Неточные совпадения
Дело шло об одном ее великосветском кузене Вово и состояло в том, что этот кузен,
русский консерватор, удостоясь чести кушать за особым столиком с некоторою
принцессою, ощутил неодолимое желание показать, как он чтит этот счастливый случай.
Как хорошо оно, море! Как замкнутая в своем заколдованном дворце сказочная
принцесса, лежит оно среди зеленых хвойных лесов финского и
русского побережий. Залив, названный морем, красивый, таинственно величественный и такой царственно-гордый в солнечном сиянии!
Притом же
принцесса Елизавета считала
русскую эскадру уже как бы ей принадлежавшею и потому с радостью согласилась на предложение графа Орлова.
Конверт, назначенный в Ливорно, я распечатала и нашла в нем письмо к графу Орлову от имени какой-то
принцессы Елизаветы Всероссийской и проект воззвания к экипажу
русского флота, находившегося под его командой.
При «доказательных статьях» приложены были, в переводе на
русский язык, письма
принцессы к султану, к графу Орлову, к трирскому министру барону Горнштейну и к другим.
Февраля 26 (старого стиля) 1775 года
русская эскадра вышла в море. Сам Орлов впоследствии отправился в Россию сухим путем. Он боялся долго оставаться в Италии, где все были раздражены его предательством. Он боялся отравы иезуитов, боялся, чтобы кто-нибудь из приверженцев
принцессы не застрелил его, и решился оставить Италию без разрешения императрицы, донеся, впрочем, ей предварительно, что оставляет команду для спасения своей жизни.
Еще находясь в Берлине, Пугачев, по рассказам
принцессы, действовал, насколько было ему возможно, в пользу своей сестры, законной наследницы
русского престола, скрывавшейся под разными именами сначала в Персии, а потом в разных государствах Европы.
Граф Орлов и другие, находившиеся на
русской службе, делали это дело, исполняя волю своей государыни, и действовали во имя блага своего отечества, где
принцесса могла произвести некоторые, хотя, конечно, самые незначительные замешательства, но из каких расчетов действовал сэр Джон Дик с своею супругой?
Вручившие
принцессе копии с духовных завещаний уверили ее, что
русские подлинники хранятся в надежных руках. Так впоследствии сама она писала графу Орлову.
Стесненные денежные обстоятельства
принцессы породили во мне новые подозрения в ее происхождении, и я несколько раз спрашивал ее, кто она такая, и каждый раз она называла себя
русскою великою княжной, дочерью покойной императрицы Елизаветы Петровны.
Судьба писем к королю шведскому и
русскому канцлеру была одинакова с судьбой писем к султану. Осторожный Горнштейн не отправил их и уведомил о том князя Лимбурга. С самою
принцессой он еще прежде прервал переписку.
Вероятно, в том же смысле написан был и проект
принцессы о торговле России с Азией, который она составила еще в Оберштейне и отдала Горнштейну для отправления к
русскому вице-канцлеру.
В Пизе в это время жила одна
русская красавица Давыдова, находившаяся с Орловым в самых близких отношениях и до приезда
принцессы постоянно с ним выезжавшая.
Еще до Пизы не успела достигнуть весть об арестовании
принцессы, как ее служители, за исключением только троих, с
русскими деньгами в карманах, оставили палаццо, занимаемое графиней Селинской, а бумаги и вещи ее отправлены в Ливорно и перевезены на адмиральский корабль.
Что они говорили между собой, не знаем, но известно, что женщина, жившая в разных городах Европы под разными именами и выдававшая себя то за немку, то за француженку, теперь, в Париже, стала выдавать себя за
русскую и сделалась известною под именем «
принцессы Владимирской» (princesse de Volodimir).
«Непременным условием предложенного мне брака с князем Римской империи, — сказала при этом
принцесса аббату Рокотани, — поставляли мне переход в римско-католическую веру, но публично отречься от греческого исповедания в моем положении все равно что отречься от прав на
русский престол.
Через несколько времени
принцесса уведомила князя Лимбурга о полученном ею от княгини Сангушко известии, что король Людовик XV одобрил намерение ее ехать с князем Радзивилом в Венецию и Константинополь и оттуда предъявить права свои на
русский престол.
Еще
принцесса с обществом находилась в доме английского консула, как весть о предстоящем посещении эскадры
русскою великою княжной разнеслась по городу. Корабли и фрегат расцветились флагами, флотские и сухопутные офицеры надели парадные мундиры, принарядились и матросы, готовясь к большому смотру.
Так, например, барон Сакен, польский резидент при дворе Екатерины, только 8 июня 1775 года, то есть почти через месяц, доносил в Париж, что адмирал Грейг привез в Кронштадт женщину, называвшую себя
русскою великою княжной, и не ранее половины февраля 1776 года, то есть через два с половиной месяца после смерти пленницы, писал, что сумасшедшая, так называемая
принцесса Елизавета, вскоре после того, как привезена в Петербург, отправлена будто бы в Шлиссельбургскую крепость и там умерла 14 февраля от болезни.
Но патер Лиадей, служивший некогда офицером в
русском войске, утверждал положительно, что он знает
принцессу.
Нелепость этой сказки, имеющей следы польского происхождения, была бы очевидна для всякого
русского, знающего, что никаких князей Владимирских с XIV столетия не бывало, но во Франции, где об России, ее истории и внутренней жизни знали не больше, как о каком-нибудь персидском или другом азиатском государстве, слухи о Владимирской
принцессе не могли казаться нелепыми, особенно если их поддерживали если не сам польский посланник, Михаил Огинский, то такие польские знаменитости, как, например, княгиня Сангушко.
