Неточные совпадения
Он
родился в среде тех людей, которые были и стали сильными
мира сего.
— Вот — дура! Почти готова плакать, — сказала она всхлипнув. — Знаешь, я все-таки добилась, что и он влюбился, и было это так хорошо, такой он стал… необыкновенно удивленный. Как бы проснулся, вылез из мезозойской эры, выпутался из созвездий, ручонки у него длинные, слабые, обнимает, смеется…
родился второй раз и —
в другой
мир.
«Идея человечества так же наивна, как идея божества. Пыльников — болван. Никто не убедит меня, что
мир делится на рабов и господ. Господа
рождаются в среде рабов. Рабы враждуют между собой так же, как и владыки.
Миром двигают силы ума, таланта».
— Это он сам сказал:
родился вторично и
в другой
мир, — говорила она, смахивая концом косы слезы со щек.
В том, что эта толстенькая девушка обливалась слезами, Клим не видел ничего печального, это даже как будто украшало ее.
— Тогда Саваоф,
в скорби и отчаянии, восстал против Духа и, обратив взор свой на тину материи, направил
в нее злую похоть свою, отчего и
родился сын
в образе змея. Это есть — Ум, он же — Ложь и Христос, от него — все зло
мира и смерть. Так учили они…
Бальзаминов. Ах, боже мой! Я и забыл про это, совсем из головы вон! Вот видите, маменька, какой я несчастный человек! Уж от военной службы для меня видимая польза, а поступить нельзя. Другому можно, а мне нельзя. Я вам, маменька, говорил, что я самый несчастный человек
в мире: вот так оно и есть.
В каком я месяце, маменька,
родился?
Он
родился, учился, вырос и дожил до старости
в Петербурге, не выезжая далее Лахты и Ораниенбаума с одной, Токсова и Средней Рогатки с другой стороны. От этого
в нем отражались, как солнце
в капле, весь петербургский
мир, вся петербургская практичность, нравы, тон, природа, служба — эта вторая петербургская природа, и более ничего.
Это было у некоторых русских анархистов и революционеров, веровавших
в мировой пожар, из которого чудесно
родится новая жизнь, и
в русском народе видевших того Мессию, который зажжет этот пожар и принесет
миру эту новую жизнь.
Мир не мог еще существовать без принуждения и закона, он не
родился еще для благодатной жизни
в порядке свободы и любви.
Но грех потому искупляется, и мир-дитя потому имеет оправдание, что
в нем
рождается совершенное, божественное, равное Отцу дитя-Христос, что
в нем является Логос во плоти и принимает на себя грехи
мира, что дитя-Христос жертвует собой во имя спасения дитяти-мира.
Эта детская, но крепкая вера все чаще возникала среди них, все возвышалась и росла
в своей могучей силе. И когда мать видела ее, она невольно чувствовала, что воистину
в мире родилось что-то великое и светлое, подобное солнцу неба, видимого ею.
Мы шли двое — одно. Где-то далеко сквозь туман чуть слышно пело солнце, все наливалось упругим, жемчужным, золотым, розовым, красным. Весь
мир — единая необъятная женщина, и мы —
в самом ее чреве, мы еще не
родились, мы радостно зреем. И мне ясно, нерушимо ясно: все — для меня, солнце, туман, розовое, золотое — для меня…
В догматике ее рассказывается, что бог Саваоф, видя, что христианство пало на земле от пришествия некоего антихриста из монашеского чина, разумея, без сомнения, под этим антихристом патриарха Никона […патриарх Никон —
в миру Никита Минов (1605—1681), выдающийся русский религиозный деятель.], сошел сам на землю
в лице крестьянина Костромской губернии, Юрьевецкого уезда, Данилы [Данила Филиппов (ум.
в 1700 г.) — основатель хлыстовской секты.], или, как другие говорят, Капитона Филипповича; а между тем
в Нижегородской губернии, сколько мне помнится, у двух столетних крестьянских супругов Сусловых
родился ребенок-мальчик, которого ни поп и никто из крестьян крестить и воспринять от купели не пожелали…
Я видел восход солнца
в этом месте десятки раз, и всегда предо мною
рождался новый
мир, по-новому красивый…
Человек древнего
мира мог считать себя вправе пользоваться благами
мира сего
в ущерб другим людям, заставляя их страдать поколениями, потому что он верил, что люди
рождаются разной породы, черной и белой кости, Яфетова и Хамова отродья. Величайшие мудрецы
мира, учители человечества Платон, Аристотель не только оправдывали существование рабов и доказывали законность этого, но даже три века тому назад люди, писавшие о воображаемом обществе будущего, утопии, не могли представить себе его без рабов.
