские леса, читал сам себе вслух; тем не меньше еще плотина, которую я
делал на небольшом ручье
с помощью одного дворового мальчика, меня очень занимала, и я в день десять раз бегал ее осматривать и поправлять.
Обшитая своими чиновными плерезами, Марья Степановна каталась, как шар, по дому
с утра до ночи, кричала, шумела, не давала покоя людям, жаловалась на них,
делала следствия над горничными, давала тузы и драла за уши мальчишек, сводила счеты, бегала на кухню, бегала на конюшню, обмахивала мух, терла ноги, заставляла принимать лекарство.
— Встанут
с утра, да только о том и думают, какую бы родному брату пакость устроить. Услышит один Захар, что брат
с вечера по хозяйству распоряжение
сделал, — пойдет и отменит. А в это же время другой Захар под другого брата такую же штуку подводит. До того дошло, что теперь мужики, как завидят, что по дороге идет Захар Захарыч — свой ли, не свой ли, — во все лопатки прочь бегут!
Наконец Марья Маревна
сделала решительный шаг. Мальчикам приближалось уж одиннадцать лет, и все, что захолустье могло ей дать в смысле обучения, было уже исчерпано. Приходилось серьезно думать о продолжении воспитания, и, натурально, взоры ее прежде всего обратились к Москве. Неизвестно, сама ли она догадалась или надоумил ее отец, только в одно прекрасное
утро, одевши близнецов в новенькие курточки, она забрала их
с собой и ранним
утром отправилась в Отраду.
С утра до вечера они сидели одни в своем заключении. У Ольги Порфирьевны хоть занятие было. Она умела вышивать шелками и
делала из разноцветной фольги нечто вроде окладов к образам. Но Марья Порфирьевна ничего не умела и занималась только тем, что бегала взад и вперед по длинной комнате, производя искусственный ветер и намеренно мешая сестре работать.
— Ишь печальник нашелся! — продолжает поучать Анна Павловна, — уж не на все ли четыре стороны тебя отпустить?
Сделай милость, воруй, голубчик, поджигай, грабь! Вот ужо в городе тебе покажут… Скажите на милость! целое
утро словно в котле кипела, только что отдохнуть собралась — не тут-то было! солдата нелегкая принесла,
с ним валандаться изволь! Прочь
с моих глаз… поганец! Уведите его да накормите, а не то еще издохнет, чего доброго! А часам к девяти приготовить подводу — и
с богом!
Поздним
утром обе — и матушка и сестрица — являются к чаю бледные,
с измятыми лицами. Матушка сердита; сестрица притворяется веселою. Вообще у нее недоброе сердце, и она любит
делать назло.
С следующего
утра начался ряд дней, настолько похожих друг на друга и по внешней форме, и по внутреннему содержанию, что описать один из них — значит дать читателю понятие о всем времени, проведенном в Малиновце старым дедом. Это я и попытаюсь
сделать.