Неточные совпадения
Я пошла на речку быструю,
Избрала я место тихое
У ракитова куста.
Села я на серый камушек,
Подперла рукой головушку,
Зарыдала, сирота!
Громко я звала
родителя:
Ты приди, заступник батюшка!
Посмотри на дочь любимую…
Понапрасну я звала.
Нет великой оборонушки!
Рано гостья бесподсудная,
Бесплемянная, безродная,
Смерть
родного унесла!
— Это еще хуже, папа: сын бросит своего ребенка в чужую семью и этим подвергает его и его мать всей тяжести ответственности… Дочь, по крайней мере, уже своим позором выкупает часть собственной виды; а сколько она должна перенести чисто физических страданий, сколько забот и трудов, пока ребенок подрастет!.. Почему
родители выгонят
родную дочь из своего дома, а сына простят?
— Хорошую роденьку бог послал, — ворчал писарь Флегонт Васильич. — Оборотни какие-то… Счастье нам с тобой, Анна Харитоновна, на
родню. Зятья-то на подбор, один лучше другого, да и
родитель Харитон Артемьич хорош. Брезгует суслонским зятем.
— А вот по этому самому… Мы люди простые и живем попросту. Нюрочку я считаю вроде как за
родную дочь, и жить она у нас же останется, потому что и деться-то ей некуда. Ученая она, а тоже простая… Девушка уж на возрасте, и пора ей свою судьбу устроить. Ведь правильно я говорю? Есть у нас на примете для нее и подходящий человек… Простой он, невелико за ним ученье-то, а только, главное, душа в ём добрая и хороших
родителей притом.
От него я узнал, что все гости и
родные на другой же день моей болезни разъехались; одна только добрейшая моя крестная мать, Аксинья Степановна, видя в мучительной тревоге и страхе моих
родителей, осталась в Багрове, чтоб при случае в чем-нибудь помочь им, тогда как ее собственные дети, оставшиеся дома, были не очень здоровы.
Родители не раз заманивали его в
родной город, обещая предводительство, но он и тут не соблазнился, хотя быть двадцати пяти лет предводителем очень недурно, да и шансы на будущую карьеру несомненны.
Но юноша, вскоре после приезда, уже начал скучать, и так как он был единственный сын, то отец и мать, натурально, встревожились. Ни на что он не жаловался, но на службе старанья не проявил, жил особняком и не искал знакомств."Не ко двору он в
родном городе, не любит своих
родителей!" — тужили старики. Пытали они рисовать перед ним соблазнительные перспективы — и всё задаром.
И вот теперь, когда
родитель ваш уже скончался ("царство небесное!" — шепчет Матрена Ивановна),
родной город может засвидетельствовать, что ваше яичное производство не только не умалилось, но распорядительностью вашею доведено до размеров, дотоле не слыханных.
Впрочем, она была так ловка, что, подметив это, принялась тоже выделывать своими ножками более мелкие па, и таким образом оба они при громе музыки облетали залу вихрем и решительно затмили собою другие пары, которых, впрочем, немного и было: студент Демидовского лицея, приехавший на праздник к
родителям и вертевшийся с
родной сестрой своей, исполняя это с полным родственным равнодушием, а за ним вслед вертелся весьма малорослый инвалидный поручик, бывший на целую голову ниже своей дамы.
Он был когда-то в дружбе с ее
родителями, да и теперь навещал ее и любил как
родную. Елена его почитала как бы отца и поверяла ему все свои мысли; одной лишь не поверила; одну лишь схоронила от боярина; схоронила себе на горе, ему на погибель!
— Да,
родителей к детям — это так: и оно дано им природой в смысле поддержания рода, чтобы они берегли и лелеяли своих птенцов; дети же обыкновенно наоборот: как получат силы, в них сейчас является стремление улететь из
родного гнезда.
У Тани Ковальчук близких
родных не было, а те, что и были, находились где-то в глуши, в Малороссии, и едва ли даже знали о суде и предстоящей казни; у Муси и Вернера, как неизвестных,
родных совсем не предполагалось, и только двоим, Сергею Головину и Василию Каширину, предстояло свидание с
родителями. И оба они с ужасом и тоскою думали об этом свидании, но не решились отказать старикам в последнем разговоре, в последнем поцелуе.
