Неточные совпадения
Добчинский. Марья Антоновна! (Подходит к
ручке.)Честь имею поздравить. Вы
будете в большом, большом счастии, в золотом платье ходить и деликатные разные супы кушать; очень забавно
будете проводить время.
— Послали в Клин нарочного,
Всю истину доведали, —
Филиппушку спасли.
Елена Александровна
Ко мне его, голубчика,
Сама — дай Бог ей счастие!
За
ручку подвела.
Добра
была, умна
была...
Что шаг, то натыкалися
Крестьяне на диковину:
Особая и странная
Работа всюду шла.
Один дворовый мучился
У двери:
ручки медные
Отвинчивал; другой
Нес изразцы какие-то.
«Наковырял, Егорушка?» —
Окликнули с пруда.
В саду ребята яблоню
Качали. — Мало, дяденька!
Теперь они осталися
Уж только наверху,
А
было их до пропасти!
Все в ней
было полно какого-то скромного и в то же время не безрасчетного изящества, начиная от духов violettes de Parmes, [Пармские фиалки (франц.).] которым опрыскан
был ее платок, и кончая щегольскою перчаткой, обтягивавшей ее маленькую, аристократическую
ручку.
Как только Левин подошел к ванне, ему тотчас же
был представлен опыт, и опыт вполне удался. Кухарка, нарочно для этого призванная, нагнулась к ребенку. Он нахмурился и отрицательно замотал головой. Кити нагнулась к нему, — он просиял улыбкой, уперся
ручками в губку и запрукал губами, производя такой довольный и странный звук, что не только Кити и няня, но и Левин пришел в неожиданное восхищение.
— Матвей, сестра Анна Аркадьевна
будет завтра, — сказал он, остановив на минуту глянцовитую, пухлую
ручку цирюльника, расчищавшего розовую дорогу между длинными кудрявыми бакенбардами.
Стали разъезжаться. Сажая княжну в карету, я быстро прижал ее маленькую
ручку к губам своим.
Было темно, и никто не мог этого видеть.
Щеки этого арбуза, то
есть дверцы, носившие следы желтой краски, затворялись очень плохо по причине плохого состояния
ручек и замков, кое-как связанных веревками.
— О! это
была бы райская жизнь! — сказал Чичиков, вздохнувши. — Прощайте, сударыня! — продолжал он, подходя к
ручке Маниловой. — Прощайте, почтеннейший друг! Не позабудьте просьбы!
Чичиков подошел к
ручке Феодулии Ивановны, которую она почти впихнула ему в губы, причем он имел случай заметить, что руки
были вымыты огуречным рассолом.
— Поприще службы моей, — сказал Чичиков, садясь в кресла не в середине, но наискось, и ухватившись рукою за
ручку кресел, — началось в казенной палате, ваше превосходительство; дальнейшее же теченье оной продолжал в разных местах:
был и в надворном суде, и в комиссии построения, и в таможне.
Потом показались трубки — деревянные, глиняные, пенковые, обкуренные и необкуренные, обтянутые замшею и необтянутые, чубук с янтарным мундштуком, недавно выигранный, кисет, вышитый какою-то графинею, где-то на почтовой станции влюбившеюся в него по уши, у которой
ручки, по словам его,
были самой субдительной сюперфлю, [Суперфлю — (от фр. superflu) — рохля, кисляй.
На бюре, выложенном перламутною мозаикой, которая местами уже выпала и оставила после себя одни желтенькие желобки, наполненные клеем, лежало множество всякой всячины: куча исписанных мелко бумажек, накрытых мраморным позеленевшим прессом с яичком наверху, какая-то старинная книга в кожаном переплете с красным обрезом, лимон, весь высохший, ростом не более лесного ореха, отломленная
ручка кресел, рюмка с какою-то жидкостью и тремя мухами, накрытая письмом, кусочек сургучика, кусочек где-то поднятой тряпки, два пера, запачканные чернилами, высохшие, как в чахотке, зубочистка, совершенно пожелтевшая, которою хозяин, может
быть, ковырял в зубах своих еще до нашествия на Москву французов.
