Неточные совпадения
— Католики дали Кампанеллу, Менделя, вообще множество ученых, историков, а наши
монахи чугунные невежды, даже сносной истории
русских сект не могут написать.
Исключительно умозрительное направление совершенно противуположно
русскому характеру, и мы скоро увидим, как
русский дух переработал Гегелево учение и как наша живая натура, несмотря на все пострижения в философские
монахи, берет свое.
Помню, раз в монастырской книжной лавке Оптиной пустыни, я присутствовал при выборе старым мужиком божественных книг для своего грамотного внука.
Монах подсовывал ему описание мощей, праздников, явлений икон, псалтырь и т. п. Я спросил старика, есть ли у него Евангелие? Нет. «Дайте ему
русское Евангелие», — сказал я
монаху. «Это им нейдет», — сказал мне
монах.
В числе рекомендаций, которыми Фермор был снабжен из Петербурга в Варшаву, у него было рекомендательное письмо к
русскому православному викарному архиерею Антонию Рафальскому, известному своею странною и до сих пор невыясненною ролью по приему Почаевской лавры от униатских
монахов, а потом впоследствии митрополиту новгородскому и с. — петербургскому.
В обители св. Сергия тоже знали эту вторую версию и едва ли не давали ей больше веры, чем первой. Брянчанинов и Чихачев были огорчены погибелью молодого человека, одного с ними воспитания и одних и тех же стремлений к водворению в жизни царства правды и бескорыстия.
Монахи считали гибель Фермора тяжким преступлением для всех
русских, бывших на пароходе. По их понятиям, эти господа могли меньше говорить о том, как им близок бедняк, о котором заботился их государь, но должны были больше поберечь его.
И вот иерей Софроний пишет, как Мамай попущением божиим, от научения диавола, идет казнити улус свой,
Русскую землю; как великий князь Димитрий прежде всего обращается за советом к митрополиту Киприану; как тот советует «утолить Мамая четверицею (т. е. дать ему вчетверо больше того, что прежде давалось), дабы не разрушил христовой веры»; как Димитрий получает благословение двух воинов-монахов от св.
Моя жена — даром, что она лютеранка, она верит в
русского бога и привечает разных бродячих
монахов и странников, которых я, между нами сказать, терпеть не могу; но представьте вы себе, что один из таких господ, какой-то Павлин, до сих пор иногда пишущий нам непостижимые письма, смысл которых становится ясен после какого-нибудь непредвиденного события, недели три тому назад прислал нам письмо, в котором между всяким вздором было сказано; «а плод, богу предназначенный он ангелом заповест сохранить во всех путях, и на руках его возьмут, и не разбиется».
Типически
русские слова, слова отчаяния, за которыми скрыта любовь к России. На Западе, будучи католическим
монахом, Печорин тосковал по России и верил, что Россия несет с собой новый цикл мировой истории.
— О вей, о вей! — отвечал шепотом
монах, качая головой и озираясь: — Не знаю, как и помоць [Хотя
монах говорил с Никласзоном по-немецки, но я старался в переводе Авраамовой речи удержать его выговор
русского языка. — Авраам также лицо историческое.].
Что молодая вдова не поминала его более «лихом», доказала она вскоре самым убедительным образом: через несколько месяцев вышла за молодого, красивого
монаха, августинова ордена, Ивана (прозванного у нас, неизвестно почему, спасителем), которого умела своими зажигательными глазками свести с ума, заставить скинуть белую рясу и окреститься в
русскую веру.
Оставим обывателей и обывательниц дальней княжеской вотчины, как знающих, так и догадывающихся о предстоящем радостном для семейства князя Василия событии, жить в сладких мечтах и грезах о лучшем будущем и перенесемся снова в ту, ныне почти легендарную Александровскую слободу, откуда не менее кажущийся легендарным царь-монах, деля свое время между молитвами и казнями, правил
русской землей, отделившись от нее непроницаемой стеной ненавистной ей опричнины.
Среди
русских красавиц монах-рыцарь завоевал себе очень быстро симпатии.
— Уж и кликуши по церквам вызывают нечисть. Да чего доброго ждать? Нашу
русскую землю затоптали немцы, и веру-то Христову хотят под пяту. Привезли сюда сотни две
монахов и монахинь; собирается набольший их расстригать, дескать, не по его крещены. Вытье такое, хоть беги вон из Питера!
— В приходе Ренко-Мойс, — начал так Фриц свой рассказ, — неподалеку от развалин замка, жила когда-то богатая Тедвен, знаете, та самая, которая сделала дочери на славу такое платье, что черт принужден был смеяться. В этом замке живали и наши святые рыцари, и злодеи
русские, и
монахи, и едва ли, наконец, не одна нечистая сила, — да простит мне Господь! — вы хорошо знаете Ренко-Мойс, фрейлейн?