Вследствие этих посещений, в декабре 1773 года разнесся в Оберштейне слух, что в этом замке под именем
принцессы Владимирской живет прямая наследница
русского престола, законная дочь покойной императрицы Елизаветы Петровны, великая княжна Елизавета.
Рагузская республика не питала симпатии к Екатерине II: граф Орлов-Чесменский, начальствовавший
русским флотом в Средиземном море, немало наделал досады ее сенату. Потому «великая княжна Елизавета» принята была местным населением с радостью, хотя сенат и воздержался официально признать ее в присваиваемом ею звании. Так же, как и в Венеции,
принцессе уступлен был для помещения дом французского консула при Рагузской республике, де-Риво.
Несмотря на то, что
принцесса так сильно увлекла аббата необыкновенным умом своим и любезностью, хитрый итальянец сначала думал, что она изыскивает только средства для получения денег и, рассказывая о
русской короне, о своих владениях в Германии, об агатовых копях в ее Оберштейне, думает об одном: как бы половчее да поскорее выманить у кардинала денег.
Через несколько дней по прибытии
принцессы в Пизу Орлов получил от него письмо, в котором сэр Джон извещал графа о каком-то столкновении, возникшем будто бы в Ливорно между английскими и
русскими чиновниками.
Не желая возбуждать общего внимания на свои сношения с претенденткой на
русский престол, чтобы тем не скомпрометировать своего государя, курфирста Трирского, у которого был главным министром, Горнштейн не поехал в Аугсбург и свиделся с
принцессой в Зусмаргаузене.
Божиею милостию, мы, Елизавета Вторая,
принцесса Всероссийская, объявляем всенародно, что
русскому народу предстоит одно из двух: стать за нее или против нее.
Принцесса Елизавета, говоря в письме к повелителю Османов, что она послала воззвание к
русскому флоту, находившемуся в Ливорно, сказала правду.
Вскоре по отплытии
русской эскадры от итальянских берегов разнесся в Тоскане слух, распространившийся потом и по всей Европе, будто она отправилась в Бордо, и в то время, как находилась во французских водах, граф Алексей Григорьевич собственноручно умертвил
принцессу Елизавету. Это еще более усилило раздражение итальянцев против гостившего еще у них Орлова. Но слух был несправедлив: графа Орлова вовсе не было ни в Бордо, ни на эскадре, а
принцесса, хотя и сильно больная, 11 мая была привезена в Кронштадт.
Известный немецкий писатель Архенгольц приехал в Ливорно через несколько дней после арестования
принцессы и отхода
русской эскадры и еще застал весь город в сильном волнении по поводу захвата знатной дамы, которую город Ливорно считал своею гостьей.
Она хотела напечатать в газетах прокламацию о притязаниях своих на
русскую корону, хотела обнародовать завещание императрицы Елизаветы Петровны, но Радзивил тайно этому воспрепятствовал: уверил
принцессу, что он отправил статьи к журналистам, а в самом деле уничтожил их.
Они называли меня то дочерью турецкого султана, то Елизаветою,
принцессою Брауншвейг-Люнебургскою, сестрою несчастного Иоанна, во младенчестве провозглашенного
русским императором, то дочерью императрицы Елизаветы Петровны, другие же считали меня за простую казачку.
Если ограниченный «пане коханку» и легкомысленные поляки да не знавшие России иностранцы могли мечтать о возможности достижения
принцессой Владимирскою
русского престола, то Орлову ли, хорошо знавшему ход дел и расположение умов в России, можно было увлечься до такой степени?
Предлагая союз Порте,
принцесса уверяла султана, что имеет в России много приверженцев, которые уже одержали значительные победы над войсками Екатерины, и что
русский флот, находящийся в Средиземном море, в самом непродолжительном времени признает ее императрицей, что она уже послала в Ливорно воззвание к морякам.
Не более как через неделю по прибытии в Рагузу (10 июля)
принцесса писала уже к Горнштейну, что намерена объявить о своем происхождении
русским морякам и что это тем более нужно, что ее недоброжелатели уже распространили ложные слухи, будто она умерла.
Предположено было: пользуясь замешательством, произведенным Пугачевым, произвести новое восстание в Польше и в белорусских воеводствах, отошедших по первому разделу во владение России, самой же
принцессе, вместе с Радзивилом, ехать в Константинополь и оттуда послать в
русскую армию, находившуюся в Турции, воззвание, в котором предъявить свои права на престол, занимаемый Екатериной.
Было над чем призадуматься
принцессе. Послав к графу Орлову письмо из Рагузы, она так долго ожидала объявления своего «манифестика» стоявшему на Ливорнском рейде
русскому флоту, что наконец, несмотря на всю свою легкомысленность, могла прийти к заключению, что предложение ее отвергнуто Орловым и что ей не только не должно надеяться на него, но следует опасаться всем известной его предприимчивости. Эти опасения, по всей вероятности, и были причиной как холодного приема Христенеку, так и отказа Дженкинсу.
Началом государственного устройства России следует несомненно считать царствование Иоанна III, со времени женитьбы его на племяннице византийского императора Софье Палеолог, до того времени проживавшей в Риме. Брак этот состоялся в 1472 году. Новая
русская великая княгиня была красивая, изворотливая и упорная
принцесса с гордым властительным нравом. За нее сватались многие западные принцы, но она не хотела соединить свою судьбу с католиком.
Странная судьба этой «
принцессы» Меншиковой. Внучка
русского простолюдина, потом дочь пресловутого князя Ижорского, далее невеста принца Ангальт-Дессауского, затем ссыльная, собственноручно стиравшая в Березове белье, «
принцесса» долженствовала теперь сделаться женою сына и внука курляндских конюхов.