Сначала все к нему езжали;
Но так как с заднего крыльца
Обыкновенно подавали
Ему донского жеребца,
Лишь только вдоль большой дороги
Заслышат их домашни дроги, —
Поступком оскорбясь таким,
Все дружбу прекратили с ним.
«Сосед наш неуч; сумасбродит;
Он фармазон; он
пьет одно
Стаканом красное вино;
Он дамам к
ручке не подходит;
Всё да да нет; не скажет да-с
Иль нет-с». Таков
был общий глас.
— Этот у меня
будет светский молодой человек, — сказал папа, указывая на Володю, — а этот поэт, — прибавил он, в то время как я, целуя маленькую сухую
ручку княгини, с чрезвычайной ясностью воображал в этой руке розгу, под розгой — скамейку, и т. д., и т. д.
Потом она приподнялась, моя голубушка, сделала вот так
ручки и вдруг заговорила, да таким голосом, что я и вспомнить не могу: «Матерь божия, не оставь их!..» Тут уж боль подступила ей под самое сердце, по глазам видно
было, что ужасно мучилась бедняжка; упала на подушки, ухватилась зубами за простыню; а слезы-то, мой батюшка, так и текут.
Запустив же руку в боковой карман пальто, он мог и конец топорной
ручки придерживать, чтоб она не болталась; а так как пальто
было очень широкое, настоящий мешок, то и не могло
быть приметно снаружи, что он что-то рукой, через карман, придерживает.
Чувства ли его
были так изощрены (что вообще трудно предположить), или действительно
было очень слышно, но вдруг он различил как бы осторожный шорох рукой у замочной
ручки и как бы шелест платья о самую дверь.
На всякий случай
есть у меня и еще к вам просьбица, — прибавил он, понизив голос, — щекотливенькая она, а важная: если, то
есть на всякий случай (чему я, впрочем, не верую и считаю вас вполне неспособным), если бы на случай, — ну так, на всякий случай, — пришла бы вам охота в эти сорок — пятьдесят часов как-нибудь дело покончить иначе, фантастическим каким образом —
ручки этак на себя поднять (предположение нелепое, ну да уж вы мне его простите), то — оставьте краткую, но обстоятельную записочку.
Кох остался, пошевелил еще раз тихонько звонком, и тот звякнул один удар; потом тихо, как бы размышляя и осматривая, стал шевелить
ручку двери, притягивая и опуская ее, чтоб убедиться еще раз, что она на одном запоре. Потом пыхтя нагнулся и стал смотреть в замочную скважину; но в ней изнутри торчал ключ и, стало
быть, ничего не могло
быть видно.
начала
было она
петь… — Но нет, лучше уж «Cinq sous»! Ну, Коля,
ручки в боки, поскорей, а ты, Леня, тоже вертись в противоположную сторону, а мы с Полечкой
будем подпевать и подхлопывать!
— Я говорю ему: «Ваше превосходительство!..» — выкрикивала она, отдыхиваясь после каждого слова, — эта Амалия Людвиговна… ах! Леня, Коля!
ручки в боки, скорей, скорей, глиссе-глиссе, па-де-баск! Стучи ножками…
Будь грациозный ребенок.
Случилось так, что Коля и Леня, напуганные до последней степени уличною толпой и выходками помешанной матери, увидев, наконец, солдата, который хотел их взять и куда-то вести, вдруг, как бы сговорившись, схватили друг друга за
ручки и бросились бежать. С воплем и плачем кинулась бедная Катерина Ивановна догонять их. Безобразно и жалко
было смотреть на нее, бегущую, плачущую, задыхающуюся. Соня и Полечка бросились вслед за нею.
Я немножко виноват перед ней, то
есть так виноват, что не должен бы и носу к ним показывать; ну, а теперь она выходит замуж, значит, старые счеты покончены, и я могу опять явиться, поцеловать
ручки у ней и у тетеньки.
Это
была молодая женщина лет двадцати трех, вся беленькая и мягкая, с темными волосами и глазами, с красными, детски-пухлявыми губками и нежными
ручками.