Ты смеешь умствовать, когда век заблуждаться
Высокого ума есть
в мире сём удел,
К трудам
родимся мы, а
в неге наслаждаться
Есть — счастия предел.
Природа создала его
в одну из тех минут благодатной тишины, когда из материнского ее лона на всех льется
мир и благоволение.
В эти краткие мгновения во множестве
рождаются на свете люди не весьма прозорливые, но скромные и добрые;
рождаются и, к сожалению, во множестве же и умирают… Но умные муниципии подстерегают уцелевших и, по достижении ими законного возраста, ходатайствуют об них перед начальством. И со временем пользуются плодами своей прозорливости, то есть бывают счастливы.
Миша
родился уже
в Москве. Сын Прова вырос
в кругу талантов и знаменитостей; у его отца собиралось все лучшее из артистического и литературного
мира, что только было
в Москве: А. Н. Островский, М. Е. Салтыков-Щедрин, А. Ф. Писемский, А. А. Потехин, Н. С. Тихонравов, Аполлон Григорьев, Л. Мей, Н. А. Чаев и другие. Многие из них впоследствии стали друзьями Михаила Провыча.
— И вот, сударь ты мой,
в некотором царстве,
в некотором государстве жили-были муж да жена, и были они бедные-пребедные!.. Уж такие-то разнесчастные, что и есть-то им было нечего. Походят это они по
миру, дадут им где черствую, завалящую корочку, — тем они день и сыты. И вот
родилось у них дите…
родилось дите — крестить надо, а как они бедные, угостить им кумов да гостей нечем, — не идет к ним никто крестить! Они и так, они и сяк, — нет никого!.. И взмолились они тогда ко господу: «Господи! Господи!..»
Я рассказал ему приключения первого моряка
в мире, Сандерса Пруэля из Зурбагана (где
родился), под самым лучшим солнцем, наиярчайше освещающим только мою фигуру, видимую всем, как статуя Свободы, — за шестьдесят миль.
Тут и конец твоей памяти на земле; к другим дети на могилу ходят, отцы, мужья, а у тебя — ни слезы, ни вздоха, ни поминания, и никто-то, никто-то, никогда
в целом
мире не придет к тебе; имя твое исчезнет с лица земли — так, как бы совсем тебя никогда не бывало и не
рождалось!
Но — к несчастью или к счастью — Илья Ильич
родился помещиком средней руки, получал дохода не более десяти тысяч рублей на ассигнации и вследствие того мог распоряжаться судьбами
мира только
в своих мечтаниях.
Теперь, когда быстро наступала темнота, мелькали внизу огни и когда казалось, что туман скрывает под собой бездонную пропасть, Липе и ее матери, которые
родились нищими и готовы были прожить так до конца, отдавая другим всё, кроме своих испуганных, кротких душ, — быть может, им примерещилось на минуту, что
в этом громадном, таинственном
мире,
в числе бесконечного ряда жизней и они сила, и они старше кого-то; им было хорошо сидеть здесь наверху, они счастливо улыбались и забыли о том, что возвращаться вниз все-таки надо.
Все величие возвращенной личности состоит
в том, что она сохранила оба
мира, что она род и неделимое вместе, что она стала тем, чем
родилась, или, лучше, к чему
родилась — сознательною связью обоих
миров, что она постигла свою всеобщность и сохранила единичность.
Затем губернский лев еще глубже начал вглядываться
в свое сердце, и нижеследующие мысли
родились в его голове: «Я просто ее люблю, как не любил ни одной еще
в мире женщины.
Заруцкий. А разве мы не доказали
в 12 году, что мы русские? Такого примера не было от начала
мира! Мы современники и вполне не понимаем великого пожара Москвы; мы не можем удивляться этому поступку; эта мысль, это чувство
родилось вместе с русскими; мы должны гордиться, а оставить удивление потомкам и чужестранцам! Ура! господа! здоровье пожара Московского!
