Неточные совпадения
Довольно демон ярости
Летал с
мечом карающим
Над русскою землей.
Довольно рабство тяжкое
Одни пути лукавые
Открытыми, влекущими
Держало на Руси!
Над Русью оживающей
Святая песня слышится,
То ангел милосердия,
Незримо пролетающий
Над нею, души сильные
Зовет на честный путь.
На это обыкновенно
замечали другие чиновники: «Хорошо тебе, шпрехен зи дейч Иван Андрейч, у тебя дело почтовое: принять да отправить экспедицию; разве только надуешь, заперши присутствие часом раньше, да возьмешь с опоздавшего купца за прием письма в неуказанное время или перешлешь иную посылку, которую не следует пересылать, — тут, конечно, всякий будет
святой.
He мысля гордый свет забавить,
Вниманье дружбы возлюбя,
Хотел бы я тебе представить
Залог достойнее тебя,
Достойнее души прекрасной,
Святой исполненной мечты,
Поэзии живой и ясной,
Высоких дум и простоты;
Но так и быть — рукой пристрастной
Прими собранье пестрых глав,
Полусмешных, полупечальных,
Простонародных, идеальных,
Небрежный плод моих забав,
Бессонниц, легких вдохновений,
Незрелых и увядших лет,
Ума холодных наблюдений
И сердца горестных
замет.
В каждом государстве они
сметут в кошели свои все капиталы, затем сложат их в один кошель, далее они соединят во единый мешок концентрированные капиталы всех государств, всех наций и тогда великодушно организуют по всей земле производство и потребление на законе строжайшей и даже
святой справедливости, как это предуказывают некие умнейшие немцы, за исключением безумных фантазеров — Карла Маркса и других, иже с ним.
— Не попал, господа! Острамился, простите Христа ради! Ошибся маленько, в головизу
метил ему, а — мимо! Понимаете вещь? Ах, отцы
святые, а?
Вот на пути моем кровавом
Мой вождь под знаменем креста,
Грехов могущий разрешитель,
Духовной скорби врач, служитель
За нас распятого Христа,
Его
святую кровь и тело
Принесший мне, да укреплюсь,
Да приступлю ко смерти
смелоИ жизни вечной приобщусь!
— Не знаю; не берусь решать, верны ли эти два стиха иль нет. Должно быть, истина, как и всегда, где-нибудь лежит посредине: то есть в одном случае
святая истина, а в другом — ложь. Я только знаю наверно одно: что еще надолго эта мысль останется одним из самых главных спорных пунктов между людьми. Во всяком случае, я
замечаю, что вам теперь танцевать хочется. Что ж, и потанцуйте: моцион полезен, а на меня как раз сегодня утром ужасно много дела взвалили… да и опоздал же я с вами!
— В чужой монастырь со своим уставом не ходят, —
заметил он. — Всех здесь в скиту двадцать пять
святых спасаются, друг на друга смотрят и капусту едят. И ни одной-то женщины в эти врата не войдет, вот что особенно замечательно. И это ведь действительно так. Только как же я слышал, что старец дам принимает? — обратился он вдруг к монашку.
Попивая коньячок и выслушав сообщенное известие, он
заметил, что такого солдата следовало бы произвести сейчас же во
святые и снятую кожу его препроводить в какой-нибудь монастырь: «То-то народу повалит и денег».
И он опять кивнул на пачки. Он двинулся было встать кликнуть в дверь Марью Кондратьевну, чтобы та сделала и принесла лимонаду, но, отыскивая чем бы накрыть деньги, чтобы та не увидела их, вынул было сперва платок, но так как тот опять оказался совсем засморканным, то взял со стола ту единственную лежавшую на нем толстую желтую книгу, которую
заметил, войдя, Иван, и придавил ею деньги. Название книги было: «
Святого отца нашего Исаака Сирина слова». Иван Федорович успел машинально прочесть заглавие.
Миусов рассеянно смотрел на могильные камни около церкви и хотел было
заметить, что могилки эти, должно быть, обошлись дорогонько хоронившим за право хоронить в таком «
святом» месте, но промолчал: простая либеральная ирония перерождалась в нем почти что уж в гнев.
Она умоляет, она не отходит, и когда Бог указывает ей на пригвожденные руки и ноги ее сына и спрашивает: как я прощу его мучителей, — то она велит всем
святым, всем мученикам, всем ангелам и архангелам пасть вместе с нею и
молить о помиловании всех без разбора.