Впрочем, Базарову
было не до того, чтобы разбирать, что именно выражали глаза его матери; он редко обращался к ней, и то с коротеньким вопросом. Раз он попросил у ней руку «на счастье»; она тихонько положила свою мягкую
ручку на его жесткую и широкую ладонь.
Однообразно помахивая ватной
ручкой, похожая на уродливо сшитую из тряпок куклу, старая женщина из Олонецкого края сказывала о том, как мать богатыря Добрыни прощалась с ним, отправляя его в поле, на богатырские подвиги. Самгин видел эту дородную мать, слышал ее твердые слова, за которыми все-таки слышно
было и страх и печаль, видел широкоплечего Добрыню: стоит на коленях и держит меч на вытянутых руках, глядя покорными глазами в лицо матери.
Она вдруг замолчала. Самгин привстал, взглянул на нее и тотчас испуганно выпрямился, — фигура женщины потеряла естественные очертания, расплылась в кресле, голова бессильно опустилась на грудь,
был виден полузакрытый глаз, странно потемневшая щека, одна рука лежала на коленях, другая свесилась через
ручку кресла.
В правой руке ее гребенка, рука перекинута через
ручку кресла и тихонько вздрагивает; казалось, что и все ее тело тихонько дрожит, только глаза неподвижно остановились на лице Лютова, клочковатые волосы его
были чем-то смазаны, гладко причесаны, и лицо стало благообразнее.
Шемякин говорил громко, сдобным голосом, и от него настолько сильно пахло духами, что и слова казались надушенными. На улице он казался еще более красивым, чем в комнате, но менее солидным, — слишком щеголеват
был его костюм светло-сиреневого цвета, лихо измятая дорогая панама, тросточка, с
ручкой из слоновой кости, в пальцах руки — черный камень.
Иногда он заглядывал в столовую, и Самгин чувствовал на себе его острый взгляд. Когда он, подойдя к столу,
пил остывший чай, Самгин разглядел в кармане его пиджака
ручку револьвера, и это ему показалось смешным. Закусив, он вышел в большую комнату, ожидая видеть там новых людей, но люди
были все те же, прибавился только один, с забинтованной рукой на перевязи из мохнатого полотенца.
Устав стоять, он обернулся, — в комнате
было темно; в углу у дивана горела маленькая лампа-ночник, постель на одном диване
была пуста, а на белой подушке другой постели торчала черная борода Захария. Самгин почувствовал себя обиженным, — неужели для него не нашлось отдельной комнаты? Схватив
ручку шпингалета, он шумно открыл дверь на террасу, — там, в темноте, кто-то пошевелился, крякнув.
Ей
было жарко. Сильно подрумяненная теплом и чаем, она обмахивала толстенькое личико платком в кружевах, — пухлая
ручка мелькала в глазах Самгина.
По торцам мостовой, наполняя воздух тупым и дробным звуком шагов, нестройно двигалась небольшая, редкая толпа, она
была похожа на метлу,
ручкой которой служила цепь экипажей, медленно и скучно тянувшаяся за нею. Встречные экипажи прижимались к панелям, — впереди толпы быстро шагал студент, рослый, кудрявый, точно извозчик-лихач; размахивая черным кашне перед мордами лошадей, он зычно кричал...
Тит Никоныч являлся всегда одинакий, вежливый, любезный, подходящий к
ручке бабушки и подносящий ей цветок или редкий фрукт. Опенкин, всегда речистый, неугомонный, под конец пьяный, барыни и барышни, являвшиеся теперь потанцевать к невесте, и молодые люди — все это надоедало Райскому и Вере — и оба искали, он — ее, а она — уединения, и
были только счастливы, он — с нею, а она — одна, когда ее никто не видит, не замечает, когда она пропадет «как дух» в деревню, с обрыва в рощу или за Волгу, к своей попадье.
Ноги не умещались под стулом, а хватали на середину комнаты, путались между собой и мешали ходить. Им велено
быть скромными, говорить тихо, а из утробы четырнадцатилетнего птенца, вместо шепота, раздавался громовой бас; велел отец сидеть чинно, держать
ручки на брюшке, а на этих, еще тоненьких, «
ручках» уж отросли громадные, угловатые кулаки.
