Басистов катал шарики из хлеба и ни о чем не думал; даже Пигасов молчал и, когда Дарья Михайловна заметила ему, что он очень нелюбезен сегодня, угрюмо ответил: «Когда же я бываю любезным? Это не мое дело… — и, усмехнувшись горько, прибавил: — Потерпите маленько. Ведь я квас, du prostoï
русский квас, а вот ваш камер-юнкер…»
Неточные совпадения
Они хранили в жизни мирной
Привычки милой старины;
У них на масленице жирной
Водились
русские блины;
Два раза в год они говели;
Любили круглые качели,
Подблюдны песни, хоровод;
В день Троицын, когда народ
Зевая слушает молебен,
Умильно на пучок зари
Они роняли слезки три;
Им
квас как воздух был потребен,
И за столом у них гостям
Носили блюда по чинам.
Простой народ еще менее враждебен к сосланным, он вообще со стороны наказанных. Около сибирской границы слово «ссыльный» исчезает и заменяется словом «несчастный». В глазах
русского народа судебный приговор не пятнает человека. В Пермской губернии, по дороге в Тобольск, крестьяне выставляют часто
квас, молоко и хлеб в маленьком окошке на случай, если «несчастный» будет тайком пробираться из Сибири.
Наш командир, полковник барон фон Шпек, принял меня совершенно по-товарищески. Это добрый, пожилой и очень простодушный немец, который изо всех сил хлопочет, чтоб его считали за
русского, а потому принуждает себя пить
квас, есть щи и кашу, а прелестную жену свою называет не иначе как"мой баб".
— Нечего, — говорю, — плевать: он комичен немножко, а все-таки он
русский человек, и пока вы его не дразнили, как собаку, он жил, служил и дело делал. А он, видно, врет-врет, да и правду скажет, что в вас русского-то только и есть, что
квас да буженина.
— Эх, любезный!.. Ну, ну, так и быть; один бокал куда ни шел. Да здравствует
русской царь! Ура!.. Проклятый напиток; хуже нашего
кваса… За здравие
русского войска!.. Подлей-ка, брат, еще… Ура!
Желая знать, как долго будет продолжаться эта мистификация, я выпил полстакана какой-то микстуры, которая походила на
русской, разведенный водою
квас.
Познав их все в подробности, он пресытится ими, возненавидит их и будет удаляться, словно от пресыщения ботвиньи, составляемой у
русских из их глупого
квасу.
И особенно не любил его Ванька Костюрин; сам он носил высокие сапоги, а летом в деревне поддевку, уважал все
русское, водку,
квас, жирные щи и мужиков, и старался говорить грубым голосом и по-простонародному: вместо «кажется» говорил «кажись» и часто употреблял слово «давеча».
Это он говорил себе каждый раз, как обедал у Нетовых. Их столовая и весь их дом и дали ему готовый материал для мечтаний о его будущих «
русских» хоромах. До славянщины ему мало дела, хоть он и побывал в Сербии и Болгарии волонтером,
квасу и тулупа тоже не любил, но палаты его будут в «стиле», вроде дома и столовой Нетовых. В Москве так нужно.
«Ей-богу, того и гляди утонешь, не хуже Англии, — повторил он в своих мыслях, — и черт знает, куда это я так глубоко залез, да и где мой дом? А? Где, и исправда, мой дом? Где моя лестница? „Черт с
квасом съел“? Кто это там говорит, что мой дом черт с
квасом съел? А? Выходи: если ты добрый человек, я тебя водкой попотчую, а не то давай делать
русскую войну».