Вода тут бежит, например, ключевая, родник,
святая вода; ну, напьешься —
заметишь тоже.
И проявись тут между теми жителями
святая девственница; взяла она
меч великий, латы на себя возложила двухпудовые, пошла на агарян и всех их прогнала за море.
Пока длилась отчаянная борьба, при звуках
святой песни гугенотов и
святой «Марсельезы», пока костры горели и кровь лилась, этого неравенства не
замечали; но наконец тяжелое здание феодальной монархии рухнулось, долго ломали стены, отбивали замки… еще удар — еще пролом сделан, храбрые вперед, вороты отперты — и толпа хлынула, только не та, которую ждали.
— Орудие промысла,
меч в руках господних, его пращ… потому-то он и вознес его и оставил его в
святой простоте его…
— Пусть попробует он, окаянный антихрист, прийти сюда; отведает, бывает ли сила в руках старого козака. Бог видит, — говорил он, подымая кверху прозорливые очи, — не летел ли я подать руку брату Данилу? Его
святая воля! застал уже на холодной постеле, на которой много, много улеглось козацкого народа. Зато разве не пышна была тризна по нем? выпустили ли хоть одного ляха живого? Успокойся же, мое дитя! никто не
посмеет тебя обидеть, разве ни меня не будет, ни моего сына.
— Что глупости
мелешь?
Святая… Нашел где!
Папа захватил землю, земной престол и взял
меч; с тех пор всё так и идет, только к
мечу прибавили ложь, пронырство, обман, фанатизм, суеверие, злодейство, играли самыми
святыми, правдивыми, простодушными, пламенными чувствами народа, всё, всё променяли за деньги, за низкую земную власть.
Заметили за ними только то, что они пошли не в Московскую заставу, а в противоположную, киевскую сторону, и думали, что они пошли в Киев почивающим угодникам поклониться или посоветовать там с кем-нибудь из живых
святых мужей, всегда пребывающих в Киеве в изобилии.
Общее впечатление главный управляющий произвел на своих будущих сослуживцев неблагоприятное. Не успел человек приехать и сейчас к делам бросился. «Погоди, брат, упыхаешься, а новая метла только сначала чисто
метет». Наружность тоже не понравилась, особенно правый глаз… Старик бухгалтер, когда начальство ушло, заявил, что «в царствии
святых несть рыжих, а косых, а кривых и подавно».
Мой первый друг, мой друг бесценный,
И я судьбу благословил,
Когда мой двор уединенный,
Печальным снегом занесенный,
Твой колокольчик огласил;
Молю святое провиденье:
Да голос мой душе твоей
Дарует то же утешенье,
Да озарит он заточенье
Лучом лицейским ясных дней!
— Нет, умрет! — прикрикнул на нее с своей стороны Вихров. — А ты не
смей так говорить! Ты оскорбляешь во мне самое
святое, самое скорбное чувство, — пошла!
— А это,
мол, кимвалы. И в писании сказано, что царь Давид в кимвалы играл… Да ты,
мол, теперича не ломайся, а вот хочешь ли я тебе штуку покажу? Такая, отче
святой, штука, что и на ярмонке за деньги не увидишь.
Я с ним попервоначалу было спорить зачал, что какая же,
мол, ваша вера, когда у вас
святых нет, но он говорит: есть, и начал по талмуду читать, какие у них бывают
святые… очень занятно, а тот талмуд, говорит, написал раввин Иовоз бен Леви, который был такой ученый, что грешные люди на него смотреть не могли; как взглянули, сейчас все умирали, через что бог позвал его перед самого себя и говорит: «Эй ты, ученый раввин, Иовоз бен Леви! то хорошо, что ты такой ученый, но только то нехорошо, что чрез тебя, все мои жидки могут умирать.
— Слыхала, — это ведь
святой наш, — отвечала та совершенно
смело.
— Зверь ты этакий! — сказала она, встречая его на крыльце, — как тебя еще земля держит, зверя плотоядного? Кровью от тебя пахнет, душегубец! Как
смел ты к
святому угоднику Сергию явиться после твоего московского дела? Гром господень убьет тебя, окаянного, вместе с дьявольским полком твоим!
