Неточные совпадения
Хлестаков. Отчего же нет? Я видел
сам, проходя мимо кухни, там
много готовилось. И в столовой сегодня поутру двое каких-то коротеньких человека ели семгу и еще
много кой-чего.
Почтмейстер. Нет, о петербургском ничего нет, а о костромских и саратовских
много говорится. Жаль, однако ж, что вы не читаете писем: есть прекрасные места. Вот недавно один поручик пишет к приятелю и описал бал в
самом игривом… очень, очень хорошо: «Жизнь моя, милый друг, течет, говорит, в эмпиреях: барышень
много, музыка играет, штандарт скачет…» — с большим, с большим чувством описал. Я нарочно оставил его у себя. Хотите, прочту?
Осип, слуга, таков, как обыкновенно бывают слуги несколько пожилых лет. Говорит сурьёзно, смотрит несколько вниз, резонер и любит себе
самому читать нравоучения для своего барина. Голос его всегда почти ровен, в разговоре с барином принимает суровое, отрывистое и несколько даже грубое выражение. Он умнее своего барина и потому скорее догадывается, но не любит
много говорить и молча плут. Костюм его — серый или синий поношенный сюртук.
Правдин. А кого он невзлюбит, тот дурной человек. (К Софье.) Я и
сам имею честь знать вашего дядюшку. А, сверх того, от
многих слышал об нем то, что вселило в душу мою истинное к нему почтение. Что называют в нем угрюмостью, грубостью, то есть одно действие его прямодушия. Отроду язык его не говорил да, когда душа его чувствовала нет.
—
Много у нас всякого шуму было! — рассказывали старожилы, — и через солдат секли, и запросто секли…
Многие даже в Сибирь через это
самое дело ушли!
И остался бы наш Брудастый на
многие годы пастырем вертограда [Вертоград (церковно-славянск.) — сад.] сего и радовал бы сердца начальников своею распорядительностью, и не ощутили бы обыватели в своем существовании ничего необычайного, если бы обстоятельство совершенно случайное (простая оплошность) не прекратило его деятельности в
самом ее разгаре.
Бросились они все разом в болото, и больше половины их тут потопло («
многие за землю свою поревновали», говорит летописец); наконец, вылезли из трясины и видят: на другом краю болотины, прямо перед ними, сидит
сам князь — да глупый-преглупый! Сидит и ест пряники писаные. Обрадовались головотяпы: вот так князь! лучшего и желать нам не надо!
Всякий рылся около своего дома и чего-то искал;
многие в
самом деле доискивались и крестились.
В сем приятном уединении он под видом ласки или шутливых манер может узнать
много такого, что для
самого расторопного сыщика не всегда бывает доступно.
Спустя еще один месяц они перестали сосать лапу, а через полгода в Глупове после
многих лет безмолвия состоялся первый хоровод, на котором лично присутствовал
сам градоначальник и потчевал женский пол печатными пряниками.
Долго ли, коротко ли они так жили, только в начале 1776 года в тот
самый кабак, где они в свободное время благодушествовали, зашел бригадир. Зашел, выпил косушку, спросил целовальника,
много ли прибавляется пьяниц, но в это
самое время увидел Аленку и почувствовал, что язык у него прилип к гортани. Однако при народе объявить о том посовестился, а вышел на улицу и поманил за собой Аленку.
Но он не сделал ни того, ни другого, а продолжал жить, мыслить и чувствовать и даже в это
самое время женился и испытал
много радостей и был счастлив, когда не думал о значении своей жизни.
Русская девушка ухаживала за мадам Шталь и, кроме того, как замечала Кити, сходилась со всеми тяжело-больными, которых было
много на водах, и
самым натуральным образом ухаживала зa ними.
Она не только помогала, но
многое и устраивала и придумывала
сама.
Вообще тот медовый месяц, то есть месяц после свадьбы, от которого, по преданию, ждал Левин столь
многого, был не только не медовым, но остался в воспоминании их обоих
самым тяжелым и унизительным временем их жизни.
Хотя он и должен был признать, что в восточной,
самой большой части России рента еще нуль, что заработная плата выражается для девяти десятых восьмидесятимиллионного русского населения только пропитанием
самих себя и что капитал еще не существует иначе, как в виде
самых первобытных орудий, но он только с этой точки зрения рассматривал всякого рабочего, хотя во
многом и не соглашался с экономистами и имел свою новую теорию о заработной плате, которую он и изложил Левину.
Хотя
многие из тех планов, с которыми он вернулся в деревню, и не были им исполнены, однако
самое главное, чистота жизни, была соблюдена им.
Отъезд Алексея Александровича наделал
много шума, тем более что он при
самом отъезде официально возвратил при бумаге прогонные деньги, выданные ему на двенадцать лошадей для проезда до места назначения.
