Неточные совпадения
Городничий. Я бы дерзнул… У меня в доме есть прекрасная для вас
комната,
светлая, покойная… Но нет, чувствую сам, это уж слишком большая честь… Не рассердитесь — ей-богу, от простоты души предложил.
В детской роскошь, которая во всем доме поражала Дарью Александровну, еще более поразила ее. Тут были и тележечки, выписанные из Англии, и инструменты для обучения ходить, и нарочно устроенный диван в роде бильярда, для ползания, и качалки, и ванны особенные, новые. Всё это было английское, прочное и добротное и, очевидно, очень дорогое.
Комната была большая, очень высокая и
светлая.
За ореховой рамой в
светлой пустоте отраженной
комнаты стояла тоненькая невысокая девушка, одетая в дешевый белый муслин с розовыми цветочками.
Клим чувствовал себя не плохо у забавных и новых для него людей, в
комнате, оклеенной веселенькими,
светлыми обоями.
Но
комнаты были
светлые, окнами на улицу, потолки высокие, паркетный пол, газовая кухня, и Самгин присоединил себя к демократии рыжего дома.
Самгин смотрел, как сквозь темноту на террасе падают
светлые капли дождя, и вспоминал роман Мопассана «Наше сердце», — сцену, когда мадам де Бюрн великодушно пришла ночью в
комнату Мариоля.
Ему хотелось петь громко, торжественно, как поют в церкви. И чтоб из своей
комнаты вышла Варвара, одетая в
светлое, точно к венцу.
Прежде чем ответить на вопрос, человек этот осматривал всех в
комнате светлыми глазами, осторожно крякал, затем, наклонясь вперед, вытягивал шею, показывая за левым ухом своим лысую, костяную шишку размером в небольшую картофелину.
—
Светлее стало, — усмехаясь заметил Самгин, когда исчезла последняя темная фигура и дворник шумно запер калитку. Иноков ушел, топая, как лошадь, а Клим посмотрел на беспорядок в
комнате, бумажный хаос на столе, и его обняла усталость; как будто жандарм отравил воздух своей ленью.
Она открыла дверь, впустив в коридор свет из
комнаты. Самгин видел, что лицо у нее смущенное, даже испуганное, а может быть, злое, она прикусила верхнюю губу, и в
светлых глазах неласково играли голубые искры.
И вот Клим Иванович Самгин сидит за столом в
светлой, чистой
комнате, обставленной гнутыми «венскими» стульями, оклеенной голубыми обоями с цветами, цветы очень похожи на грибы рыжики.
Под полом, в том месте, где он сидел, что-то негромко щелкнуло, сумрак пошевелился,
посветлел, и, раздвигая его, обнаруживая стены большой продолговатой
комнаты, стали входить люди — босые, с зажженными свечами в руках, в белых, длинных до щиколоток рубахах, подпоясанных чем-то неразличимым.
У повара Томилин поселился тоже в мезонине, только более
светлом и чистом. Но он в несколько дней загрязнил
комнату кучами книг; казалось, что он переместился со всем своим прежним жилищем, с его пылью, духотой, тихим скрипом половиц, высушенных летней жарой. Под глазами учителя набухли синеватые опухоли, золотистые искры в зрачках погасли, и весь он как-то жалобно растрепался. Теперь, все время уроков, он не вставал со своей неопрятной постели.
…В
комнате стало
светлее. Самгин взглянул на пелену дыма, встал, открыл окно.
Самгин соскочил с постели и зашагал по
комнате, искоса посматривая, как мелькает в зеркале его лицо, нахмуренное, побледневшее от волнения, — лицо недюжинного человека в очках, с остренькой,
светлой бородкой.
Вот что: из темной
комнаты буфета в
светлые сени выходило большое окно; в нем, как в рамке, вставлена была прекрасная картинка: хорошенькая девушка, родственница m-rs Welch, Кэролейн, то есть Каролина, та самая, которую мы встретили на лестнице.
Вечером мы собрались в клубе, то есть в одной из самых больших
комнат, где жило больше постояльцев, где
светлее горела лампа, не дымил камин и куда приносили больше каменного угля, нежели в другие номера.
Комната Зоси выходила окнами на двор, на север; ее не могли заставить переменить эту
комнату на другую, более
светлую и удобную, потому что из своей
комнаты Зося всегда могла видеть все, что делалось на дворе, то есть, собственно, лошадей.
Обе половины представляли ряд
светлых, уютных
комнат с блестящими полами и свеженькими обоями.
«Где другие? — говорит
светлая царица, — они везде; многие в театре, одни актерами, другие музыкантами, третьи зрителями, как нравится кому; иные рассеялись по аудиториям, музеям, сидят в библиотеке; иные в аллеях сада, иные в своих
комнатах или чтобы отдохнуть наедине, или с своими детьми, но больше, больше всего — это моя тайна.