Долго еще Варвара Александровна говорила в том же тоне. Она на этот раз была очень откровенна. Она рассказала историю одной молодой девушки, с прекрасным, пылким сердцем и с умом образованным, которую
родители выдали замуж по расчету, за человека богатого, но отжившего, желчного, в котором только и были две страсти: честолюбие и корысть, — и эта бедная девушка, как южный цветок, пересаженный из-под
родного неба на бедный свет оранжереи, сохнет и вянет с каждым днем.
Надобно вам сказать, что новая моя родительница была из настоящей дворянской фамилии, но бедной и очень многочисленной. Новый
родитель мой женился на ней для поддержания своей амбиции, что у меня-де жена дворянка и много
родных, все благородные. Тетушек и дядюшек было несметное множество, а о братьях и сестрах с племянничеством в разных степенях и говорить нечего. Оттого-то столько набралось званых по необходимости.
После наших здоровьев пили здоровья
родителей родных, посаженных; потом дядюшек и тетушек
родных, двоюродных и далее, за ними шла честь братцам и сестрицам по тому же размеру… как в этом отделении, когда маршал провозгласил:"Здоровье троюродного братца новобрачной, Тимофея Сергеевича и супруги его Дарьи Михайловны Гнединских!"и стукнул жезлом, вдруг в средине стола встает одна особа, именно Марко Маркович Тютюн-Ягелонский и, обращаясь к хозяевам, говорит...
В заключение портрета скажу, что он назывался Григорий Александрович Печорин, а между
родными просто Жорж, на французский лад, и что притом ему было 23 года, — и что у
родителей его было 3 тысячи душ в Саратовской, Воронежской и Калужской губернии, — последнее я прибавляю, чтоб немного скрасить его наружность во мнении строгих читателей! — виноват, забыл включить, что Жорж был единственный сын, не считая сестры, 16-летней девочки, которая была очень недурна собою и, по словам маменьки (папеньки уж не было на свете), не нуждалась в приданом и могла занять высокую степень в обществе, с помощию божией и хорошенького личика и блестящего воспитания.
«Вот, например, Печорин, — говорил он, — нет того, чтоб искать во мне или в Катеньке (Катенька его жена, 55 лет) нет, и смотреть не хочет!.. как бывало в наше время: влюбится молодой человек, старается угодить
родителям, всей
родне… а не то, чтоб всё по углам с дочкой перешептываться, да глазки делать… что это нынче, страм смотреть!.. и девушки не те стали!..
Родителей не было, — остался один-одинешенек на свете: ни у меня
родных, ни у меня друга.
— А вот уж этого, ваше высокоблагородие, я никак даже не могу знать. Из всей
родни есть у меня один племянник, только не дай Бог никому такую
родню. Глаз то ведь он мне выткнул кнутовищем, когда я выворотился со службы… Как же, он самый!.. Я значит, свое стал требовать, что осталось после упокойного
родителя, расспорились, а он меня кнутовищем да прямо в глаз…
Бородкин. Я, истинно, Селиверст Потапыч, благодарю бога! Как остался я после
родителя семнадцати лет, всякое притеснение терпел от
родных, и теперича, который капитал от тятеньки остался, я даже мог решиться всего капиталу: все это я перенес равнодушно, и когда я пришел в возраст, как должно — не токма чтобы я промотал, или там как прожил, а сами знаете, имею, может быть, вдвое-с, живу сам по себе, своим умом, и никому уважать не намерен.
— Знаю я это, сызмалу
родители тому научили, — молвил Алексей, — а все же грозен и страшен Патап Максимыч мне… Скажу по тайне, Пантелей Прохорыч, ведь я тебя как
родного люблю, знаю — худого мне от тебя не будет…
— Поговорю, Карпушенька, беспременно поговорю… — отвечала на те речи Паранька. — И спасибо ж тебе, соколик мой!.. А и что это у нас за тятенька! Не
родитель детям, а злой лиходей… Ровно я ему не
родная дочь, ровно я ему наемная работница!.. Не жалеет он меня ни на́сколько! И за что это он невзлюбил тебя?
