Неточные совпадения
Ушли все на минуту, мы с нею как есть одни остались, вдруг бросается мне на шею (сама в первый раз), обнимает меня обеими ручонками, целует и клянется, что она будет мне послушною, верною и доброю женой, что она
сделает меня
счастливым, что она употребит всю
жизнь, всякую минуту
своей жизни, всем, всем пожертвует, а за все это желает иметь от меня только одно мое уважение и более мне, говорит, «ничего, ничего не надо, никаких подарков!» Согласитесь сами, что выслушать подобное признание наедине от такого шестнадцатилетнего ангельчика с краскою девичьего стыда и со слезинками энтузиазма в глазах, — согласитесь сами, оно довольно заманчиво.
Предчувствуя в судьбе
своей счастливую перемену, наскоро запахиваю халат, выбегаю и вижу курьера, который говорит мне: „Ради Христа, ваше превосходительство, поскорее поспешите к его сиятельству, ибо вас
сделали помпадуром!“ Забыв на минуту расстояние, разделявшее меня от сего доброго вестника, я несколько раз искренно облобызал его и, поручив доброй сопутнице моей
жизни угостить его хорошим стаканом вина (с придачею красной бумажки), не поехал, а, скорей, полетел к князю.
Я мог иметь деньги, мог помочь тебе, мог
сделать тебя
счастливой; и я промотал, прожил их беспутно; я их втоптал в грязь вместе с
своей молодостью, с
жизнью.
Таким образом, Монархиня благотворила юности и человечеству в
своей Империи, ведая, что самые мудрые законы без добрых нравов не
сделают государства
счастливым и что нравы должны быть впечатлеваемы на заре
жизни.
Если со временем какому-нибудь толковому историку искусств попадутся на глаза шкап Бутыги и мой мост, то он скажет: «Это два в
своем роде замечательных человека: Бутыга любил людей и не допускал мысли, что они могут умирать и разрушаться, и потому,
делая свою мебель, имел в виду бессмертного человека, инженер же Асорин не любил ни людей, ни
жизни; даже в
счастливые минуты творчества ему не были противны мысли о смерти, разрушении и конечности, и потому, посмотрите, как у него ничтожны, конечны, робки и жалки эти линии»…
Еще с двадцатилетнего возраста, с того
счастливого времени, в которое русский живет на фу-фу, уже Шиллер размерил всю
свою жизнь и никакого, ни в каком случае, не
делал исключения.
Бира не застал я уже в университете, из которого изгнала его несправедливость, существующая, как видно, везде, где есть люди. Я нашел его в бедности, однако ж не в унынии. Он учил детей
своего прихода читать и писать и этой поденщиной едва снискивал себе пропитание. Письмо Паткуля сблизило нас скоро. С простодушием младенца Бир соединял в себе ум мудреца и благородство, не покоряющееся обстоятельствам.
Счастливым себя считаю, если мог
сделать что-нибудь для него в черные дни его
жизни.
— Да, скорее и без оглядки… Вы слишком недосягаемы для меня, хотя никто не может запретить мне любить вас, молиться на вас, мечтать о вас, жить вами. Но вы богаты, а я… я бедняк, без роду и племени… Вот пропасть, лежащая между нами… Если бы не это, с каким наслаждением посвятил бы я вам
свою жизнь до последнего вздоха, я носил бы вас на руках, я лелеял бы вас, я
сделал бы вас
счастливой… Но вы богаты, к несчастью вы богаты.