Неточные совпадения
— Вот князь Serge все узнал: он сын какого-то
лекаря, бегает по урокам, сочиняет, пишет
русским купцам французские письма за границу за деньги, и этим живет…» — «Какой срам!» — сказала ma tante.
По диванам и козеткам довольно обширной квартиры Райнера расселились: 1) студент Лукьян Прорвич, молодой человек, недовольный университетскими порядками и желавший утверждения в обществе коммунистических начал, безбрачия и вообще естественной жизни; 2) Неофит Кусицын, студент, окончивший курс, — маленький, вострорыленький, гнусливый человек, лишенный средств совладать с своим самолюбием, также поставивший себе обязанностью написать свое имя в ряду первых поборников естественной жизни; 3) Феофан Котырло, то, что поляки характеристично называют wielke nic, [Букв.: великое ничто (польск.).] — человек, не умеющий ничего понимать иначе, как понимает Кусицын, а впрочем, тоже коммунист и естественник; 4)
лекарь Сулима, человек без занятий и без определенного направления, но с непреодолимым влечением к бездействию и покою; лицом черен, глаза словно две маслины; 5) Никон Ревякин, уволенный из духовного ведомства иподиакон, умеющий везде пристроиваться на чужой счет и почитаемый неповрежденным типом широкой
русской натуры; искателен и не прочь действовать исподтишка против лучшего из своих благодетелей; 6) Емельян Бочаров, толстый белокурый студент, способный на все и ничего не делающий; из всех его способностей более других разрабатывается им способность противоречить себе на каждом шагу и не считаться деньгами, и 7) Авдотья Григорьевна Быстрова, двадцатилетняя девица, не знающая, что ей делать, но полная презрения к обыкновенному труду.
В начале июля месяца, спустя несколько недель после несчастного случая, описанного нами в предыдущей главе, часу в седьмом после обеда, Прасковья Степановна Лидина, брат ее Ижорской, Рославлев и Сурской сидели вокруг постели, на которой лежала больная Оленька; несколько поодаль сидел Ильменев, а у самого изголовья постели стояла Полина и домовой
лекарь Ижорского, к которому Лидина не имела вовсе веры, потому что он был
русской и учился не за морем, а в Московской академии.
От него чего я только не наслушался! Он видал маленького капрала целыми годами, служил в Италии еще при консульстве, любил итальянский язык, читал довольно много и всегда делился прочитанным, писал стихи и играл на флейточке. Знал порядочно и по-латыни и не без гордости показывал свою диссертацию на звание
русского «штаб-лекаря» о холере: «De cholera morbus».
Француз, живший у нас около четырех лет, лицо скорее комическое, с разными слабостями и чудачествами, был обломок великой эпохи, бывший военный врач в армии Наполеона, взятый в плен в 1812 году казаками около города Орши, потом «штаб-лекарь»
русской службы, к старости опустившийся до заработка домашнего преподавателя.
Остерман возвел глаза к небу и пожал плечами. Он думал в это время: «Что скажет об тебе история, мне дела нет; а то беда, что
русские мужики в недобрый час изжарят нас, басурманов, как лекаря-немца при Иоанне Грозном».
По врожденной девушке стыдливости и потому, что это противно было
русским обычаям, она никогда не позволяла ему целовать свою руку; теперь только слегка отдернула ее, встала, посмотрела, нет ли кого у дверей в сенях, и, когда уверилась, что никто не может слышать ее беседы с Андрюшей, просила подтвердить ей, любит ли он
лекаря.
Как же попал в ходатаи Иоанн-младой? Отвага и тут помогла Хабару. С первым просветом зари он явился к нему и рассказал все, как было на пиру деспота. Призваны для проверки его слов малютка дьяк, боярин, возражавший Андрею Фомичу, двое боярских детей и
лекарь Антон. Все подтвердили истину. Мы видели, что прямодушный, высокий характер наследника
русского стола умел воспользоваться показаниями любимца своего и призванных свидетелей и твердо стать на защиту истины и благородного подвига.
Запоздалое лечение началось. Приведенный Марьей Петровной старичок
лекарь оказался хотя и «из немцев», но очень простым и душевным человеком. Живя в России уже несколько десятков лет, он, видимо, усвоил себе
русское добродушие, гораздо успешнее, нежели
русский язык.
Одобряя согласие отца, рассказывает ему о прекрасных качествах Антона-лекаря, о его отваге, привязанности к
русским и желании, вероятно давнишнем, обрусеть законом и обычаями.
Во всякое время молодой
лекарь поспешил бы на зов страждущего, тем охотней в Москве, где он еще, кроме попугая и Ненасытя, не имел на руках ни одного больного и где хотел бы искусством своим приобресть доверие и любовь
русских.
— Да, я
лекарь, но христианин такой же, как и
русские. Не бойся. Поверь божьей матери.
Таким-то посредничеством современное сильное развитие человечества на Западе находит в чуткой душе Иоанна отзыв, хотя и грубый, безотчетный, бессознательный, через дочь Палеолога, послов немецких и
русских, художников,
лекарей, путешественников.
И
лекарь, с грузом странных, неприятных впечатлений, входит на двор, на крыльцо. Лестница освещена фонарями: богатый восточный ковер бежит по ступенькам. Антон в сени, в прихожую. Видна необыкновенная суета в доме. Страх написан на всех лицах; в суматохе едва заметили
лекаря. Слуги не
русские. На каком-то неизвестном языке спрашивают его, что ему надо. Он говорит по-русски — не понимают, по-немецки — то ж, по-итальянски — поняли.
Скорая помощь, оказанная угличскому князю, возвысила
лекаря в глазах
русского властителя. Еще в большей чести стал он держать его: дары следовали за дарами, ласковым словам умели дать цену. Этими милостями воспользовался Антон, чтобы испросить облегчение несчастному князю. Сняли с него на время железа, но как скоро он выздоровел, опять надели их. Антона ж уверили, что он совсем от них освобожден, и с того времени не позволяли
лекарю видеться с заключенным.
— Батька Иван, не вели ходить
лекарю к моему детке. Помочил ему голову зельем, стал Каракаченька благим матом кричать, словно белены покушал. Татары,
русские, все говорят: уморит
лекарь. Уморит, и я за деткой. Посол цесарский сказал, он много народу…
— Какое прекрасное обыкновение, — сказал
лекарь, — оно мирит меня с
русскими. Правду говорит твой отец: под грубою оболочкою их нравов скрывается много прекрасных качеств.
Иван, — прибавил он, — вели, чтобы отныне звали его во всяком деле Хабаром. Хабарно [Выгодно.]
русскому царю иметь такого молодца. Недаром жалуешь его. А как попался на пир
лекарь Антон? — спросил великий князь своего сына, когда Мамон удалился.
Ненасыть обещал и с живою верою отдал всего себя воле врача. Лечение было успешно. На другой день вышла из него жаба, которую он, вероятно, проглотил в зародыше со стоячею водой. Исцеленный, он везде разносил похвалу
лекарю Антону и в ежедневных молитвах своих упоминал с благодарностью имя немца, прося бога обратить его в православие. Люди
русские толковали это врачевание по-своему.
Пали кольца его прекрасных длинных волос к ногам посыльного воеводы — и чрез несколько мгновений немец-лекарь преобразился в красивого
русского молодца.
Мы видели, что спокойствие барона насчет отчужденного сына было нарушено известием Фиоравенти о посвящении его в
лекари; видели, как барон вышел из оборонительного положения и стал действовать наступательно орудиями ужасными, заставившими укрыть Антона под защиту
русского великого князя.