Слышатся в них и глухой, перекатный шум
родных лесов, и тихий всплеск
родных волн, и веселые звуки весенних хороводов, и последний замирающий лепет
родителя, дающего детям предсмертное благословение, и сладкий шепот впервые любимой девушки, и нежный голос матери, когда, бывало, погруженная в думу о судьбе своего младенца, заведет она тихую, унылую песенку над безмятежной его колыбелью…
Ездил парень на
родном батюшке да на
родной матушке…» Озлобилась за что-то Егориха на
родителей своего полюбовника да в лошадей их на три года с тремя месяцами и оборотила…
Случается, и это бывает нередко, что
родители жениха и невесты, если не из богатых, тайком от людей, даже от близкой
родни, столкуются меж себя про свадьбу детей и решат не играть свадьбы «честью», во избежание расходов на пиры и дары.
Зачастую в русском простонародье бывает, что приемыш зауряд с
родным сыном идет, наследство даже с ним равное по смерти богоданных
родителей получает.
Родители, узнав про уход дочери, тотчас лошадей запрягать, в погоню скакать,
родных, соседей на ноги поднимут, рассыплются по всем сторонам беглецов искать.
— Вот, Авдотьюшка, пятый год ты,
родная моя, замужем, а деток Бог тебе не дает… Не взять ли дочку приемную, богоданную? Господь не оставит тебя за добро и в сей жизни и в будущей… Знаю, что достатки ваши не широкие, да ведь не объест же вас девочка… А может статься, выкупят ее у тебя
родители, — люди они хорошие, богатые, деньги большие дадут, тогда вы и справитесь… Право, Авдотьюшка, сотвори-ка доброе дело, возьми в дочки младенца Фленушку.
— Бога не боится
родитель твой — в чужи люди сыновей послал! Саввушку-то жалко мне оченно — паренек-от еще не выровнялся, пожалуй, и силенки у него не хватит на работу подряженную. Много, пожалуй, придется и побой принять, коль попадется к хозяину немилостивому. Чем сыновей-то в кабалу отдавать, у меня бы денег позаймовал. Не потерпит ему Господь за обиды
родным сыновьям.
— Сироток жалко мне, тятя, — трепетным голосом ответила девушка, припав к плечу названого
родителя. — Сама сирота, разумею… Пошлет ли Господь им
родную мать, как мне послал? Голубчик тятенька, жалко мне их!..
Моя бедная Мария, потом Юлико, мой племянник, последний отпрыск славного рода, оба умершие от одного и того же недуга, страшной чахотки… потом свет моей жизни, моя кроткая полночная звездочка, моя
родная дочурка Нина… и наконец, эта жизнерадостная, полная жизни и молодости чета
родителей малютки-Нины…
— На доброте на твоей поклоняюсь тебе, братец
родной, — через силу он выговаривал. — Поклон тебе до земли, как Богу, царю али
родителю!.. За то тебе земной поклон, что не погнушался ты моим убожеством, не обошел пустого моего домишка, накормил, напоил и потешил моих детушек.
— Эх, ваше степенство, — молвил с глубоким вздохом старый солдат. — Мила ведь сторона, где пупок резан, на кого ни доведись; с родной-то стороны и ворона павы красней… Стар уж я человек, а все-таки истосковались косточки по родимой землице, хочется им лечь на своем погосте возле
родителей, хочется схорониться во гробу, что из нашей сосны долблен.
И
родных своих по скорости чуждаться стала, не заботили ее неизбывные их недостатки; двух лет не прошло после свадьбы, как отец с матерью, брат и сестры отвернулись от разбогатевшей Параши, хоть, выдавая ее за богача, и много надежд возлагали, уповая, что будет она
родителям под старость помощница, а бедным братьям да сестрам всегдашняя пособница.
Никого из сродников не чаял встретить он на родине, а все-таки хотелось старому служаке хоть разок еще полюбоваться на
родные поля, побродить перед смертью по
родным лесам, на церковном погосте поклониться могилкам
родителей, а по времени и самому там лечь.