Но рядом с его
светлой, веселой
комнатой, обитой красными обоями с золотыми полосками, в которой не проходил дым сигар, запах жженки и других… я хотел сказать — яств и питий, но остановился, потому что из съестных припасов, кроме сыру, редко что было, — итак, рядом с ультрастуденческим приютом Огарева, где мы спорили целые ночи напролет, а иногда целые ночи кутили, делался у нас больше и больше любимым другой дом, в котором мы чуть ли не впервые научились уважать семейную жизнь.
Какие
светлые, безмятежные дни проводили мы в маленькой квартире в три
комнаты у Золотых ворот и в огромном доме княгини!.. В нем была большая зала, едва меблированная, иногда нас брало такое ребячество, что мы бегали по ней, прыгали по стульям, зажигали свечи во всех канделябрах, прибитых к стене, и, осветив залу a giorno, [ярко, как днем (ит.).] читали стихи. Матвей и горничная, молодая гречанка, участвовали во всем и дурачились не меньше нас. Порядок «не торжествовал» в нашем доме.
За несколько дней до праздника весь малиновецкий дом приходил в волнение. Мыли полы, обметали стены, чистили медные приборы на дверях и окнах, переменяли шторы и проч. Потоки грязи лились по
комнатам и коридорам; целые вороха паутины и жирных оскребков выносились на девичье крыльцо. В воздухе носился запах прокислых помоев. Словом сказать, вся нечистота, какая таилась под спудом в течение девяти месяцев (с последнего
Светлого праздника, когда происходила такая же чистка), выступала наружу.
Хотя в нашем доме было достаточно
комнат, больших,
светлых и с обильным содержанием воздуха, но это были
комнаты парадные; дети же постоянно теснились: днем — в небольшой классной
комнате, а ночью — в общей детской, тоже маленькой, с низким потолком и в зимнее время вдобавок жарко натопленной.
Наступила ростепель. Весна была ранняя, а Святая — поздняя, в половине апреля. Солнце грело по-весеннему; на дорогах появились лужи; вершины пригорков стали обнажаться; наконец прилетели скворцы и населили на конном дворе все скворешницы. И в доме сделалось
светлее и веселее, словно и в законопаченные кругом
комнаты заглянула весна. Так бы, кажется, и улетел далеко-далеко на волю!
Но сумерки
светлели, все предметы в
комнате выступали во всей своей обыденности…
В назначенный день я пошел к Прелину. Робко, с замирающим сердцем нашел я маленький домик на Сенной площади, с балконом и клумбами цветов. Прелин, в
светлом летнем костюме и белой соломенной шляпе, возился около цветника. Он встретил меня радушно и просто, задержал немного в саду, показывая цветы, потом ввел в
комнату. Здесь он взял мою книгу, разметил ее, показал, что уже пройдено, разделил пройденное на части, разъяснил более трудные места и указал, как мне догнать товарищей.
Я вышел из накуренных
комнат на балкон. Ночь была ясная и
светлая. Я смотрел на пруд, залитый лунным светом, и на старый дворец на острове. Потом сел в лодку и тихо отплыл от берега на середину пруда. Мне был виден наш дом, балкон, освещенные окна, за которыми играли в карты… Определенных мыслей не помню.
После тюрем, арестантского вагона и пароходного трюма в первое время чистые и
светлые чиновницкие
комнаты кажутся женщине волшебным замком, а сам барин — добрым или злым гением, имеющим над нею неограниченную власть; скоро, впрочем, она свыкается со своим новым положением, но долго еще потом слышатся в ее речи тюрьма и пароходный трюм: «не могу знать», «кушайте, ваше высокоблагородие», «точно так».
Но дитя не поворачивало головы за
светлым лучом, проникавшим в
комнату вместе с веселым щебетаньем птиц и с шелестом зеленых буков, которые покачивались у самых окон в густом деревенском саду.
Это были две большие,
светлые, высокие
комнаты, весьма порядочно меблированные и не дешево стоившие.
Ганечкина квартира находилась в третьем этаже, по весьма чистой,
светлой и просторной лестнице, и состояла из шести или семи
комнат и комнаток, самых, впрочем, обыкновенных, но во всяком случае не совсем по карману семейному чиновнику, получающему даже и две тысячи рублей жалованья.
Далее шла довольно большая и очень
светлая угловая
комната в четыре окна, по два в каждую сторону.
Окна парадных
комнат дома выходили на гору, на которой был разбит новый английский сад, и под ней катилась
светлая Рыбница, а все жилые и вообще непарадные
комнаты смотрели на двор.