— А так по мне говорили: худ ли, хорош ли я, а все
в доме, коли не половинник, так третевик был; а на
миру присудили: хлеба мне — ржи только на ежу, и то до спасова дня, слышь; а ярового и совсем ничего, худо тем годом
родилось; из скотины — телушку недойную, бычка-годовика да овцу паршивую; на житье отвели почесть без углов баню — разживайся, как хошь, словно после пожара вышел; из одежи-то, голова, что ни есть, и того как следует не отдали: сибирочка тоже синяя была у меня и кушак при ней астраханский, на свои, голова, денежки до копейки и заводил все перед свадьбой, и про ту старик, по мачехину наущенью, закрестился, забожился, что от него шло — так и оттягал.
В думах он обыкновенно старался передать свои сомнения, свои вопросы, которые
рождались в его уме при взгляде на
мир.
Он видел, как все, начиная с детских, неясных грез его, все мысли и мечты его, все, что он выжил жизнию, все, что вычитал
в книгах, все, об чем уже и забыл давно, все одушевлялось, все складывалось, воплощалось, вставало перед ним
в колоссальных формах и образах, ходило, роилось кругом него; видел, как раскидывались перед ним волшебные, роскошные сады, как слагались и разрушались
в глазах его целые города, как целые кладбища высылали ему своих мертвецов, которые начинали жить сызнова, как приходили,
рождались и отживали
в глазах его целые племена и народы, как воплощалась, наконец, теперь, вокруг болезненного одра его, каждая мысль его, каждая бесплотная греза, воплощалась почти
в миг зарождения; как, наконец, он мыслил не бесплотными идеями, а целыми
мирами, целыми созданиями, как он носился, подобно пылинке, во всем этом бесконечном, странном, невыходимом
мире и как вся эта жизнь, своею мятежною независимостью, давит, гнетет его и преследует его вечной, бесконечной иронией; он слышал, как он умирает, разрушается
в пыль и прах, без воскресения, на веки веков; он хотел бежать, но не было угла во всей вселенной, чтоб укрыть его.
Алексей Петрович вскочил на ноги и выпрямился во весь рост. Этот довод привел его
в восторг. Такого восторга он никогда еще не испытывал ни от жизненного успеха, ни от женской любви. Восторг этот
родился в сердце, вырвался из него, хлынул горячей, широкой волной, разлился по всем членам, на мгновенье согрел и оживил закоченевшее несчастное существо. Тысячи колоколов торжественно зазвонили. Солнце ослепительно вспыхнуло, осветило весь
мир и исчезло…
А между тем разве он не видит, что и он
родился, как другие, — с ясными, открытыми очами,
в которых отражались земля и небо, и с чистым сердцем, готовым раскрыться на все прекрасное
в мире? И если теперь он желает скрыть под землею свою мрачную и позорную фигуру, то
в этом вина не его… А чья же? Этого он не знает… Но он знает одно, что
в сердце его истощилось терпение.
«Юноша, — говорил он сам с собою, — прелестное время… тогда
родятся высокие мысли; где-то теперь друг моей юности?..» И воспоминание чего-то давно прошедшего навертывалось
в уме его и манило к себе; но он был царем души своей, остановил порыв и продолжал: «Минутная злоба на
мир, мечтаемое отчаяние, которое так любят юноши, — вот что их гонит, а пуще всего гордость.
Он
родился и вырос
в городе,
в поле был
в первый раз
в своей жизни, и все здесь для него было поразительно ново и странно: и то, что можно было видеть так далеко, что лес кажется травкой, и небо, бывшее
в этом новом
мире удивительно ясным и широким, точно с крыши смотришь.
— Для че спорить? — отозвался Алексей. — Чего нам делить-то? Споры да ссоры — неладное дело.
В миру да
в ладу не
в пример согласнее жить. Зачем споры? Значит, кто
в чем
родился, тот того и держись. Вот и вся недолга. Да и спорить-то не из-за чего. Язык только чесать, толку ведь никакого из того не выйдет — баловство одно, а больше ничего. Для че спорить?
«Истинно, истинно говорю вам: вы восплачете и возрыдаете, а
мир возрадуется; вы печальны будете, но печаль ваша
в радость будет. Женщина, когда рождает, терпит скорбь, потому что пришел час ее; но когда родит младенца, уже не помнит скорби от радости, потому что
родился человек
в мир».