«Ведай, Флена Васильевна, что ты мне не токмо дщерь о Господе, но и по плоти
родная дочь. Моли Бога о грешной твоей матери, а покрыет он, Пресвятый, своим милосердием прегрешения ея вольные и невольные, явные и тайные.
Родителя твоего имени не поведаю, нет тебе в том никакой надобности. Сохрани тайну в сердце своем, никому никогда ее не повеждь. Господом Богом в том заклинаю тебя. А записку сию тем же часом, как прочитаешь, огню предай».
— Слышали,
родной, слышали… Пали и к нам вести об его кончине, — говорила Татьяна Андревна. — Мы все как следует справили, по-родственному: имечко святое твоего
родителя в синодик записали, читалка в нашей моленной наряду с другими сродниками поминает его… И в Вольске при часовне годовая была по нем заказана, и на Иргизе заказывали, и на Керженце, и здесь, на Рогожском. Как следует помянули Федора Меркулыча, дай Господи ему Царство Небесное, — три раза истово перекрестясь, прибавила Татьяна Андревна.
Обед прошел с необычайным оживлением. Те, у которых были
родные в приеме, отдавали сладкое девочкам, не посещаемым
родителями или
родными.
— Сорочек совсем нет… — бормочет она. — Хорошие
родители, которые путевые, дают в приданое даже детское белье, а у нас ни платков, ни полотенец… Можно подумать, что она нам не
родная дочь, а сирота…
Евлампий Григорьевич попал на свою зарубку… Что она такое была?..
Родители проторговались!..
Родня голая; быть бы ей за каким-нибудь лавочником или в учительницы идти, в народную школу, благо она в университете экзамен выдержала… В этом-то вся и сила!.. Еще при других он употребляет ученые слова, а как при ней скажет хоть, например, слово «цивилизация», она на него посмотрит искоса, он и очутится на сковороде…
Она в разговоре с ним осуждала одну из своих подруг, тайком вышедшую замуж за графа без ведома
родителей последнего, и с краской негодования рассказывала о тех унижениях, которые пришлось вытерпеть несчастной, прежде нежели
родные «из милости» допустили ее к себе и с виду простили сына и его молодую жену.
Васса Семеновна, сама мать, мать строгая, но любящая, сердцем поняла, что делалось в сердце
родителя, лишившегося при таких исключительных условиях
родного единственного и по-своему им любимого сына. Она написала ему сочувственное письмо, но по короткому, холодному ответу поняла, что несчастье его не из тех, которые поддаются утешению, и что, быть может, даже время, этот всеисцеляющий врач всех нравственных недугов, бессильно против обрушившегося на его голову горя.
— Вот видишь,
родная, — подхватила Мариула, — одна богатая барыня в Питере просила меня лекарства от сухотки и обещала меня озолотить, коли ей помощь сделаю. Васе я это рассказала; он вспомнил, что
родитель твой поднял кого-то на ноги точь-в-точь от такой хворости, и привел меня сюда. Помоги, Парамоновна; барыши все пополам.
— Скажи, товарищ Броннер. Тут на заводе работал одно время в закройной передов твой
родной брат Арон Броннер. Он со своими родителями-торговцами не порвал, как ты, жил на их иждивении. Ты его рекомендовала в комсомол. И сама же ты мне тогда говорила, что этот твой брат — пятно на твоей революционной совести, что он — совершенно чуждый элемент. Ты его помимо биржи устроила на завод, пыталась протащить в комсомол, — и все это только с тою целью, чтоб ему попасть в вуз.
На свежих могилах своих приемных
родителей, на кладбище Александро-Невской лавры помолились горячо за упокой душ усопших их приемный сын Сабиров вместе с его
родной матерью Марией Толстых.
— Я его больше не хочу знать… У меня больше нет
родных — у меня только один друг на свете — это ты. У меня только одна дочь — Таня, которую я люблю всею душою, и я готов сделать все, чтобы было упрочено ее счастье, которое я же, как вор, украл у ее
родителей… Семен Толстых причинил горе нашей дочери — он негодяй и подлец и ни одного часа не может больше оставаться под этой кровлей… Выгони его немедленно, Иннокентий, выгони… Чтобы сегодня же здесь не было его духу…
Нет у ней ни
родителей, ни
родных…