― Ты вот и не знаешь этого названия. Это наш клубный термин. Знаешь, как яйца катают, так когда
много катают, то сделается шлюпик. Так и наш брат: ездишь-ездишь в клуб и сделаешься шлюпиком. Да, вот ты смеешься, а наш брат уже смотрит, когда
сам в шлюпики попадет. Ты знаешь князя Чеченского? — спросил князь, и Левин видел по лицу, что он собирается рассказать что-то смешное.
Это откашливанье она знала. Это был признак его сильного недовольства, не на нее, а на
самого себя. Он действительно был недоволен, но не тем, что денег вышло
много, а что ему напоминают то, о чем он, зная, что в этом что-то неладно, желает забыть.
— Ты во
многом переменился с тех пор, как женился, и к лучшему, — сказал Сергей Иванович, улыбаясь Кити и, очевидно, мало интересуясь начатым разговором, — но остался верен своей страсти защищать
самые парадоксальные темы.
Он говорил, обращаясь к Богу: «сделай, если Ты существуешь, то, чтоб исцелился этот человек (ведь это
самое повторялось
много раз), и Ты спасешь его и меня».
С тем тактом, которого так
много было у обоих, они за границей, избегая русских дам, никогда не ставили себя в фальшивое положение и везде встречали людей, которые притворялись, что вполне понимали их взаимное положение гораздо лучше, чем они
сами понимали его.
Она говорила очень просто и естественно, но слишком
много и слишком скоро. Она
сама чувствовала это, тем более что в любопытном взгляде, которым взглянул на нее Михаил Васильевич, она заметила, что он как будто наблюдал ее.
— Я никогда не любила его. Но это выкупает
многое. Он не только едет
сам, но эскадрон ведет на свой счет.
Вдохнув в себя воздух расширенными ноздрями, она тотчас же почувствовала, что не следы только, а они
сами были тут, пред нею, и не один, а
много.
— Прикажите еще поворот сделать. Всего три ступеньки прибавить. И пригоним в
самый раз.
Много покойнее будет.
И
сами они, высказываясь, говорили
многое, но никогда не говорили того, в чем состояла их настоящая цель.
Для чего она сказала это, чего она за секунду не думала, она никак бы не могла объяснить. Она сказала это по тому только соображению, что, так как Вронского не будет, то ей надо обеспечить свою свободу и попытаться как-нибудь увидать его. Но почему она именно сказала про старую фрейлину Вреде, к которой ей нужно было, как и ко
многим другим, она не умела бы объяснить, а вместе с тем, как потом оказалось, она, придумывая
самые хитрые средства для свидания с Вронским, не могла придумать ничего лучшего.
Он знал, что надо было
много внимания и осторожности для того, чтобы, снимая покров, не повредить
самого произведения, и для того, чтобы снять все покровы; но искусства писать, техники тут никакой не было.
Перебирая в воспоминании все известные случаи разводов (их было очень
много в
самом высшем, ему хорошо известном обществе), Алексей Александрович не нашел ни одного, где бы цель развода была та, которую он имел в виду.
Васенька Весловский, ее муж и даже Свияжский и
много людей, которых она знала, никогда не думали об этом и верили на слово тому, что всякий порядочный хозяин желает дать почувствовать своим гостям, именно, что всё, что так хорошо у него устроено, не стоило ему, хозяину, никакого труда, а сделалось
само собой.
Чувство радости от близости к ней, всё усиливаясь, дошло до того, что, подавая ей в ее корзинку найденный им огромный на тонком корне с завернувшимися краями березовый гриб, он взглянул ей в глаза и, заметив краску радостного и испуганного волнения, покрывшую ее лицо,
сам смутился и улыбнулся ей молча такою улыбкой, которая слишком
много говорила.
Она улыбалась тому, что, хотя она и говорила, что он не может узнавать, сердцем она знала, что не только он узнает Агафью Михайловну, но что он всё знает и понимает, и знает и понимает еще
много такого, чего никто не знает, и что она, мать,
сама узнала и стала понимать только благодаря ему.
Я отвечал, что
много есть людей, говорящих то же
самое; что есть, вероятно, и такие, которые говорят правду; что, впрочем, разочарование, как все моды, начав с высших слоев общества, спустилось к низшим, которые его донашивают, и что нынче те, которые больше всех и в
самом деле скучают, стараются скрыть это несчастие, как порок. Штабс-капитан не понял этих тонкостей, покачал головою и улыбнулся лукаво...
Мне в
самом деле говорили, что в черкесском костюме верхом я больше похож на кабардинца, чем
многие кабардинцы.
Страсти не что иное, как идеи при первом своем развитии: они принадлежность юности сердца, и глупец тот, кто думает целую жизнь ими волноваться:
многие спокойные реки начинаются шумными водопадами, а ни одна не скачет и не пенится до
самого моря.