— Безбожники никониане, любовь нашу к древнему благообразию
заметя и диаволом научаемы преехидно фальшам разным, — ныне и
святые образа подделывают ловко, ой, ловко! С виду-то образ будто и впрямь строгановских али устюжских писем, а то — суздальских, ну, а вглядись оком внутренним — фальша!
Приехали на Святки семинаристы, и сын отца Захарии, дающий приватные уроки в добрых домах, привез совершенно невероятную и дикую новость: какой-то отставной солдат, притаясь в уголке Покровской церкви, снял венец с чудотворной иконы Иоанна Воина и, будучи взят с тем венцом в доме своем, объяснил, что он этого венца не крал, а что, жалуясь на необеспеченность отставного русского воина,
молил сего
святого воинственника пособить ему в его бедности, а
святой, якобы вняв сему, проговорил: „Я их за это накажу в будущем веке, а тебе на вот покуда это“, и с сими участливыми словами снял будто бы своею рукой с головы оный драгоценный венец и промолвил: „Возьми“.
8-го ноября. В день
святых и небесных сил воеводы и архистратига Михаила прислан мне пребольшущий нос, дабы не токмо об учреждении общества трезвости не злоумышлял, но и проповедовать о сем не
смел, имея в виду и сие, и оное, и всякое, и овакое, опричь единой пользы человеческой… Да не полно ли мне, наконец, все это писать? Довольно сплошной срам-то свой все записывать!
Жалкий, ошалевший от власти, больной человек этот своими словами оскорбляет всё, что может быть
святого для человека нашего времени, и люди — христиане, либералы, образованные люди нашего времени, все, не только не возмущаются на это оскорбление, но даже не
замечают его.
— И отечеству, боярин! — перервал с жаром Авраамий. — Мы не иноки западной церкви и благодаря всевышнего, переставая быть мирянами, не перестаем быть русскими. Вспомни, Юрий Дмитрич, где умерли благочестивые старцы Пересвет и Ослябя!.. Но я слышу благовест… Пойдем, сын мой, станем
молить угодника божия, да просияет истина для очей наших и да подаст тебе господь силу и крепость для исполнения
святой его воли!
— Князь Димитрий! — сказал Мансуров, — и ты, Мурза Алеевич Кутумов! не забывайте, что вы здесь не на городской площади, а в совете сановников нижегородских. Я люблю
святую Русь не менее вас; но вы ненавидите одних поляков, а я ненавижу еще более крамолы, междоусобие и бесполезное кровопролитие, противные господу и пагубные для нашего отечества. Если ж надобно будет сражаться, вы увидите тогда, умеет ли боярин Мансуров владеть
мечом и умирать за веру православную.
— Прощай, боярин! — сказал Минин. — Дай бог тебе счастия! Не знаю отчего, а мне все сдается, что я увижу тебя опять не в монашеской рясе, а с
мечом в руках, и не в
святой обители, а на ратном поле против общих врагов наших.
Красный угол был выбелен; тут помещались образа, остальные части стен, составлявшие продолжение угла, оставались только вымазанными глиной; медные ризы икон, вычищенные
мелом к светлому празднику, сверкали, как золото; подле них виднелся возобновленный пучок вербы, засохнувшая просфора,
святая вода в муравленом кувшинчике, красные яйца и несколько священных книг в темных кожаных переплетах с медными застежками — те самые, по которым Ваня учился когда-то грамоте.
Нина стала говорить со своей матерью не так, как заслуживала Нунча; и вот однажды, в день
святого Якова, на празднике нашего квартала, когда все люди веселились от души, а Нунча уже великолепно станцевала тарантеллу, — дочь
заметила ей при всех...
Вот, вот она! вот русская граница!
Святая Русь, Отечество! Я твой!
Чужбины прах с презреньем отряхаю
С моих одежд — пью жадно воздух новый:
Он мне родной!.. теперь твоя душа,
О мой отец, утешится, и в гробе
Опальные возрадуются кости!
Блеснул опять наследственный наш
меч,
Сей славный
меч, гроза Казани темной,
Сей добрый
меч, слуга царей московских!
В своем пиру теперь он загуляет
За своего надёжу-государя!..