Доктор, пройдя первую
комнату, кликнул вполголоса Арапова и Персиянцева; никто не отзывался. Он нащупал араповскую кровать и диван, — тоже никого нет. Розанов толкнул дверь в узенький чуланчик. Из-под пола показалась
светлая линия. Наклонясь к этой линии, Розанов взялся за железное кольцо и приподнял люк погреба. Из творила на него пахнуло сыростью, а трепетный свет из ямы в одно мгновение погас, и доктора окружила совершенная тьма и сверху, и снизу, и со всех сторон.
Послали девушку посмотреть
комнату, которая отдавалась от жильцов по задней лестнице.
Комната была
светлая, большая, хорошо меблированная и перегороженная прочно уставленными ширмами красного дерева. Лиза велела взять ее и послала за своими вещами.
Ванда, голубоглазая,
светлая блондинка, с большим красным ртом, с типичным лицом литвинки, поглядела умоляюще на Женьку. Если бы Женька сказала: «Нет», то она осталась бы в
комнате, но Женька ничего не сказала и даже умышленно закрыла глаза. Ванда покорно вышла из
комнаты.
Мать несколько дней не могла оправиться; она по большей части сидела с нами в нашей
светлой угольной
комнате, которая, впрочем, была холоднее других; но мать захотела остаться в ней до нашего отъезда в Уфу, который был назначен через девять дней.
Огромная
комната, паркетные полы,
светлые ясеневые парты, толпа студентов, из коих большая часть были очень красивые молодые люди, и все в новых с иголочки вицмундирах, наконец, профессор, который пришел, прочел и ушел, как будто ему ни до кого и дела не было, — все это очень понравилось Павлу.
Пошли в дом; лестница отличная,
светлая; в
комнатах — благолепие. Сначала мне любопытно было взглянуть, каков-то покажется Осип Иванович среди всей этой роскоши, но я тотчас же убедился, что для моего любопытства нет ни малейшего повода: до такой степени он освоился со своею новою обстановкой.
Его говорок звучал в
светлой, залитой солнцем
комнате спокойно и ровно. Мать уже много слышала таких историй и никогда не понимала — почему их рассказывают так спокойно, относясь к ним, как к чему-то неизбежному?
Но проходила ночь, медленно и противно влачился день, наступал вечер, и его опять неудержимо тянуло в этот чистый,
светлый дом, в уютные
комнаты, к этим спокойным и веселым людям и, главное, к сладостному обаянию женской красоты, ласки и кокетства.
Когда я проснулся, солнце стояло уже высоко, но как светло оно сияло, как тепло оно грело! На улицах было сухо; недаром же говорят старожилы, что какая ни будь дурная погода на шестой неделе поста, страстная все дело исправит, и к
светлому празднику будет сухо и тепло. Мне сделалось скучно в
комнате одному, и я вышел на улицу, чтоб на народ поглядеть.
К концу марта и в
комнатах стало веселее,
светлее.
На ломберном столе с прожженным сукном стоял самовар, и чай разливал в полунаклоненном положении капитан, в том же как будто неизносимом вицмундире с
светлыми пуговицами; та же, кажется, его коротенькая пенковая трубка стояла между чашками и только вместо умершей Дианки сидел в углу
комнаты на задних лапах огромный кобель, Трезор, родной сын ее и как две капли воды похожий на нее.
Он бежал веселых игр за радостным столом и очутился один в своей
комнате, наедине с собой, с забытыми книгами. Но книга вываливалась из рук, перо не слушалось вдохновения. Шиллер, Гете, Байрон являли ему мрачную сторону человечества —
светлой он не замечал: ему было не до нее.
А как счастлив бывал он в этой
комнате некогда! он был не один: около него присутствовал тогда прекрасный призрак и осенял его днем за заботливым трудом, ночью бодрствовал над его изголовьем. Там жили с ним тогда мечты, будущее было одето туманом, но не тяжелым, предвещающим ненастье, а утренним, скрывающим
светлую зарю. За тем туманом таилось что-то, вероятно — счастье… А теперь? не только его
комната, для него опустел целый мир, и в нем самом холод, тоска…
Гостиная была все та же,
светлая, высокая
комната с желтеньким английским роялем и с большими открытыми окнами, в которые весело смотрели зеленые деревья и желтые, красноватые дорожки сада.
Вход в редакцию через подъезд со двора, по шикарной лестнице, в первый раз на меня, не видавшего редакций, кроме ютившихся по переулкам, каковы были в других московских изданиях, произвел приятное впечатление сразу, а самая редакция — еще больше. Это была большая,
светлая, с высокими окнами
комната, с рядом столов, покрытых зеленым сукном, с книжными шкафами, с уложенными в порядке на столах газетами. Тишина полная. Разговор тихий.
Это была
светлая, довольно чистая крестьянская изба в три окна и в две
комнаты; и не то что постоялый двор, а так приезжая изба, в которой по старой привычке останавливались знакомые проезжие.