Зять еще долго повторял свои извинения, не замечая, что
сам уже давно сидел в бричке, давно выехал за ворота и перед ним давно были одни пустые поля. Должно думать, что жена не
много слышала подробностей о ярмарке.
В
самом деле, назначение нового генерал-губернатора, и эти полученные бумаги такого сурьезного содержания, и эти бог знает какие слухи — все это оставило заметные следы в их лицах, и фраки на
многих сделались заметно просторней.
Ленточные банты и цветочные букеты порхали там и там по платьям в
самом картинном беспорядке, хотя над этим беспорядком трудилась
много порядочная голова.
Герои наши видели
много бумаги, и черновой и белой, наклонившиеся головы, широкие затылки, фраки, сертуки губернского покроя и даже просто какую-то светло-серую куртку, отделившуюся весьма резко, которая, своротив голову набок и положив ее почти на
самую бумагу, выписывала бойко и замашисто какой-нибудь протокол об оттяганье земли или описке имения, захваченного каким-нибудь мирным помещиком, покойно доживающим век свой под судом, нажившим себе и детей и внуков под его покровом, да слышались урывками короткие выражения, произносимые хриплым голосом: «Одолжите, Федосей Федосеевич, дельце за № 368!» — «Вы всегда куда-нибудь затаскаете пробку с казенной чернильницы!» Иногда голос более величавый, без сомнения одного из начальников, раздавался повелительно: «На, перепиши! а не то снимут сапоги и просидишь ты у меня шесть суток не евши».
Он наливал очень усердно в оба стакана, и направо и налево, и зятю и Чичикову; Чичиков заметил, однако же, как-то вскользь, что
самому себе он не
много прибавлял.
Так бывает на лицах чиновников во время осмотра приехавшим начальником вверенных управлению их мест: после того как уже первый страх прошел, они увидели, что
многое ему нравится, и он
сам изволил наконец пошутить, то есть произнести с приятною усмешкой несколько слов.
— Да, признаюсь, я
сам так думал, — подхватил Манилов, — именно, очень
многие умирали! — Тут он оборотился к Чичикову и прибавил еще: — Точно, очень
многие.
Самая полнота и средние лета Чичикова
много повредят ему: полноты ни в каком случае не простят герою, и весьма
многие дамы, отворотившись, скажут: «Фи, такой гадкий!» Увы! все это известно автору, и при всем том он не может взять в герои добродетельного человека, но… может быть, в сей же
самой повести почуются иные, еще доселе не бранные струны, предстанет несметное богатство русского духа, пройдет муж, одаренный божескими доблестями, или чудная русская девица, какой не сыскать нигде в мире, со всей дивной красотой женской души, вся из великодушного стремления и самоотвержения.
Гораздо легче изображать характеры большого размера: там просто бросай краски со всей руки на полотно, черные палящие глаза, нависшие брови, перерезанный морщиною лоб, перекинутый через плечо черный или алый, как огонь, плащ — и портрет готов; но вот эти все господа, которых
много на свете, которые с вида очень похожи между собою, а между тем как приглядишься, увидишь
много самых неуловимых особенностей, — эти господа страшно трудны для портретов.
Лицо его не представляло ничего особенного; оно было почти такое же, как у
многих худощавых стариков, один подбородок только выступал очень далеко вперед, так что он должен был всякий раз закрывать его платком, чтобы не заплевать; маленькие глазки еще не потухнули и бегали из-под высоко выросших бровей, как мыши, когда, высунувши из темных нор остренькие морды, насторожа уши и моргая усом, они высматривают, не затаился ли где кот или шалун мальчишка, и нюхают подозрительно
самый воздух.
Многие были не без образования: председатель палаты знал наизусть «Людмилу» Жуковского, которая еще была тогда непростывшею новостию, и мастерски читал
многие места, особенно: «Бор заснул, долина спит», и слово «чу!» так, что в
самом деле виделось, как будто долина спит; для большего сходства он даже в это время зажмуривал глаза.
Конечно, никак нельзя было предполагать, чтобы тут относилось что-нибудь к Чичикову; однако ж все, как поразмыслили каждый с своей стороны, как припомнили, что они еще не знают, кто таков на
самом деле есть Чичиков, что он
сам весьма неясно отзывался насчет собственного лица, говорил, правда, что потерпел по службе за правду, да ведь все это как-то неясно, и когда вспомнили при этом, что он даже выразился, будто имел
много неприятелей, покушавшихся на жизнь его, то задумались еще более: стало быть, жизнь его была в опасности, стало быть, его преследовали, стало быть, он ведь сделал же что-нибудь такое… да кто же он в
самом деле такой?
Разве мы не знаем
сами, что есть
много презренного и глупого в жизни?