Если я живу мирской жизнью, я могу обходиться без бога. Но стоит мне подумать о том, откуда я взялся, когда
родился и куда денусь, когда умру, и я не могу не признать, что есть то, от чего я пришел, к чему я иду. Не могу не признать, что я пришел
в этот
мир от чего-то мне не понятного и что иду я к такому же чему-то непонятному мне.
Я считаю себя несчастнейшим существом
в мире хотя бы потому, что
родилась не
в лезгинском ауле, а под кровлей аристократического европейского дома. Не правда ли, странно — страдать от того, чему многие завидуют?
Подобно ему и Второй Адам, Который пришел
в мир возродить павшее Адамово естество, истинный Сын Божий, также
родился без земного отца, не от семени мужа.
Бог
рождается с
миром и
в мире, incipit religio [(Отсюда) начинается религия (лат.).].
Беме
в изд. Шиблера),
рождается Божественная Троица, Бог до природы, а уж из нее «выраждается» (Ausgeburt, по часто повторяющемуся выражению Беме) и наш
мир.
Если
мир не сотворен, но диалектически возникает
в абсолютном и ему единосущен, то он, следовательно, вечен и субстанциален
в своей основе; с другой же стороны, и бог здесь не абсолютен и самоосновен
в своем бытии, но
рождается или происходит
в абсолютном Ничто-все.
Бог, оставаясь существом своим (ουσία) превыше
мира, творческой силой своей (ενέργεια) присутствует во временном процессе,
рождается в нем: на острие меча антиномии держится это соотношение вечности и временности.
Родится не только
мир, но и бог, ибо и бог здесь
родится в Ничто и из Ничто, его бытие тоже есть лишь особый вид бытия, соотносительный бытию
мира, событие
миру.
И радость этой встречи при рождении, когда мгновенно загорается чувство матери и отца, не имеет на человеческом языке достойных слов, но так говорится о ней
в Вечной Книге,
в прощальной беседе Спасителя: «Женщина, когда рождает, терпит скорбь, потому что пришел час ее; но когда родит младенца, уже не помнит скорби от радости, потому что
родился человек
в мир» (Ио. 16:21).
Хотя Богу Шеллингом и приписывается полная свобода
в миротворении, однако выходит, что, воздержавшись от последнего, само Божество остается
в actus purissimus, близком
в потенциальности, и не
рождается не только для
мира, но и для самого себя.
Великая Матерь, земля сырая!
в тебе мы
родимся, тобою кормимся, тебя осязаем ногами своими,
в тебя возвращаемся. Дети земли, любите матерь свою, целуйте ее исступленно, обливайте ее слезами своими, орошайте потом, напойте кровью, насыщайте ее костями своими! Ибо ничто не погибает
в ней, все хранит она
в себе, немая память
мира, всему дает жизнь и плод. Кто не любит землю, не чувствует ее материнства, тот — раб и изгой, жалкий бунтовщик против матери, исчадие небытия.
А это значит, что сила первородного греха хотя была велика и вредительна, но осталась ограниченной
в субстанииалъно испорченном
мире не могла бы
родиться Богоматерь, и такую плоть не мог был бы приять на Себя Спаситель
мира.
И соблазн змея оказался реально осуществим, ибо стихия освобожденного ничто, прорвавшись
в мир, окружила всякую тварь ледяным холодом одиночества, разъединила всеединое и центростремительную силу превратила
в центробежную: тогда
родилось наше малое я, которое раздувается
в я космическое, весь
мир считая своим престолом: во истину «будете как боги».
В душе человеческой появляется сознание неабсолютности и внебожественности, а следовательно, относительности и греховности своего бытия, но одновременно зарождается и стремление освободиться от «
мира», преодолеть его
в Боге; другими словами, вместе с религиозным самосознанием
в человеке
родится и чувство зла, вины, греха, отторженности от Бога, а равно и потребность спасения и искупления.
Перед нами вдруг как будто отдернулась какая-то завеса,
мир потемнел, и из мрачных, холодных его глубин зазвучал железный голос судьбы. И вот сейчас, кажется, невидимые трагические хоры
в мистическом ужасе зачнут свою песню о жалком бессилии и ничтожестве человека, об его обреченности, о страшных силах, стоящих над жизнью. Но… но трагедия на Элладе еще не
родилась.