Она притянула к себе Сашу и принялась расстегивать его блузу. Саша отбивался, цепляясь за ее руки. Лицо его
делалось испуганным, и, подобный испугу, стыд охватил его. И от этого он словно вдруг ослабел. Людмила сдвинула брови и решительно раздевала его. Сняла пояс, кое-как стащила блузу. Саша отбивался все отчаяннее. Они возились, кружились по горнице, натыкались на столы и стулья. Пряное благоухание веяло от Людмилы, опьяняло Сашу и обессиливало его.
Неточные совпадения
В ту минуту, как она поровнялась с серединой лестницы, он поднял глаза, увидал ее, и в выражении его лица
сделалось что-то пристыженное и
испуганное.
— Вставайте, вставайте! — вдруг
испуганным голосом заговорил он. — Илья Ильич! Посмотрите-ка, что вокруг вас
делается…
— Это я, Борюшка, отвори скорее! Что у тебя
делается? — послышался
испуганный голос Татьяны Марковны.
С ней
сделались такие страшные истерические припадки, продолжавшиеся с перемежками несколько дней, что
испуганный уже серьезно Коля дал ей честное и благородное слово, что подобных шалостей уже никогда не повторится.
Несколько
испуганная и встревоженная любовь становится нежнее, заботливее ухаживает, из эгоизма двух она
делается не только эгоизмом трех, но самоотвержением двух для третьего; семья начинается с детей. Новый элемент вступает в жизнь, какое-то таинственное лицо стучится в нее, гость, который есть и которого нет, но который уже необходим, которого страстно ждут. Кто он? Никто не знает, но кто бы он ни был, он счастливый незнакомец, с какой любовью его встречают у порога жизни!
Марья болтает, а сама смеется и глазами в Матюшку так упирается, что ему даже жутко
делается. Впрочем, он встряхивает своими кудрями и подсаживается на завалинку, чтобы выкурить цигарку, а потом уж идет в Марьину горенку; Марья вдруг стихает, мешается и смотрит на Матюшку какими-то радостно-испуганными глазами. Какой он большой в этой горенке — Семеныч перед ним цыпленок.
Дядя и Настя, еще не взглянув друг на друга,
испуганные и, кажется, не понимавшие, что с ними
делается, упали на колени перед генеральшей; все столпились около них; но старуха стояла как будто ошеломленная, совершенно не понимая, как ей поступить. Фома помог и этому обстоятельству: он сам повергся перед своей покровительницей. Это разом уничтожило все ее недоумения. Заливаясь слезами, она проговорила наконец, что согласна. Дядя вскочил и стиснул Фому в объятиях.
Испуганная истерикой, Марья Степановна немного
сделалась помягче; но когда до нее дошел слух о Бельтове, у нее сердце так и стукнуло, и стукнуло с такой силой, что болонка, лежавшая у нее постоянно шестой год на коленях вместе с носовым платком и с маленькой табакеркой, заворчала и начала нюхать и отыскивать, кто это прыгает. — Бельтов — вот жених! Бельтов — его-то нам и надо!
«Неужели это правда?» — спрашивал он себя,
испуганный; у него в голове
сделался такой сумбур, в ушах стук, что он поскорее сел на кровать; посидевши минут пять, в которые он ничего не думал, а чувствовал какое-то нелепо тяжелое состояние, он вышел в комнату; они разговаривали так дружески, так симпатично, ему показалось, что им вовсе его не нужно.
В эту минуту блуждавший взгляд мой встретился со взглядом m-me M*, встревоженной, побледневшей, и — я не могу забыть этого мгновения — вмиг все лицо мое облилось румянцем, зарделось, загорелось как огонь; я уж не знаю, что со мной
сделалось, но, смущенный и
испуганный собственным своим ощущением, я робко опустил глаза в землю.
Когда речь идет об аршинах, лицо
делается серьезным, вытянутым, почти
испуганным, когда же он говорит о вершках, то на лице его появляется выражение жалости и нежности, как будто вершки его дети.
Сделалась суматоха между придворными; каждый спешил во дворец, к своей должности, или домой, каждый думал о себе.
Испуганные гоф-девицы нашли услужливых кавалеров, которые усадили их в экипажи или взялись проводить, куда нужно было. Мариорица ничего не боялась — он был подле нее. Волынской кричал ее экипаж; но никто не отозвался; подруги ее исчезли, прислуга также… И тут фатализм, и тут любовь сделали свое! Оставалось Артемию Петровичу проводить княжну пешком во дворец.
— Я вас не понимаю! — сказала
испуганная Луиза. — Что это значит? вы бледны, вы нездоровы? Боже мой, что с вами
делается?
Позади клена небо было черно, и широкие листья перестали зеленеть: бледными
сделались они, и уже не было в них,
испуганных и оцепеневших, ничего дружеского и спокойного.
Не только с того места внизу, где он стоял, не только с кургана, на котором стояли теперь некоторые его генералы, но и с самых флешей, на которых находились теперь вместе и попеременно то русские, то французские, мертвые, раненые и живые,
испуганные или обезумевшие солдаты, нельзя было понять того, чтò
делалось на этом месте.