Заутра вновь святейший патриарх,
В Кремле отпев торжественно молебен,
Предшествуем хоругвями
святыми,
С иконами Владимирской, Донской,
Воздвижется; а с ним синклит, бояре,
Да сонм дворян, да выборные люди
И весь народ московский православный,
Мы все пойдем
молить царицу вновь,
Да сжалится над сирою Москвою
И на венец благословит Бориса.
А! схима… так!
святое постриженье…
Ударил час, в монахи царь идет —
И темный гроб моею будет кельей…
Повремени, владыко патриарх,
Я царь еще: внемлите вы, бояре:
Се тот, кому приказываю царство;
Целуйте крест Феодору… Басманов,
Друзья мои… при гробе вас
молюЕму служить усердием и правдой!
Он так еще и млад и непорочен…
Клянетесь ли?
У нас не переводились, да и не переведутся праведные. Их только не
замечают, а если стать присматриваться — они есть. Я сейчас вспоминаю целую обитель праведных, да еще из таких времен, в которые
святое и доброе больше чем когда-нибудь пряталось от света. И,
заметьте, все не из чернородья и не из знати, а из людей служилых, зависимых, коим соблюсти правоту труднее; но тогда были… Верно и теперь есть, только, разумеется, искать надо.
— Он был
святой человек! Мы все, его однокашники, чтим его память, как!.. Скажу без преувеличения: доживи он до сегодняшнего дня — да-с! — и он был бы министром, и,
смею думать, дела шли бы иначе! Но!..
Дай бог, повторяю я, преданнейший слуга и брат твой, усердно
моля за тебя умершего на кресте спасителя, чтобы все великие и
святые обязанности женщины стали для тебя ясны, как ясно это солнце, освещающее дорогой для всех нас день твоего совершеннолетия (солнце ярко и весело смотрело в окна через невысокие деревья палисадника).
Однажды, Ольга, я
заметил безногого нищего, который, не вмешиваясь в споры товарищей, сидел на земле у
святых ворот и только постукивал камнем о камень, и когда вылетала искра, то чудная радость покрывала незначущее его лицо. — Я подошел к нему и сказал: «ты очень благоразумен, любезный, тем, что не мешаешься в их ссору.»
В толпе нищих был один — он не вмешивался в разговор их и неподвижно смотрел на расписанные
святые врата; он был горбат и кривоног; но члены его казались крепкими и привыкшими к трудам этого позорного состояния; лицо его было длинно, смугло; прямой нос, курчавые волосы; широкий лоб его был желт как лоб ученого, мрачен как облако, покрывающее солнце в день бури; синяя жила пересекала его неправильные морщины; губы, тонкие, бледные, были растягиваемы и сжимаемы каким-то судорожным движением, и в глазах блистала целая будущность; его товарищи не знали, кто он таков; но сила души обнаруживается везде: они боялись его голоса и взгляда; они уважали в нем какой-то величайший порок, а не безграничное несчастие, демона — но не человека: — он был безобразен, отвратителен, но не это пугало их; в его глазах было столько огня и ума, столько неземного, что они, не
смея верить их выражению, уважали в незнакомце чудесного обманщика.
— Что-то ужасное происходит у монастыря, — воскликнула Ольга; — моя душа предчувствует… о Юрий! Юрий!.. если б ты знал, мы гибнем… ты
заметил ли зловещий шепот народа при выходе из церкви и
заметил ли эти дикие лица нищих, которые радовались и веселились… — о, это дурной знак:
святые плачут, когда демоны смеются.
Твоей любви
святым покровом
Одетый, я предстал бы там,
Как новый ангел в блеске новом;
О! только выслушай,
молю, —
Я раб твой, — я тебя люблю!
Мориско был назначен на костер —
Святая церковь вопиет о
мести.
Всякий, кому только господь бог соблаговолил поездить по
святой Руси, всякий, без сомнения,
заметил, как пустеют нынче усадьбы.
Даже набожные дамы, создающие у нас репутацию
святых и чудотворцев при жизни, ничего особенного о Чихачеве внушать не
смели. Он ни предсказаний не делал, ни чудес не творил.
Змея
мечет банк; игра, холодно начинающаяся с логических общих мест, быстро развертывается в отчаянное состязание; все заповедные мечты,
святые, нежные упования, Олимп и Аид, надежда на будущее, доверие настоящему, благословение прошедшему — все последовательно является на карте, и она, медленно вскрывая, без улыбки, без иронии и участия, повторяет холодными устами: «убита».