— Дай мадерцы:
выпил бы из твоих золотых
ручек! — плача, говорил он.
— Это правда, — заметил Марк. — Я пошел бы прямо к делу, да тем и кончил бы! А вот вы сделаете то же, да
будете уверять себя и ее, что влезли на высоту и ее туда же затащили — идеалист вы этакий! Порисуйтесь, порисуйтесь! Может
быть, и удастся. А то что томить себя вздохами, не спать, караулить, когда беленькая
ручка откинет лиловую занавеску… ждать по неделям от нее ласкового взгляда…
Вдов
был и бездетен; про супругу-то его
был слух, что усахарил он ее будто еще на первом году и что смолоду
ручкам любил волю давать; только давно уж перед тем это
было; снова же обязаться браком не захотел.
Кто-то схватился за
ручку двери и приотворил ее настолько, что можно
было разглядеть в коридоре какого-то высокого ростом мужчину, очевидно тоже и меня увидавшего и даже меня уже рассматривавшего, но не входившего еще в комнату, а продолжавшего, через весь коридор и держась за
ручку, разговаривать с хозяйкой.
Кончилась обедня, вышел Максим Иванович, и все деточки, все-то рядком стали перед ним на коленки — научила она их перед тем, и
ручки перед собой ладошками как один сложили, а сама за ними, с пятым ребенком на руках, земно при всех людях ему поклонилась: «Батюшка, Максим Иванович, помилуй сирот, не отымай последнего куска, не выгоняй из родного гнезда!» И все, кто тут ни
был, все прослезились — так уж хорошо она их научила.
Все подставки тесно уставлены
были деревянными лакированными чашками, величиной и формой похожими на чайные, только без
ручки; каждая чашка покрыта деревянным же блюдечком.
Из маленьких синих чашек, без
ручек,
пьют чай, но не прикусывает широкоплечий ямщик по крошечке сахар, как у нас: сахару нет и не употребляют его с чаем.
Садовник, разговаривавший с Тарасом, сидел не на своем месте и ушел на свое, так что подле и против Тараса
были три места. Трое рабочих сели на этих местах, но, когда Нехлюдов подошел к ним, вид его господской одежды так смутил их, что они встали, чтобы уйти, но Нехлюдов просил их остаться, а сам присел на
ручку лавки к проходу.
Стол
был накрыт суровой скатертью, вышитое полотенце
было вместо салфетки, и на столе в vieux-saxe, [старинный саксонский фарфор,] с отбитой
ручкой суповой чашке
был картофельный суп с тем самым петухом, который выставлял то одну, то другую черную ногу и теперь
был разрезан, даже разрублен на куски, во многих местах покрытые волосами.
— Ах, какой хитрый… — кокетливо проговорила Половодова, хлопая по
ручке кресла. — Вы хотите поймать меня и обличить в выдумке? Нет, успокойтесь: я встретила вас в конце Нагорной улицы, когда вы подходили к дому Бахаревых. Я, конечно, понимаю, что ваша голова
была слишком занята, чтобы смотреть по сторонам.
— Сегодня ножка болит, завтра
ручка, а потом придет время, что и болеть
будет нечему…
Подъезжая к пригорку, на котором стоял белый кош Ляховской, Привалов издали заметил какую-то даму, которая смотрела из-под руки на него. «Уж не пани ли Марина?» — подумал Привалов. Каково
было его удивление, когда в этой даме он узнал свою милую хозяйку, Хионию Алексеевну. Она даже сделала ему
ручкой.
От
ручки звонка до последнего гвоздя все в доме
было пригнано под русский вкус и только не кричало о том, как хорошо жить в этом деревянном уютном гнездышке.
Грушенька, ангел, дайте мне вашу
ручку, посмотрите на эту пухленькую, маленькую, прелестную
ручку, Алексей Федорович; видите ли вы ее, она мне счастье принесла и воскресила меня, и я вот целовать ее сейчас
буду, и сверху и в ладошку, вот, вот и вот!